Часть 9. Глава 165
Утро в отделении неотложной помощи клиники имени Земского началось с неожиданного, почти абсурдного приступа оптимизма. Его, вместе с жалобой на давление и на то, что «что-то сердце шалит», привезла с собой 82-летняя старушка. Столь редкий для осенней питерской погоды солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие, слегка запылённые окна, падал на чисто вымытый пол, и казалось, что даже воздух стал чуть менее светлым.
Бабушку принял доктор Звягинцев, известный своим едким цинизмом и при этом удивительной, почти отцовской мягкостью к пожилым пациентам. Он уже приготовился к очередному витку медицинской бюрократии и выслушиванию бесконечных жалоб на высокие цены и прочие неудобства в виде пьяницы-соседа, но этот визит с самого начала оказался несколько иным.
На старушке, которая представилась Вероникой Матвеевной, помимо простого шерстяного платья и вязаной кофточки, а также старенького пальто и потёртых ботиночек, был яркий, цветастый павлово-посадский платок, который сиял, как маленькое солнце. Еще пациентка, которая явилась сюда самостоятельно, принесла с собой огромную, видавшую виды клетчатую сумку, из которой торчали углы газет и, поверх них, хвостики яблок. Она вошла в кабинет, опираясь на трость, но с таким видом, будто пришла не к врачу, а на званый обед, готовая к светской беседе.
После установления анамнеза доктор Звягинцев поинтересовался:
– Вероника Матвеевна, вы лекарства какие-нибудь принимаете?
– Конечно! – воскликнула она, поправляя платок и демонстрируя полную уверенность. – Только не помню какие… но красивые такие, розовые! И круглые!
Пётр Андреевич тяжело вздохнул. «Розовые» – могло быть что угодно и в какой угодно дозировке. Он за годы работы давно понял, что медицина для пожилых часто способна превратиться из чётких назначений, расписанных лечащим врачом, в русскую рулетку. Достаточно какой-нибудь бабушке уверовать, что вон та розовая таблеточка от давления, а синяя – от изжоги, и всё, потом паровозом с места не сдвинуть в попытке убедить в том, что так нельзя, и у каждого препарата есть наименование и прочая…
Доктор Звягинцев измерил давление: 180 на 110. Не критично для её возраста, но и не подарок, высоковато. Старшая медсестра Катя Скворцова, чья известная всему отделению невозмутимость была идеальным противовесом цинизму Петра Андреевича, уже привыкла к таким ситуациям. Она быстро и бесшумно подготовила и поставила капельницу, её движения были отточены до автоматизма.
Пока лекарство растворялось в теле старушки, принося с собой надежду на стабилизацию, бабушка заметно оживилась. Она оглядела кабинет, как будто искала что-то, что могло бы скрасить ожидание.
– Доченька, – шепнула она Кате, наклонившись. – Можно телефон зарядить? У меня там «котики» не досмотрены. Мне внучка новый ролик закачала, а я без зарядки.
Пётр Андреевич едва сдержал улыбку. Он молча включил зарядное устройство в розетку. Бабушка достала из своей необъятной сумки старенький, потрёпанный смартфон, приладила к нему проводок, дождалась, пока устройство начнёт заряжаться. Затем с крайне сосредоточенным видом нашла папку с видео и погрузилась в мир пушистых созданий. Она хихикала, прикрывая рот рукой, и её смех, звонкий и беззаботный, разносился по кабинету, заглушая монотонный, тревожный писк аппаратуры.
Чтобы ей не мешать, доктор Звягинцев вышел к другим пациентам, Катя Скворцова попросила Сауле себя подменить. Вскоре Вероника Матвеевна привлекла молодую медсестру к просмотру забавного видео, и когда через полчаса Пётр Андреевич вернулся, застал умилительную картинку: дамы сидели на койке и хихикали, наблюдая за кошачьими проказами. Когда врач вошёл, медсестра встрепенулась и убежала, чтобы не выслушивать нагоняй.
Доктор снова измерил старушке давление. 130 на 80. Идеально.
– Видите, помогает, – сказал он, кивая на капельницу.
Бабушка подмигнула, не отрываясь от экрана, где котёнок пытался поймать свой хвост с комичным упорством.
– Я ж говорю, лечение должно быть с удовольствием! А ваши лекарства – это так, для проформы. Главное – позитивный настрой и котики!
Пётр Звягинцев почувствовал, как его обычный, защитный цинизм отступает, уступая место лёгкой, почти забытой теплоте. Он часто думал о том, что в их отделении люди делятся на две категории: те, кто приходит с надеждой настолько слабой, что готовы скорее умереть, и те, кто приходит жить, цепляясь за каждую мелочь. И бабушки, с их яблоками, яркими платками и котиками определённо принадлежали ко второй, самой жизнеутверждающей.
Когда пришло время выписки, бабушка, уже полная сил и с заряженным телефоном, достала из своей необъятной сумки что-то завёрнутое в салфетку. Аккуратно развернула.
– На, доктор, тебе, – сказала она, протягивая ему штук пять карамелек. – Чайку попьёшь, сладко станет, жизнь тебе улыбнётся. И не хмурься так.
Пётр Андреевич взял карамельки, сунул в карман халата и посмотрел на бабушку:
– С удовольствием выпью чаю за ваше здоровье, Вероника Матвеевна. Но с одним условием.
– Чего это? – подняла она тонкие белесые бровки.
– Обещайте, что перестанете принимать лекарства наобум и не будете вытаскивать их из упаковки. Сделайте лучше так: чтобы не забыть, от чего тот или иной препарат, пишите на коробочке: «от головы», «от давления» и так далее.
Доктор Звягинцев перешёл на шёпот:
– Я сам так делаю.
– Зачем? Память подводит? – удивилась Вероника Матвеевна. – Вроде не старый еще.
– Нет, на память не жалуюсь. Просто производители лекарственных средств, откровенно говоря, замучили. Выпускают одно и то же средство под десятком наименований. Действующее вещество внутри – одинаковое, названия – разные. Голову сломаешь!
– Это ты прав, сынок…
– Всё, Вероника Матвеевна, вам пора, – прервал ее врач, понимая, что иначе сейчас придётся еще часок-другой провести в ее обществе, выслушивая жалобы на систему здравоохранения.
Старушка, поняв врача, быстро собралась, поблагодарила всех и ушла.
– Иногда мне кажется, – сказал Пётр Андреевич, обращаясь к Кате и перебирая конфетки в кармане халата, – что бабушки держат этот мир на вкусняшках и бесконечном чувстве юмора. И, возможно, это самое эффективное лекарство из всех, что мы имеем.
Катя Скворцова рассмеялась, убирая использованные материалы.
– А наш Фёдор Достоевский, – добавила она, – держит его на кофе, отчётах и стремлении к справедливости, из-за чего постоянно ворчит.
Звягинцев усмехнулся. Протянул старшей медсестре конфету, вторую развернул и сунул в рот. Приторно-сладкий, фруктовый вкус на мгновение заглушил бесконечный горьковатый привкус кофе. Врач пошёл в регистратуру, где был замечен Достоевским.
– Что-то вы сегодня слишком веселы, доктор, – заметил администратор.
Врач молча положил перед ним карамельку.
– Вот причина, Фёдор Иванович, – ответил он, кивнув. – Самое действенное средство от экзистенциального кризиса.
Достоевский довольно осклабился. Все знали его любовь к сладкому. Правда, после перенесённых проблем с сердечной мышцей приходилось себе во многом отказывать, но из-за одной-то конфетки разве растолстеешь?
***
Ночь в отделении неотложной помощи клиники имени Земского была не просто временем суток, а особым состоянием. Доктор Великанова это поняла не сразу, осознание пришло после окончания ординатуры, вместе с ощущением дополнительной ответственности и еще – свободного полёта. Всё-таки пока ты учишься, всегда есть куратор, он как инструктор, обучающий вождению: всегда успеет нажать нужные педали. А если стал самостоятельным врачом, то всё: тебе и нести эту ношу.
