Тишину в квартире Ольги Петровны можно было потрогать руками. Она была плотной, бархатистой, как старый плюш, и пахла свежезаваренным бергамотом и пыльцой её любимых фаленопсисов. Ольга Петровна как раз протирала их глянцевые листья влажной тряпочкой, когда эту благословенную тишину разорвал скрежет ключа в замочной скважине. Скрежет нетерпеливый, хозяйский.
На пороге возникла дочь Катя, а за её спиной, как маленький хвостик, топтался шестилетний внук Миша.
— Мам, привет! — Катин голос, звонкий и безапелляционный, ударил по ушам. — Мы на минутку. Мишенька, разувайся быстрее!
Ольга Петровна молча отложила тряпочку. Её плечи, только что расслабленные, снова сжались в привычный тугой комок. «На минутку». Она знала эти «минутки». Они имели свойство растягиваться на часы, а иногда и на целые дни.
— Что-то случилось, Катюша? — спросила она ровным голосом, стараясь скрыть раздражение.
— Да ничего особенного. У нас с Димой билеты в кино, премьера, понимаешь? Горят. А Мишка что-то кашлять начал с утра. В садик не повели. Посидишь с ним часика три-четыре? Он мультики посмотрит, ты ему только чай сделай с малинкой. Всё, мы побежали, а то опоздаем!
Она чмокнула сына в макушку, сунула Ольге Петровне в руки пакет с машинками и, не дожидаясь ответа, выпорхнула за дверь. Запах её резких духов ещё долго висел в прихожей, смешиваясь с ароматом бергамота и вызывая у Ольги Петровны лёгкую тошноту.
Миша, уже освоившись, протопал в комнату и уселся на белый диван, который Ольга Петровна купила всего полгода назад, вложив в него три свои пенсии. В его руках уже был пульт от телевизора. Через минуту гостиную наполнили визгливые звуки очередного мультсериала про роботов-спасателей.
Ольга Петровна вздохнула и пошла на кухню ставить чайник. Её квартира, её маленькая двухкомнатная крепость в спальном районе, снова превратилась в перевалочный пункт, в бесплатную камеру хранения для внука. Она любила Мишу, любила безумно, но эта бесцеремонность, эта уверенность дочери в том, что мать — это ресурс, который всегда под рукой, выжигала изнутри что-то важное.
Она вспомнила, как десять лет назад, получив после мучительного развода свою долю от старой квартиры, влезла в ипотеку. Работала на двух работах, главным бухгалтером в солидной фирме и по вечерам сводила балансы для пары мелких контор. Она не видела ни выходных, ни отпусков. Каждая копейка шла на погашение долга. Подруги крутили пальцем у виска: «Оля, зачем тебе это? Живи для себя, найди мужчину». А она упрямо твердила: «Хочу свой угол. Свой. Где я буду хозяйкой».
И вот, три года назад она сделала последний платёж. Купила новую мебель, повесила шторы того самого жемчужно-серого оттенка, о котором мечтала. Расставила на подоконнике свои орхидеи, каждую из которых выхаживала, как дитя. Этот дом был её достижением, её медалью за стойкость. И вот в эту самую медаль теперь постоянно плевали.
Через час Миша, увлекшись игрой, опрокинул на диван чашку с малиновым чаем. Ярко-красное пятно расплылось по белоснежной обивке.
— Миша! — только и смогла выдохнуть Ольга Петровна.
Мальчик испуганно посмотрел на неё, потом на пятно, и губы его задрожали. Ольга Петровна тут же смягчилась. Ну что с него взять, ребёнок. Она бросилась за солью, содой, пятновыводителем. Через полчаса отчаянной борьбы пятно побледнело, но не исчезло, оставив на диване уродливое розоватое напоминание о сегодняшнем дне.
Когда Катя, весёлая и пахнущая попкорном, вернулась за сыном, она лишь мельком взглянула на диван.
— Ой, мам, ну что ты так расстроилась? Подумаешь, пятно. Это же просто вещь. Вызовешь химчистку, делов-то. Мы тебе денег дадим.
Слова «мы тебе денег дадим» прозвучали как пощёчина. Дело было не в деньгах. Дело было в том, что её мир, который она с таким трудом выстраивала, для них был всего лишь декорацией, набором «просто вещей».
Следующий визит нанесла младшая сестра Лена. Она ввалилась без звонка в субботу утром, с опухшими от слёз глазами и небольшим чемоданчиком.
— Оля, он меня выгнал! Представляешь? Этот козёл! — зарыдала она прямо в прихожей.
Ольга Петровна впустила её, напоила чаем с валерьянкой, выслушала путаную историю очередного разрыва с очередным «мужчиной всей её жизни».
