Вечер был пронизан невидимым статическим электричеством. Воздух в квартире звенел, как натянутая до предела струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Света сидела за кухонным столом,сжимая в руках чашку остывшего чая, и чувствовала это напряжение каждой клеточкой тела, каждым оголённым нервным окончанием.
Она украдкой, исподлобья, наблюдала за мужем.Он ел суп — привычное, будничное действие,которое раньше она даже не замечала. Сейчас же каждое его движение притягивало взгляд: наклон головы, траектория руки с ложкой, едва заметные складки на лбу, когда он хмурился над чем‑то в телефоне. Всё было привычно и отточенно, но теперь казалось отрепетированным, лишённым искренности, неестественным.
«Он что, всегда так медленно подносил ложку ко рту? Или это он тянет время, думая о ней?» — мысль вонзилась острой иглой, и Света поспешно отвела взгляд.
Её глаза скользнули по столу, остановились на его руках. Сильные, с длинными, выразительными пальцами. Руки, которые когда‑то — в далёком,почти забытом прошлом — так бережно и страстно касались её лица, стирали слёзы,рисовали узоры на спине. Теперь они лежали на столешнице, сжатые в расслабленные, но закрытые кулаки.
И тут она увидела.
Родинку.
Маленькую, тёмную, почти идеальной круглой формы. Расположенную на запястье. Её там раньше не было. Света знала это наверняка — она помнила каждую родинку на его теле, каждую знакомую веснушку. Или… не помнила? Может, она просто перестала смотреть, перестала видеть его по‑настоящему?
Мысль ударила с такой силой, что перехватило дыхание, словно от разряда электрического тока. Новая родинка. Значит, его тело меняется без её ведома, живёт своей собственной, отдельной жизнью. Той жизнью, где, возможно, уже нашлось место для другой женщины, чьи глаза теперь изучают эти руки.
— Что‑то не так? — его голос заставил её вздрогнуть и оторвать взгляд от предательской метки.
Он смотрел на неё.
Но не своим привычным, уставше‑равнодушным взглядом, а каким‑то… новым, оценивающим. «Он что, читает мои мысли? Чувствует, как я разглядываю его, подозреваю?»
— Нет, нет, всё хорошо, — она заставила себя растянуть губы в подобии улыбки. — Просто задумалась.
Он хмыкнул — короткий, ничего не значащий, пустой звук — и снова уткнулся в экран своего телефона. Но теперь этот звук, прозвучал для неё с новой ясностью, как окончательный приговор.
«Хмыкает. Ему скучно. Ему неинтересно, о чём я „задумалась“. Ему неинтересна я».
Тишину нарушало лишь тихое гудение холодильника. За окном медленно сгущались сумерки, окрашивая мир в серо‑малиновые тона. Свет кухонной лампы отбрасывал резкие тени, превращая знакомые предметы в причудливые силуэты.
Света встала, чтобы унести тарелки. Её руки чуть заметно, но дрожали. Каждый его вздох, каждый щелчок по стеклянной поверхности телефона отзывался в ней мгновенной вспышкой паники.
Слова Наташи — «холодность», «отсутствие интереса» — больше не были просто словами. Они ожили, обрели плоть и кровь, поселились здесь, на их кухне, и теперь сидели с ними за одним столом.
Она поставила тарелки в раковину, машинально включила воду.
Света машинально перебирала тарелки, но взгляд её то и дело возвращался к мужу, сидевшему за столом с телефоном в руках. В чёрном стекле окна отражалась вся их безрадостная картина: он — полностью погружённый в цифровой мир, она — всего лишь блёклый призрак на периферии его внимания.
Где‑то там, за холодным стеклом, в поглощённом ночью городе, существовала та, на которую он смотрел без скуки и раздражения. Сомнение перестало быть чем‑то абстрактным.
Оно стало осязаемым.
*****
— Кстати, сегодня уезжаю в командировку. На три дня, — голос мужа прорвал тишину во время завтрака. В его интонации не было оттенка вины или сожаления. Просто сухая констатация факта.