Поняв это, Ольга стала замечать и то, как страх, одиночество и безысходность маскируются под инфаркты и инсульты. В первом часу ночи в отделение пришёл молодой парень, выглядящий так, словно его преследовал невидимый хищник, только не озирался испуганно, а шарил взглядом по сторонам. Глаза – два расширенных, чёрных омута, в которых плескалась чистая, нефильтрованная паника.
Ольга подошла к нему, спросила, что случилось.
– Я умираю, – выдохнул он, и Великановой показалось, что это не столько утверждение, сколько мольба о помощи. Врач обратила внимание, как у обратившегося трясутся кисти рук, – словно осенний листья на ветру. Измерила пульс, и тот оказался слишком частым – под двести ударов. «Тахикардия, вызванная адреналиновым штормом. Дыхание частое, поверхностное, не способное насытить лёгкие», – подумала Великанова.
Она проводила парня, – он порывисто представился: «Андрей», – в смотровую. Усадила на кушетку, обтянутую холодной казённой клеёнкой. Медсестра Валя Толмачёва привычно протянула доктору бумажный пакет.
– Дыши сюда, – сказала Ольга пациенту, постаравшись сделать свой голос спокойным ровным, как метроном. – Медленно. Глубоко. На раз, два, три, четыре вдох. Задержи дыхание. Раз, два, три, четыре… теперь также выдыхай.
Андрей послушно прижал пакет к лицу, и они начали дышать вместе. Великанова считала вдохи, его и свои, создавая общий, принудительный ритм, который должен был вытеснить хаос.
– Что случилось? – спросила она, когда плечи парня перестали подрагивать, и дыхание его стало ровнее.
– Просто… сердце схватило… Думал, что всё, конец пришёл… – его голос ломался, как хрупкий лёд.
Ольга поняла, что рано для беседы. Снова стали дышать вместе, считая. Так прошла одна минута, вторая… Медленно, как вода, уходящая в песок, сердце парня возвращалось в свой нормальный ритм, а его разум – в реальность, которая оказалась не настолько пугающей, как то, что он там себе напридумывал.
Доктор осторожно забрала пакет. Лицо пациента было бледным, влажным, но глаза начали смотреть более осмысленно.
– Это не смерть, – сказала Ольга. – Это страх, который решил притвориться инфарктом.
Андрей молчал, глядя на свои сжатые в кулаки колени. Потом поднял голову и произнёс, тихо, едва слышно:
– Страшнее всего, что некому было позвонить.
Он помолчал, прочистил горло.
– Я в Питере совсем один. Приехал из Магнитогорска. Окончил вуз, нашёл работу в интернете. Снимаю комнату в коммуналке. Тут недалеко. У меня здесь ни друзей, ни знакомых. Я – интроверт.
– Целыми сутками напролёт сидишь дома, да? – спросила Великанова.
– Да, – выдохнул Андрей.
Врач поняла, что его слова – не жалоба, а диагноз. Диагноз нашего времени. Гипертонический криз одиночества. Сердце, которое бьётся так быстро не от болезни, а от того, что оно не знает, к кому прижаться.
Ольга не стала говорить банальностей. Не стала спрашивать семье или предлагать почаще выбираться из дома, потому что ну разве это жизнь? Вместо этого просто кивнула и сказала:
– Посиди ещё немного. Сейчас приду.
Вскоре врач принесла парню горячий, крепкий чай в щербатой больничной кружке. Он бережно взял посудину, подошёл к окну и стал смотреть в ночь. Ночь была чёрной, беззвёздной, и в ней, казалось, не было ни одного горящего окна, которое ждало бы его возвращения. Он пил чай, и в этот момент отделение неотложной помощи стало для него не пунктом лечения, а единственным местом, где можно безопасно переждать приступ жизни.
– Можешь побыть здесь некоторое время, пока окончательно не придёшь в себя, – сказала Великанова. Она оставила Андрея там, в этом хрупком убежище, зная, что иногда лучший врач – это горячий чай и тишина, в которой можно услышать своё собственное, успокоившееся сердце.