Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 93
– Папа, ты не можешь... – Я почувствовала, как голос дрогнул, и это меня разозлило еще больше. Не хотела звучать, как капризный подросток, которому внезапно сообщили, что зимние каникулы он проведёт не в Швейцарских Альпах, катаясь с приятелями на лыжах, а в деревне у дедушки с бабушкой. Но его решение отца было подобно удару под дых.
– Могу. И сделал, – отец сидел за массивным, тёмным столом из орехового дерева, который всегда казался мне алтарём его власти. Он не повысил голоса, но в его низком, бархатном баритоне прозвучала та стальная нота, которая не оставляла места возражениям и всегда предвещала конец дискуссии. – Я не хочу, чтобы моя дочь играла в криминальные игры, рискуя собой ради чужих интриг. Ты думаешь, это романтика? Это грязь, Алина. И я вытащил тебя из неё.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось – горячая и колючая злость, и обида, горькая, как недозрелый плод, и бессилие, холодное, словно лёд, сковавший грудь.
– Но я хотела во всём разобраться сама, – пробормотала почти по-детски. Я хотела доказать, что могу стоять на своих ногах, что не просто «дочь своего отца» и вполне могу принимать ответственные решения, даже не связанные напрямую с моей должностью.
– Я знаю, – Владимир Кириллович поднялся медленно, с достоинством, словно вставал монарх со своего трона, подошёл к окну, сцепив руки за спиной. Утренний свет превратил его седину в серебро, но не смягчил резких линий его профиля. – И уважаю твоё желание быть самостоятельной. Но не ценой безопасности. Ты не представляешь, что могло случиться. Я видел уголовное дело, которое на тебя сшили. Ты, безусловно, вернёшься в мою компанию. Но лишь после того, как вся эта катавасия закончится.
Я сжала ладони под столом, так сильно, что ногти впились в кожу, чтобы не сказать лишнего. Всё было предсказуемо. Мой отец не умел отпускать. Для него защита и контроль были синонимами. Он строил вокруг меня золотую клетку, убеждённый, что это и есть любовь.
– Ты мог бы отправить меня в неоплачиваемый отпуск, – заметила сквозь зубы.
– Разумеется. Но в таком случае по коллективу стали бы распространяться слухи. С чего это вдруг мне поступать так с топ-менеджером? Или ты хочешь, чтобы про нас начали думать, будто ты – моя, прости, Господи, любовница?!
Отец уставился мне в глаза, буровя взглядом.
– Нет, папа, я никоим образом не хотела бы, чтобы пострадала твоя репутация, – ответила холодно.
– Вот именно…
– Только знаешь что? – перебила его. – Тебе стоило о ней пораньше позаботиться. Когда женился на особе, которую интересовали только твои деньги, и больше ничего! Иначе она не стала бы тебе изменять с Орловским прямо…
Отец сжал кулаки, и я поняла, что перегнула палку. Отвела взгляд и пробормотала:
– Прости, вырвалось.
– Прощаю, – спустя пару утомительных мгновений произнёс Леднёв.
– А что с Северовым? – спросила я, стараясь вернуть разговор к делу, к чему-то внешнему, чтобы отвлечься от внутренней бури.
Лицо отца изменилось. Тень, густая и мгновенная, легла на его глаза, делая взгляд почти чёрным.
– Мы ищем его. Мои люди. Не полиция. Полиция занята тобой. А я – им. И я его найду. Обещаю тебе, Алина, он не успеет причинить вред нашей семье. И узнаю, что он задумал.
– Ты должен понимать одну вещь, папа. Точнее, знать.
– Внимательно.
– Леонид без своей мамаши ничего из себя не представляет. Совершенно. Ноль без палочки. Поэтому я уверена, что причина моих бед – желание Изольды Сергеевны навредить.
– Откуда тебе это известно?
– Она приходила ко мне после того, как Леонид подарил машину. Требовала вернуть.
– И ты, разумеется, отказала?
– Само собой, – я гордо тряхнула головой.
Леднёв посмотрел в окно. Затем снова обернулся. Подошёл ближе и сказал:
– Дочь, ты можешь мне не поверить. Мои слова тебе наверняка покажутся странными и обидными, а еще противоречащими тому, что я же сам сказал, когда приходил к тебе домой. Но выслушай сначала, постарайся не обижаться сразу, хорошо? Просто включи логику.
– Да, слушаю, папа.
Отец прошёл к массивному, под стать столу, резному буфету, достал оттуда хрустальный графинчик и крошечную рюмку. Налил в нее янтарную жидкость, выпил, поморщился.
– Настойка по старинному рецепту, – проговорил. – От нервов хорошо помогает.
По столовой распространился отчётливый аромат каких-то трав вперемешку с парами спирта. «Хорошая настоечка, – подумала я чуть иронично. – Сама бы не отказалась. А он выпил ее, видимо, для смелости». Предположение оказалось верным.
– Дочь, всё происходящее в твоей жизни… Нет, не так. Все проблемы у тебя начались после того, как рядом появился Орловский. Он умён, красив, решителен и прочая, прочая. Не отрицаю. Хороших качеств у парня много. Но для семейной жизни, даже просто для хороших отношений он не создан, пойми. Конечно, меня тоже лишь с трудом можно назвать экспертом в их построении, поскольку… та история с твоей мамой, да и потом моя неудачная женитьба… В общем, Алина. Подумай еще раз над тем, чтобы прекратить с этим человеком всякое общение.
Я тяжело вздохнула. Мыло-молчало, начинай сначала.
Он подошёл ближе, положил руку мне на плечо – осторожно, почти нежно. Его прикосновение было тяжёлым, как печать, скрепляющая договор, который не подписывала.
– Не буду давить на тебя, Алина. Но хочу, чтобы ты знала: я на твоей стороне. Всегда. Только не лги мне. И… обещай подумать насчёт Романа.
– Я не лгу, – сказала, глядя ему в глаза. – Просто… не готова говорить обо всём. Мне нужно время. Только насчёт Орловского. Совершенно не понимаю. При чём здесь он?
– Не могу сказать. Не потому, что скрываю от тебя что-то, вовсе нет. Просто… Интуиция. Понимаешь?
Я кивнула. Это был жест скорее примирения, чем понимания. Слишком недостаточно аргументов, в моём понимании, чтобы связать Романа с той охотой, которую на меня по неизвестным пока причинам, – если не брать в расчёт самые очевидные, – устроила полиция.
– Хорошо. У тебя есть время. Целый дом и целый лес. Отдыхай. Я займусь делами, – сказал отец и вышел, не оглянувшись, оставив за собой запах дорогого, терпкого одеколона и лёгкую ауру власти, которую невозможно стереть. Тяжелая дверь в столовую бесшумно закрылась, словно захлопнулась крышка сейфа.
Я осталась одна. Допила остывший кофе, глядя на солнечные отблески в чашке. Мир снова был в порядке – по крайней мере, снаружи. Но внутри меня всё звенело, как натянутая струна. Я чувствовала себя марионеткой, которую только что сняли с нитей, но которая ещё не забыла, как двигаться по чужой воле.
Я была в безопасности. И в ловушке. В ловушке из любви, заботы и абсолютного контроля. Цена покоя – тишина, за которую расплачиваются свободой. И эта тишина была оглушительной. И знала: когда придёт время, мне придётся выбрать, что для меня дороже – отцовская защита или моё желание самой во всём разобраться. Этот выбор, вполне вероятно, мог разрушить всё.
Ночь не принесла покоя. Я долго не могла заснуть. В доме стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь редким потрескиванием печи в камине гостиной, доносившимся снизу, и шумом ветра за окнами. Ветер шелестел в кронах старых сосен, словно кто-то перелистывал страницы огромной, невидимой книги. Где-то внизу тихо прошёл охранник, человек-тень, проверял двери, замки, как всегда. И в этом была странная ирония: меня охраняли от внешнего мира, словно драгоценность, но именно внутри этой защиты я чувствовала себя уязвимой. Словно опасность была не снаружи, а в самой структуре этого дома, в его стенах, пропитанных отцовской волей.
Я лежала, уставившись в потолок, пока не услышала еле различимый шорох за стеной. Может, мышь? Или просто старый дом дышит? Задержала дыхание, напрягая слух. Но потом – шаг. Тихий, осторожный, будто кто-то идёт по ковру, стараясь не издать ни звука. Замерла. Шаги приблизились… потом исчезли. Минуту, может две, я вслушивалась, потом поднялась, включила ночник и подошла к двери. За ней – никого. Лишь полоска лунного света, холодного и равнодушного, и запах кофе, будто кто-то недавно прошёл с чашкой в руке. Запах был свежим, острым. Неужели кто-то за мной настолько плотно приглядывает даже внутри особняка?
Я усмехнулась – нервы. Просто нервы. Но рука, державшая дверную ручку, предательски дрожала. Отдёрнула ладонь, словно обожглась. Это был не страх перед призраками, а острая, колючая тревога, что даже здесь не всё в порядке. Запах кофе, свежий и горький, был слишком реален, чтобы списать его на усталость. Кто-то из охранников, видимо, не просто охранял дом, а следил за мной. Может, так оно и было: Леднёв поручил. «Ладно, пусть смотрят», – махнула рукой и вернулась в постель. Возилась и уснула лишь в четвёртом часу.