Света замерла.
Время для неё остановилось.
Она сжала половник с кашей так, что побелели пальцы.
— В командировку? — переспросила она, и собственный голос показался ей чужим. — Но… ты же не говорил.
Он наконец поднял на неё взгляд — но глаза лишь скользнули по ней, не задерживаясь, не видя. Уперлись в стену где‑то за её спиной.
Мимо.
Всегда мимо.
— Сложилось внезапно, — произнёс он безразлично. — Проект сорвался, нужно срочно ехать туда.
«Туда». Это простое слово прозвучало для неё как название другой, недосягаемой галактики. Галактики, где его ждали. Где он был нужен, ценен, желанен. Где всё было иначе.
Ледяная волна, знакомая и уже ненавистная, накатила с новой силой. Она прошла от макушки до самых пят, сжала горло стальным обручем, сдавила виски. В ушах зазвенел высокий, пронзительный писк, заглушающий все остальные звуки. За окном тихо шелестел дождь, капли стучали по карнизу, но она не слышала этого — только гул в голове и биение сердца, тяжёлое, неровное.
— Я… я поняла, — сумела выдавить она, и слова застряли комом где‑то в пищеводе.
Она положила половник на столешницу — рука дрогнула, металл глухо стукнулся о керамику. Этот звук словно разбудил её.
Николай лишь коротко кивнул — дело было сделано, информация донесена. Не проронив больше ни слова, он вышел из кухни, оставив её одну.
Света застыла.
В груди бешено колотилось сердце, сдавливая дыхание панической хваткой. Ей показалось, будто пол под ногами накренился, а стены медленно поплыли, теряя чёткие очертания.
Он даже не посмотрел в мою сторону… Даже не попытался смягчить удар.
Перед глазами стояла его фигура и равнодушный кивок.
Весь день прошёл как в непроглядном тумане. Она сидела за рабочим столом, механически стучала по клавишам, кивала коллегам, пыталась растянуть губы в подобии улыбки. Но внутри всё кричало одним сплошным, неумолкающим воплем.
Командировка. Внезапная. На три дня.
Аргумент Наташи — «частые „работы“» — больше не был просто подозрением. Он ожил, превратившись в уродливого, дышащего в затылок монстра. Каждый раз, когда она вспоминала его слова, по спине пробегал ледяной озноб.
Вернувшись вечером в квартиру — Николай утром бегло бросил, что ему нужно собрать вещи, — она почувствовала, как знакомые стены начали медленно, но неотвратимо сходиться. Воздух стал густым, тягучим, как патока. Его катастрофически не хватало.
Она почти побежала в ванную. Инстинктивно хотелось умыться, смыть с себя этот липкий ужас. Но едва дверь захлопнулась за её спиной, стало только хуже.
Маленькое, тесное помещение. Без окон. Перед ней — огромное зеркало, в котором отражалось её бледное, искажённое испугом лицо с огромными, полными страха глазами. Пространство вокруг внезапно сжалось до размеров мышеловки. Квадраты плитки на стенах зашевелились, превратившись в решётку холодной, безжалостной клетки. Потолок начал давить, грозя раздавить своим весом.
Её дыхание превратилось в короткие, хриплые, беспомощные вздохи. Она схватилась за холодный край раковины — костяшки пальцев побелели от напряжения. В ушах нарастал гул, заглушая все остальные звуки. Только где‑то далеко, будто сквозь толщу воды, доносился монотонный стук дождя по подоконнику.
Это просто паническая атака, — пыталась убедить себя Света. — Сейчас пройдёт. Сейчас я сделаю глубокий вдох, и всё наладится.
Но ничего не налаживалось. Мир продолжал сжиматься, превращаясь в чёрную точку где‑то в глубине её сознания.
Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании.
Вдох.
Выдох.
Ещё раз.
