Иногда лучшие музеи случаются незапланированно.
Я ехала из Братиславы в Вену, заселилась ближе к двум дня в отель и, листая буклеты уже в Вене, наткнулась на рекламку Леопольд музея. “Схожу завтра”, — спокойно решила я. И, к счастью, через пару минут заглянула в расписание: вторник — выходной.
До закрытия оставалось меньше двух часов. За пятнадцать минут я успела помыться, собраться и вылететь на трамвае. Ещё через пятнадцать — стояла у входа в MuseumsQuartier.
📍 Музейный квартал (MQ) — это сердце венской культуры и, пожалуй, одно из самых вдохновляющих мест Европы. Раньше на этом месте были императорские конюшни — в XVIII веке здесь держали 600 лошадей и королевские кареты.
В начале 2000-х комплекс полностью перестроили и превратили в огромный культурный квартал: больше 60 000 м² искусства, архитектуры и жизни.
Сегодня Музейный квартал (MQ) — это не просто музейный район, а целая экосистема. Днём тут выставки, лекции и арт-кафе, а вечером — диджеи, кино под открытым небом и вино на ступенях.
Зимой всё превращается в уютный арт-базар с глинтвейном и световыми инсталляциями, а летом в дворике стоят знаменитые разноцветные Enzi-лежанки, где пол-Вены валяется с ноутбуками и мороженым.
🎨 Что здесь есть:
– Leopold Museum — венский модерн: Климт, Шиле, Кокошка, Герстль, Пехштейн.
– MUMOK — современное искусство, авангард, инсталляции.
– Kunsthalle Wien — временные выставки актуального искусства.
– Architekturzentrum Wien — всё про архитектуру и городскую среду.
– ZOOM Kindermuseum — музей для детей, где трогать можно буквально всё.
Музейный квартал (MQ) — это место, где история и современность сливаются так естественно, что даже бетон выглядит как часть имперского стиля. Здесь можно провести целый день — не уставая, просто переключаясь между искусством и жизнью.
А теперь — к самому сокровищу квартала.
Сам Леопольд музей — воплощённая страсть офтальмолога Рудольфа Леопольда, сорок лет собиравшего австрийский модерн. Его любовь к Шиле превратила частное собрание в мировое наследие. Здесь Климт перестаёт быть “икеевским плакатом”, а Шиле — “слишком откровенным”. Они становятся живыми, уязвимыми, настоящими.
Пошла я туда ради Климта. С ним мы уже были знакомы — ещё на лекциях по искусству в Эрмитаже, куда меня затащила моя подруга Настя. Тогда я впервые поняла, что за всем этим золотом у него всегда скрыта тень.
В Леопольд музее «Поцелуя», прославленного шведским гигантом IKEA, нет — он "живёт" в Бельведере. Зато есть «Жизнь и смерть» — и, честно, она куда сильнее.
Справа — жизнь: женщины, дети, старики, переплетённые в мягком вихре тел. Слева — смерть, в голубовато-чёрных тонах, украшенная крестами. Но у неё нет ужаса — только спокойствие. Климт не пугает, он примиряет: показывает, что смерть — не враг, а естественное продолжение красоты.
Дальше был Эгон Шиле, который прожил всего 28 лет (!) и успел написать около 300 картин и более 3 000 рисунков.
Его путь — как вспышка: ученик Климта, скандалист, обвинённый в “аморальности”, заключённый, потом признанный гений.
Он умер в 1918 году от испанского гриппа — через три дня после своей беременной жены.
Короткая жизнь, но в каждом его мазке — энергия, которой хватило бы на век.
Залы Шиле— как обнажённая душа. Всё дрожит: линии, тела, даже воздух. Он писал не людей, а внутренние состояния — страх, стыд, одиночество. Один из его автопортретов висит у меня над столом, репродукция, “отжатая” когда-то у Маши. Но в музее — оригиналы, и рядом с ними будто гудит тишина.
Дальше — Рихард Герстль. Художник, которого никто не понимал при жизни. Его мазки нервные, почти дикие, но в них — правда. Его “Автопортрет в студии” — взгляд человека, уже заглянувшего за грань (он умер в 25). После этого холста хочется просто постоять молча.
И Оскар Кокошка — полная противоположность. В нём всё кипит: ревность, страсть, мазки как удар сердца. После его “Невесты ветра” мир Климта кажется далёким золотым сном.
Все они — Климт, Шиле, Герстль, Кокошка, Пехштейн, Мунк — одно поколение, пережившее слом века. Они писали то, что потом назовут кризисом цивилизации: тревогу, хрупкость, желание понять, что значит быть живым.
И рядом — Василий Кандинский, русский художник, который перевернул представление о живописи.
Он первым отказался изображать предметы и стал писать эмоции и музыку цвета.
Каждая его картина — как симфония, где формы звучат вместо слов.
Кандинский говорил: «Цвет — это клавиатура, глаз — молоточек, душа — многострунный рояль».
После залов Шиле и Кокошки его полотна воспринимаются как очищение — будто выходишь из бурного сна на свежий воздух.
Леопольд музей — это не просто коллекция. Это путешествие от золота к коже, от сияния к надрыву, от формы к чувству. И где-то между этими залами начинаешь понимать, что искусство XX века началось не в Париже, а здесь — в Вене, где люди впервые осмелились смотреть правде в глаза.
Иногда “пойду завтра” заканчивается не музеем, а сожалением.
В моей жизни много таких “сделаю потом”. Например, поездка в Рязань на концерт уже запрещённой на сейчас группы еще в 2020-м. Тогда с Машей мы подумали: ну, не сегодня — потом сгоняем. А потом наступила пандемия и все остальное.
И, наверное, вот это самое главное, чему учит Леопольд музей (и, может быть, вся Вена):
в современном мире нет никакого “потом”.
Есть только сейчас — и шанс успеть на трамвай до закрытия.
Подписывайтесь на Пора собирать чемоданы, чтобы оставаться ближе к мировой культуре и искусству.
Спешите прочесть о наших новых приключениях, если еще не успели: