На следующее утро воздух в офисе казался Светлане густым и тяжёлым, будто пропитанным не только горьковатым ароматом свежесваренного кофе, но и едкой, кислой тревогой. Ей казалось, что она висела повсюду, словно липкая паутина, цепляясь за мебель, за экраны мониторов, за лица сотрудников.
Она сидела за своим столом, уставившись в монитор. Глаза щипало от недосыпа — ночь прошла в тревожном, прерывистом полусне. Она ворочалась, вздрагивала, а в голове монотонно, как назойливая муха над ухом, жужжали слова Наташи: «Последний разговор… расставанием».
Эти фразы крутились в сознании, натыкаясь на другие, ещё более болезненные воспоминания — ровный, лишённый интонаций голос Николая в телефонной трубке, резкий щелчок брошенной трубки, холодные слова. Она отчаянно пыталась найти оправдания, выстроить хлипкий барьер из логики:
«Он просто устал. У него колоссальный стресс на работе, он ведь несёт на себе огромную ответственность. Я сама, возможно, слишком навязчива, слишком требовательна к его вниманию…»
Но каждая новая мысль‑оправдание с грохотом разбивалась о ледяную, отполированную грань его последних слов. Они звенели в памяти, как приговор.
Внезапно перед её опущенным взглядом возник чёткий, динамичный силуэт, перекрывший тусклый свет лампы. Света вздрогнула, оторвавшись от мучительных размышлений.
Наташа стояла рядом — в своём неизменном алом пальто, с идеально уложенным каре и лёгкой улыбкой на губах. Без лишних слов она поставила на стол Светы высокий стаканчик. Из неё поднимался пар, а на поверхности молочной пенки аккуратно вырисовывалось сердце.
Света подняла глаза. В этот момент сквозь жалюзи пробился луч утреннего солнца, осветив лицо Наташи — её ясные глаза, лёгкую морщинку у рта, когда она улыбалась. Контраст между этой живой, тёплой картиной и ледяным эхом вчерашнего разговора ударил особенно больно.
Она опустила взгляд на чашку. Сердце из молочной пены уже начало расплываться, теряя чёткие очертания.
Утренний офис наполнялся привычным гулом, но для Светы всё это звучало как сквозь вату. Наташа в этот момент грациозно присела на угол стола Светы, демонстративно игнорируя стоящий рядом стул. Этот жест словно подчёркивал её уверенность, её право вторгаться в чужое пространство.
— Пей кофеёк. Вчера ты выглядела как призрак, а сегодня ещё хуже, — сказала она буднично, но в глубине её глаз читалась почти хищная уверенность.
Света вздрогнула, подняв взгляд. В горле встал ком. Она пробормотала:
— Спасибо…
И автоматически потянулась к чашке. Во рту стояла противная сухость, Наташа мягко, с неожиданной твёрдостью, положила прохладную руку ей на запястье, останавливая движение. Прикосновение было холодным, как металл.
— Слушай, я, конечно, не в праве… но, чёрт возьми, не могу молчать, — Наташа наклонилась ближе, и её голос упал до доверительного, густого шёпота, до краёв наполненного мнимой, сладкой заботой. — Прости, но по‑моему, он тебе изменяет.
Воздух с силой вырвался из лёгких Светы, словно кто‑то ударил её под дых. Она инстинктивно отшатнулась, будто от касания раскалённого железа.
— Что? Нет! Что ты несёшь? — её голос прозвучал слишком громко, слишком высоко и неестественно, разрезав офисную тишину.
Она тут же осеклась, с ненавистью глотая подкативший к горлу предательский ком. Оглянулась — никто не обратил внимания, все погружены в работу. Но ей казалось, что каждое слово разносится по залу, как удар гонга.
— Ты его не знаешь. Мы… у нас всё нормально.
— Нормально? — Наташа медленно, с театральным недоумением приподняла идеально очерченную бровь. Её взгляд стал острым, как скальпель на операционном столе. — Хорошо, давай по полочкам, как доктор ставит диагноз.
Она отняла руку и начала методично, с насмешливой театральностью, загибать тонкие пальцы.
— Аргумент первый: холодность. Он смотрит на тебя как на предмет мебели. Проверь.
— Он устаёт на работе! — попыталась возразить Света, но звучало это слабо, как заученная много лет назад и потерявшая смысл мантра.
— Аргумент второй: частые «задержки» и «внезапные работы». Классика жанра, Свет. Уж я‑то знаю.
— У него ответственная должность!
— Аргумент третий, и он железный: отсутствие интереса. Он спрашивает, как твои дела? Уделяет тебе внимание? Хочет быть с тобой? Или ты стала ему… удобной?
Каждое слово врезалось в сознание, Света почувствовала, как внутри вновь что‑то надломилось. Она сжала край стола, пытаясь удержать равновесие. В ушах шумело, а перед глазами мелькали фрагменты последних месяцев: его отстранённые взгляды, короткие ответы, вечера в молчании.
— Ты не понимаешь… — прошептала она, но голос дрогнул. — Мы просто… переживаем сложный период.
Наташа покачала головой, её улыбка стала почти сочувственной, но в глазах по‑прежнему горел тот же острый свет.
— Свет, иногда правда болезненна. Но лучше знать её, чем жить в иллюзиях.
В этот момент у Светланы зазвонил телефон. Она вздрогнула, схватила трубку, надеясь, что это он. Но это был коллега с вопросом по отчёту. Она ответила коротко, машинально, всё ещё находясь в плену разговора с Наташей.Света снова уставилась в монитор. Чашка кофе одиноко стояла на столе, пар давно рассеялся. В голове крутились слова: «Изменяет… холодность…»
Она закрыла глаза, пытаясь собраться. Но образ мужа, его лицо, его голос — всё казалось теперь иным, пропитанным тайной, которую она боялась раскрыть.
В голове снова и снова прокручивались слова Наташи: «Удобная… удобная жена…»
Эти два слова вонзились в самое сердце, обжигая и калеча. Они оказались ужаснее, откровеннее, чем прямое обвинение в измене. Безжалостная правда, в которую не хотелось верить.
Удобная, предсказуемая жизнь.
Удобная жена, которая не тревожит, не требует эмоций, не мешает жить так, как хочется.
Света сжала край стола, пытаясь унять дрожь в пальцах. Взгляд упал на чашку капучино — пенка в виде сердца уже полностью расплылась, превратившись в бесформенное, уродливое пятно. Совсем как её вера в их общую «тихую гавань», которая в одно мгновение оказалась хлипким карточным домиком, уносимым ядовитым ветром. Она решила вновь заговорить с коллегой, отстоять свою позицию:
— Ты… ты не понимаешь, — выдохнула она, глядя в сторону, в безликие офисные перегородки. Её вера в их с Колей союз, выстроенная за годы, трещала и осыпалась, словно подточенная термитами. — У нас тихая, стабильная жизнь.
Наташа коротко и ядовито фыркнула из-за своего монитора:
— Тихая? Мертвая, Свет. Есть разница. Мир любит удобных — их легко использовать и про них быстро забывают. Не становись такой.
Её голос звучал почти ласково, но в глазах горел холодный, беспощадный огонь. Всё в ней говорило: «Я знаю правду, а ты прячешься от неё».
Не проронив больше ни слова, Наташа уткнулась в свой телефон, оставив Свету наедине с остывшим капучино и до основания разворошенным, искалеченным внутренним миром.
Тишина накрыла Свету плотным покрывалом. Она медленно подняла чашку, но рука дрогнула — кофе чуть не выплеснулся на клавиатуру. Поставила обратно. В ушах стучало: «удобная… удобная… удобная…»
«Нет, это неправда, — мысленно возразила она. — Мы просто переживаем сложный период. Он устаёт, он много работает, он… он всё ещё любит меня».
Но голос внутри, тихий и безжалостный, тут же перебил: «А когда он в последний раз говорил, что любит? Когда спрашивал, как ты себя чувствуешь? Когда просто обнимал без повода?»
За окном начался дождь, капли стекали по стеклу, размывая очертания города. Этот монотонный ритм словно отражал её внутреннее состояние — медленное, тягучее падение в бездну неизвестности.
В этот момент телефон тихо пискнул — пришло сообщение. Света вздрогнула, потянулась к экрану.
«Сегодня опять задержусь. Не жди».
Короткое, сухое, без единого тёплого слова. Как удар под дых.
Она медленно опустила руку. У Светы в голове промелькнула мысль, которую больше нельзя было игнорировать: «А что, если Наташа права?»
Она глубоко вздохнула, выпрямилась и, впервые за долгое время, посмотрела прямо перед собой. Где‑то там, за пеленой дождя, за серыми офисными стенами, ждала её жизнь — та, которую она так старательно выстраивала, и которая теперь казалась ей чужой.
И в этот миг она поняла: чтобы что‑то изменить, нужно сначала признать, что всё уже изменилось.