Но каждый вдох давался с трудом, будто лёгкие заполнялись не воздухом, а свинцом.
Почему мне так страшно? — билось в голове. — Потому что я знаю правду. Потому что я давно знала, но боялась признаться себе.
В зеркале по‑прежнему отражалось её лицо — чужое, незнакомое. Она провела рукой по бледным щекам, словно проверяя, реальна ли она сама.
— Это не конец, — прошептала она, но голос звучал слабо, неубедительно.
Тьма сгущалась — не только за окном, где ночь накрыла город плотным покрывалом, но и внутри неё. Света стояла, прижавшись спиной к холодной стене ванной, и чувствовала, как дрожь пробегает по всему телу, будто ток по оголённым проводам.
«Я задыхаюсь. Мне не хватает воздуха. Сейчас я умру. Здесь. Одна».
Эти мысли били в сознании набатом. Это была не просто тревога или печаль. Это был животный, первобытный ужас, поднимающийся из самых глубин подсознания, из тех тёмных закоулков души, куда она боялась заглядывать.
Ловушка.
Её брак был ловушкой. Эта красивая, идеальная квартира с продуманным до мелочей интерьером, с уютными светильниками и дорогими шторами — капкан. А теперь вот и эта ванная, эта крошечная, герметичная камера с кафельными стенами, стала последней, самой тесной клеткой.
Она судорожно, с силой рванула на себя ручку двери. Металл скрипнул, поддаваясь с трудом, словно сопротивляясь её бегству. Света выскочила в прохладный полумрак коридора и прислонилась спиной к стене.
Слезы текли по лицу сами собой. Тихие, солёные. Они катились по щекам, оставляя холодные дорожки, но она даже не пыталась их смахнуть. Всё казалось бессмысленным.
В ушах стоял гул — то ли от крови, бешено пульсирующей в висках, то ли от далёкого городского шума, просачивающегося сквозь закрытые окна. Где‑то внизу, на улице, проехала машина, её фары на мгновение прорезали тьму за шторами, оставив после себя ещё более густую черноту.
Приступ отступил так же внезапно, как и начался. Осталась лишь выжженная пустота внутри — будто кто‑то выскрёб всё живое, оставив лишь пустую оболочку. И одно горькое, неоспоримое осознание: её «тихая гавань» никогда не была защитой. Она была самой опасной и хитроумной ловушкой из всех возможных.
Света медленно отстранилась от стены. Ноги едва держали, но она заставила себя сделать шаг, потом ещё один. Движения были механическими, будто она управляла чужим телом. Она дошла до гостиной и опустилась на диван. Обивка под ладонями была гладкой, прохладной, но это прикосновение не приносило утешения.
Комната тонула в полумраке. Тени казались живыми — они шевелились, вытягивались, будто пытались что‑то сказать.
«Когда всё началось? — мысленно спросила она себя. — Когда я перестала быть для него важнее всего?»
Воспоминания нахлынули волной — не радостные, а острые, как осколки стекла. Вот он впервые забыл о её дне рождения. Вот — отмахнулся от её вопроса, уткнувшись в телефон. Вот — не заметил нового платья, которое она купила специально для него. Маленькие, незаметные на первый взгляд знаки, которые она упорно отказывалась видеть.
Тишина в квартире была оглушительной. Даже часы на стене, казалось, перестали тикать. Только её дыхание, неровное и прерывистое, нарушало мёртвую тишину.Она подняла руку и посмотрела на ладонь. Та мелко дрожала. Света сжала пальцы в кулак, пытаясь унять тремор, но это не помогало.
«Что дальше? — подумала она. — Как жить, зная, что всё, во что ты верила, — ложь?»
Света сидела перед окном, временами проваливаясь в сон.
За окном медленно рассеивалась тьма — приближался рассвет.
Она не заметила, как пролетела ночь. Первые бледные лучи прокрались сквозь занавески, окрашивая комнату в серо‑голубые тона. День начинался, но для неё это был уже другой день, в другой жизни…