— Я у тебя поживу немного, ладно? Пару дней, пока не найду, куда податься, — всхлипывала Лена, размазывая тушь по щекам.
«Пару дней» превратились в неделю. Лена занимала гостиную, спала до обеда на диване с тем самым пятном, оставляла после себя горы грязной посуды и часами висела на телефоне, громко обсуждая с подругами свои несчастья. Она без спроса брала дорогую косметику Ольги Петровны, пользовалась её любимыми духами, которые та экономила для особых случаев. Квартира снова перестала быть тихой гаванью. Она превратилась в филиал лениной неустроенной жизни, наполненный запахом чужих сигарет и атмосферой вселенской тоски.
Ольга Петровна чувствовала, как внутри неё медленно закипает глухое раздражение. Она ходила по собственной квартире на цыпочках, боясь помешать спящей сестре. Она мыла за ней посуду, стирала её вещи, выслушивала бесконечные жалобы. Она снова стала функцией, обслуживающим персоналом.
Точкой невозврата стал звонок Кати в следующий понедельник.
— Мамуль, привет! У меня для тебя потрясающая новость! — щебетала она в трубку. — Мы с Димой только что купили горящие путёвки в Турцию! На две недели, представляешь? Вылет послезавтра!
— Рада за вас, — сухо ответила Ольга Петровна, предчувствуя, что последует дальше.
— Так вот! Мы тут подумали… Ты же всё равно на пенсии, дома сидишь. И Лена, я слышала, у тебя гостит. Вот и отлично! Посидите с Мишенькой вдвоём, вам и веселее будет! Мы его завтра вечером завезём со всеми вещами. Тебе же несложно, правда? А нам так хочется отдохнуть, ты не представляешь, как мы устали.
В этот момент внутри Ольги Петровны что-то щёлкнуло. Словно лопнула туго натянутая струна. Она молчала несколько секунд, слушая весёлую болтовню дочери о море и солнце. А потом тихо, но очень отчётливо произнесла:
— Нет.
В трубке повисла тишина.
— Что «нет»? — не поняла Катя. — Ты не расслышала?
— Я всё расслышала, Катя. Ответ — нет. Я не буду сидеть с Мишей две недели.
— В смысле? Мам, ты чего? У нас путёвки прогорят! Мы уже всё оплатили! Почему нет?
Ольга Петровна сделала глубокий вдох. Воздух, казалось, обжёг лёгкие.
— Потому что у меня свои планы.
— Какие ещё планы? Ты же никуда не собиралась!
— Катя, — голос Ольги Петровны обрёл стальную твёрдость, которую её подчинённые в бухгалтерии хорошо знали и побаивались. — Мои планы — это мои планы. Я не обязана отчитываться перед тобой за каждую минуту своей жизни. У меня пенсия, а не пожизненное обязательство быть вашей бесплатной няней.
— Да ты… ты эгоистка! — взвизгнула Катя. — Родная мать отказывается помочь! Я всем расскажу, какая ты!
— Рассказывай, — спокойно ответила Ольга Петровна. — На этом разговор окончен. Отдыхайте.
Она нажала кнопку отбоя и посмотрела на телефон так, будто это был ядовитый паук. Сердце колотилось где-то в горле. Руки дрожали. Из комнаты вышла заспанная Лена, привлечённая громкими звуками.
— Оль, что случилось? Ты с кем так разговаривала?
— С Катей. Она хотела оставить мне Мишу на две недели. Я отказала.
Глаза Лены округлились.
— Как отказала? Совсем? Оль, ну ты чего? Это же Катюша, твоя дочь! Семья же… надо помогать.
И тут плотину прорвало.
— Семья? — Ольга Петровна резко повернулась к сестре. Её тихий голос звенел от напряжения. — Семья — это когда уважают друг друга! Когда считаются с твоим временем, твоим пространством, твоими желаниями! А не когда используют тебя, как придорожную гостиницу! Мой дом — моя личная территория! Понимаешь? Завоёвана моим трудом, моими бессонными ночами, а не получена в браке или по наследству. И я устала, что вы все входите сюда, как в общественный туалет, не постучавшись!
Лена смотрела на неё, открыв рот. Она никогда не видела сестру такой.
— Ты, — Ольга Петровна ткнула пальцем в сторону сестры, — живёшь здесь неделю. Ты хоть раз спросила, не мешаешь ли ты мне? Ты хоть раз помыла за собой тарелку, не дожидаясь, пока я это сделаю? Ты превратила мою гостиную в свой личный склад для носовых платков и дешёвых драм!