Наутро я проснулась раньше обычного. Холодное, серое утро просачивалось сквозь плотные шторы. За окном было серо и сыро, лёгкий, молочный туман стелился между соснами, превращая привычный пейзаж в нечто отстранённое и призрачное. В доме царила редкая, предутренняя тишина, тяжёлая и давящая, словно сам воздух замер в ожидании.
Я быстро оделась, накинув на себя тёплый свитер, и спустилась вниз. Тишина оборвалась резко, как натянутая струна, когда услышала голоса из кабинета отца, расположенного в конце коридора. Один – его, низкий и властный, второй… чужой, чужеродный для этого дома.
– …говорю вам, Владимир Кириллович, – звучал грубый, низкий голос, похожий на скрежет гравия. – Ваши люди должны найти Северова, пока Градов не вышел на него. Вы же знаете, что поставлено на кон.
– Мы работаем, – спокойно, даже скучающе ответил отец. Его тон был отполирован до блеска, не выдавая ни капли внутреннего напряжения. – Но я не люблю, когда меня торопят. И тем более когда указывают.
– А вы не любите, когда вам угрожают, верно? – сказал собеседник, и в его тоне прозвучало нечто неприятное, скользкое, как масло на холодной стали. Это была не просьба, а открытое предупреждение.
Я осторожно выглянула из-за угла, стараясь скрипнуть ни одной деталькой отполированного, словно зеркало, паркета. В массивном кожаном кресле напротив отца сидел мужчина лет сорока пяти, крепкий, коротко стриженный, с толстой, бычьей шеей, в дешёвом, но тёмном пальто. Я узнала его – бывший подчинённый отца, охранник, которого уволили пару недель назад за грубость и склонность к рукоприкладству. Фамилию вспомнить не смогла, но лицо было неприятное: тяжёлый подбородок и вечно недовольный, насупленный лоб.
– Я вас понял, – сказал отец холодно, его глаза сузились до тонких щелей. – Теперь – убирайтесь. И передайте своим хозяевам, что сам решаю, когда и как мне действовать.
Тот ухмыльнулся, криво и неискренне, поднялся и, проходя мимо двери, на миг встретился со мной взглядом. Его глаза были мутные, словно от бессонницы или похмелья, но в них мелькнула искорка хищного интереса.
– Вы, Алиночка, всё такая же красивая, – произнёс он с липкой улыбкой, которая не дошла до глаз. – Осторожнее, папенька слишком вас опекает. Иногда защита становится клеткой. Иногда лучше быть на воле, чем в золотой ловушке.
Он ушёл, оставив после себя не только запах дешёвого табака, но и тяжёлый, гнетущий след в воздухе. Отец заметил меня в дверях. Быстро стряхнул с себя остатки напряжения, натянув маску спокойствия.
– Ты рано встала, – сказал он. – Это был старый знакомый, мелкий посредник, не обращай внимания.
Но я уже не могла не обращать. В их разговоре было что-то тревожное. Почувствовала, как разливается по венам адреналин. Отец, казалось, не заметил этой внутренней бури. Подошел к кофейному столику, налил себе эспрессо в тонкую фарфоровую чашку. Его движения были неторопливы, даже вальяжны, но я видела, как напряжены мышцы – следы недавнего, неприятного разговора.
– Иди завтракать, Алина, тебе в столовой всё накрыли, – его голос снова стал мягким, отеческим, обволакивающим. – Я приказал приготовить твои любимые сырники. Тебе нужно отдохнуть. Забудь о том, что слышала.
Забыть? Это было невозможно. Отец прячет меня, изолирует, чтобы не помешала его собственным, более крупным и, возможно, более опасным играм. Северов был ключом, и я должна была найти его первой, пока его не нашел ни Градов, ни люди отца, ни этот мерзкий тип в темном пальто.
Я кивнула, стараясь придать лицу то выражение покорности и усталости, которое он так любил видеть.
– Хорошо, папа.
Но, проходя мимо его массивного стола, я сделала то, что не позволила бы себе раньше под его бдительным взглядом: мой взгляд скользнул по рабочему месту, цепляясь за детали. На краю полированной поверхности, под стопкой ежедневных отчетов, я заметила краешек знакомой папки с тисненым логотипом компании «Проспект». И, едва различимо, карандашную пометку на углу: «Северов. Срочно».
Этого было достаточно. Я вышла из кабинета, чувствуя, как каждый шаг отдается эхом в предутренней тишине дома, как будто иду по минному полю. Завтрак подождет. Мне нужно было найти способ вернуться сюда, когда он уйдет. Клетка могла быть золотой, но я уже нашла щель между прутьями. И теперь знала, куда смотреть.