— Оля, я же…
— Хватит! — отрезала Ольга Петровна. — Твои «пару дней» закончились. Завтра утром, будь добра, собери свои вещи и съезжай. Куда угодно. К подругам, сними комнату. Ты взрослая женщина, пора научиться решать свои проблемы самой.
Она развернулась и ушла в свою спальню, плотно закрыв за собой дверь. Она села на кровать и только тогда позволила себе заплакать. Это были слёзы не жалости к себе, а какого-то странного, горького освобождения. Она сожгла мосты. И впервые за долгое время почувствовала не страх, а облегчение.
На следующее утро Лена, молча и поджав губы, собрала свой чемоданчик. Уходя, она бросила через плечо: «Пожалеешь ещё о своей гордости». Ольга Петровна не ответила, лишь повернула за ней ключ в замке. Два раза.
Вечером позвонила Катя. Она уже не кричала, её голос был ледяным.
— Я не думала, что у меня такая мать. Бесчувственная и злая. Мы нашли няню, если тебе интересно. За большие деньги. Эти деньги могли бы пойти тебе. Но ты, видимо, слишком гордая.
— Дело не в деньгах, Катя. И никогда не было.
— Да что ты мне объясняешь! И тётю Лену ты тоже выгнала! Что с тобой стало?
— Со мной всё в порядке, дочка. Я просто начала устанавливать границы. В моём доме визовый режим для всех родственников теперь ужесточён. Хочешь прийти в гости — позвони. Спроси, удобно ли мне. Не ставь перед фактом. И запомни: я твоя мать, а не прислуга.
Повесив трубку, Ольга Петровна почувствовала оглушительную тишину. Такую, какой не было давно. В ней не было тревоги, только покой. На следующий день она первым делом вызвала мастера и сменила замки. Старые ключи, которые были у Кати и Лены, превратились в бесполезные куски металла.
Первая неделя была странной. Никто не звонил, никто не приходил. Ольга Петровна отмыла квартиру до блеска. Вызвала химчистку и вывела, наконец, пятно с дивана. Купила себе новую орхидею — редкую, с тёмно-вишнёвыми, почти чёрными цветами. Она часами сидела в кресле, читала книгу, которую не могла дочитать уже полгода, и слушала тишину. Сначала эта тишина казалась оглушающей, непривычной. Иногда в груди шевелился червячок вины. Но потом она начала различать в ней новые звуки: тиканье часов на стене, шелест страниц, мурлыканье кошки у соседей за стенкой. Это были звуки её собственной, отдельной жизни.
Через две недели, в воскресенье, раздался телефонный звонок. Незнакомый номер.
— Ольга Петровна? Это Дима, муж Кати.
Ольга Петровна напряглась.
— Да, Дима. Слушаю.
— Мы тут из Турции вернулись… Я, в общем, чего звоню. Катька дуется, конечно. Но я хотел сказать… вы это… правы были. Мы как-то сели вам на шею и не заметили. Извините, если что не так.
Ольга Петровна молчала, не веря своим ушам.
— Мишка по вам скучает, — продолжил зять. — Можно мы… в следующее воскресенье… зайдём к вам? На часик? С тортом. Если вы, конечно, не заняты.
Её сердце пропустило удар. Не «мы приедем», а «можно мы зайдём». Не «ты должна», а «если вы не заняты».
— Хорошо, Дима, — ответила она, и голос её впервые за много лет не дрогнул. — Приходите. В воскресенье. Часа в четыре. Я буду ждать.
В воскресенье ровно в четыре в дверь позвонили. Ольга Петровна открыла. На пороге стояли Катя, Дима и Миша. Катя смотрела немного виновато, но упрямо. Миша протянул бабушке немного помятый букетик полевых ромашек.
— Привет, мам, — тихо сказала Катя. — Мы ненадолго.
Они пили чай на кухне. Разговор был немного натянутым, но в нём не было прежней потребительской требовательности. Они говорили о море, о Мишиных успехах, о погоде. Через час, как и обещали, они начали собираться.
Уходя, Катя задержалась в прихожей.
— Мам, тот ключ… он теперь не подходит?
— Не подходит, — спокойно подтвердила Ольга Петровна.
Катя кивнула, и в её взгляде Ольга Петровна впервые увидела не обиду, а запоздалое понимание.
Когда за ними закрылась дверь, Ольга Петровна подошла к окну. Она посмотрела на свои орхидеи. Та, новая, тёмно-вишнёвая, выпустила крошечный бутон. В квартире снова воцарилась её любимая, плотная, бархатистая тишина. Но теперь она не казалась одинокой. Она была наполнена чувством собственного достоинства.
Читайте также: