Часть 9. Глава 158
Наконец, они увидели силуэт «таблетки». Дед вышел из-за укрытия, – им послужил ствол много лет назад поваленного дерева и, судя по расщеплённому почти до середины стволу, в него ударила молния, – держа в руках автомат.
– Помоги нам, быстрее! – потребовал Док, и водитель, поспешно забросив оружие за спину, поспешил к ним.
Укладка раненых в машину произошла в считанные мгновения. Валя зашла с боковой двери, Студент помог забраться Егору.
– Док, – опасливо сказал Дед, – впереди, кажется, нацики прорвались. Я слышал движение и их говор. Как бы нам крупно не вляпаться.
– Есть варианты добраться до наших по другой дороге?
– Нет, была еще одна, но ее танками размотало до соплей. Не проедешь, – сурово ответил Дед, понимая, какая ответственность на него теперь ложится тяжким грузом.
– Ну, а коль так, и думать нечего. Валим отсюда. Молодёжь, – повернулся Док к Вале и Косте. – Держитесь сами и прикрывайте «трёхсотых». Будьте готовы открыть огонь.
– Я тоже могу, заметил Егор, состояние которого, в общем, не внушало медикам особых опасений, но кто знает? Парфёнова сама слышала однажды историю о том, как боец, получивший три пули в разные части тела, в шоке и под действием адреналина сначала разделался в рукопашной с теми двумя нацистами, которые пытались его застрелить, и лишь потом потерял сознание. Валя не знала его дальнейшую судьбу, но хотелось верить, что герой выжил.
«Таблетка» рванула с места. Дед вёл машину на пределе, не обращая внимания на ямы и грязь. Он понимал, что и коллеги, и особенно «трёхсотые» там, в грузовом отсеке, мотаются, ощущая себя мешками с картошкой, но что поделать? Тут выбор невелик: или тащиться и ждать, пока машину прошьёт огненная очередь из автомата, или «комик» с неба рухнет, постаравшись ударить под заднюю ось, или еще какая беда приключится. Ну, а на скорости можно проскочить.
Валя снова оказалась в полумраке, среди стонов и запаха крови. Она быстро проверила состояние раненого с ЧМТ. Он был без сознания, но дышал. Посмотрела на Егора. Он лежал, прислонившись к борту, его глаза были закрыты.
– Ты как? – спросила медсестра.
– Нормально, – прошептал он. – Спасибо, что прикрыла.
– Всегда пожалуйста. Мы работаем с понедельника по пятницу с восьми до пяти, без перерыва на обед, – постаралась пошутить Парфёнова и заметила, как на лице солдата появилась улыбка.
Она снова стала серьёзной. Нужно было проверить повязки, убедиться, что кровотечение не возобновилось. Валя работала, не замечая тряски, не замечая усталости. Её руки двигались, как будто жили своей жизнью, выполняя отработанные до автоматизма действия. Медсестра знала, что они снова сделали невозможное – вытащили своих из-под огня. Понимание, что ты удержал жизнь на краю пропасти, было её единственным, истинным «кайфом».
***
«Таблетка» неслась вперёд, прорезая ночную тьму, словно неуклюжий, но решительный зверь. Её старый, надрывно ревущий двигатель отмерял километры, а подвеска, казалось, пыталась вытрясти из медиков и бойцов душу на каждой кочке. Внутри, в тесном, пропитанном запахом йода, крови и машинного масла грузовом отсеке царила относительная тишина. Валя, закончив осмотр и стабилизацию раненых – перевязки, шины, последние дозы обезболивающего, – прислонилась к холодному металлическому борту. Её тело, измотанное многочасовой работой под обстрелом, требовало немедленного отключения.
Глаза закрылись. Она не спала, но находилась в том пограничном состоянии, которое фронтовики называли «полудрёмом». Сознание отключалось, уступая место вязкой, полупрозрачной дрёме, но тело оставалось начеку. Оно продолжало ощущать каждый толчок, вибрационный гул мотора, резкий поворот, который бросал её то вперёд, то вбок. Это было состояние, когда ты одновременно здесь и не здесь, когда ты – часть машины, а машина – часть тебя.
В этом пограничном состоянии мысли текли медленно, как густая, тягучая смола, стекающая с соснового ствола в летний зной. Она думала о Деде. О его фразе, брошенной с отеческой, не терпящей возражений любовью: «Не женское это дело, Валюша». Он был прав, конечно. В его мужском понимании женское дело – это уют, дети, чистые скатерти и тихие разговоры на кухне. Это не женское дело – таскать на себе носилки по размокшей, чавкающей грязи, вкалывать обезбол под свист мин, который заставляет сердце сжиматься в крошечный, ледяной комок, спать по три часа в сутки, а потом вскакивать от первого же стона «трёхсотого».
Но кто сказал, что битва с врагом выбирает по половому признаку? Она не спрашивает твоего имени, не интересуется планами на будущее и уж точно не смотрит в паспорт. Просто берёт тех, кто готов. В первую очередь её интересуют самые молодые и сильные – те, кто может выдержать, кто не сломается. Валя считала, что она для этого подходит. Уже стала неотъемлемой частью происходящего.
Она вспомнила свой первый день в отделении неотложной помощи клиники имени Земского, куда пришла после окончания медицинского колледжа. Старшая медсестра Катя Скворцова устроила ей испытание, чтобы проверить уровень знаний. Это было не просто тяжело – унизительно. Слёзы, паника, неспособность даже правильно наложить жгут на манекен, не говоря уже о живом, кричащем человеке. Руки дрожали, как осиновые листья, а мозг отказывался обрабатывать информацию. Она чувствовала себя бесполезной, обузой, ошибкой. Тогда хотела всё бросить, сбежать.
Потом Скворцова, её первый наставник, женщина с глазами, уставшими от слишком большого количества увиденного, но с невероятно спокойным, уверенным голосом:
– Ты не должна быть героем, Валя. Герои – это те, кто выгорает. Ты должна быть профессионалом. Профессионалы – это те, кто спасает.
И она стала. Это был долгий, мучительный процесс. Научилась отключать эмоции, как тумблер на приборной панели. Страх не исчез, нет. Он превратился в топливо для действий, в острый, холодный адреналин, который заставлял её двигаться быстрее, думать чётче. Она научилась видеть в пациенте не человека, не сына, не мужа, а набор систем жизнеобеспечения, которые нужно срочно починить. Перелом – это механика. Кровотечение – это гидравлика. Шок – это сбой питания. Эта ментальная стена была её защитой, бронёй. Но иногда, в такие моменты, как сейчас, когда машина несла её в относительную безопасность, человеческое прорывалось. Стена давала трещину.
Она вспоминала лицо одного бойца, имя которого стёрлось. Ему всего двадцать, и он рухнул на её глазах, как подкошенный, с пулей в груди. Его испуганные, детские глаза, полные невысказанного вопроса: «Я умру?» Она помнила, как её руки, уже профессиональные, делали всё, что нужно, а внутренний голос кричал: «Нет, пожалуйста, нет!» Боец выжил, но его глаза, кажется, навсегда остались в её памяти.
Потом вспомнился Василёк. Он был старше, безбашенный удалец с невероятным, странным, адреналиновым смехом. Он улыбался, когда ему накладывали швы на рваную рану, когда вели обратно из того блиндажа, землю вокруг которого он усеял трупами противников. Это были не эмоции радости, а нервный, истерический выброс, который стал его способом не сойти с ума.
Все они были сломаны, эти «трёхсотые», что прошли через её руки. Каждый по-своему. И работа медсестры заключалась в том, чтобы собрать эти осколки, склеить их, дать им шанс на новую, пусть и неполную в некоторых случаях, но – жизнь.
Парфёнова открыла глаза. В стекле, заляпанном грязью и засыпанном дорожной пылью вперемешку с гарью, забрезжил рассвет. Серое, унылое небо медленно светлело, превращая чёрные, угрожающие силуэты в обычные, мокрые от росы, мирные деревья. Боевые действия не исчезли, они просто отступили на время, стали не такими всепоглощающими. Рассвет всегда приносил с собой иллюзию порядка, обещание, что этот день будет лучше, чем прошедшая ночь.
«Таблетка» снова замедлилась, её рёв сменился на низкий, усталый гул. Они подъезжали к пункту эвакуации. Впереди показались огни, символизирующие надежду на срочную медицинскую помощь, а значит спасение. Медсестра вдруг подумала, что слава Богу, не сбылось предположение Деда о группе вражеских солдат, шныряющих где-то в тылу. Уж медицинскую «таблетку» те ни за что не пропустили бы.
– Валя, – позвал Док, его голос был хриплым от усталости, но твёрдым. – Не спи. Приготовься. Сейчас начнётся. Костя, тебя тоже касается.
Она кивнула, не говоря ни слова. Снова будет суета. Передача раненых в руки хирургов. Доклады, сухие, чёткие, без эмоций. Чистка инструментов, отмывание крови, которая успела засохнуть и прилипнуть к металлу и пластику, въесться в ткань. И снова – ожидание следующего вызова. Цикл, который не прерывался.
Прибытие на пункт всегда было одинаковым: резкий переход от тишины и темноты к свету и шуму. Санитары, врачи, медсёстры – все двигались быстро, без лишних слов. Валя и Костя передали раненых. Док коротко доложил хирургу о состоянии бойца с ЧМТ. Внимательно выслушав коллегу, доктор кивнул:
– Отличная работа, товарищ капитан. Можете пока отдохнуть.
Док кивнул, бригада вернулась к «таблетке».
– Так, наводим порядок, и отдыхать. Наша смена закончилась. Примерно до… – он посмотрел на часы, – полудня.
Валя со Студентом сунулись были Деду помогать, но он лишь недовольно рукой махнул, проворчав:
– Катитесь колбаской по Малой Спасской, без сопливых солнце светит. Мне ваши образины и так уже примелькались, спасу нет.
Медики ушли, улыбаясь. Знали, что водитель просто ворчит, а на самом деле очень доволен тем, что удалось вернуться целыми и невредимыми. Ну, а что тачка покрыта грязью до самой крыши, внутри кровь и обрывки перевязочного материала… Всё можно смыть, в первый раз, что ли?
Валя пошла в свой угол в подвале разрушенного дома, где они жили. Места мало, всё вокруг сырое, воздух затхлый, но зато тихо и спокойно, и главное – безопасно. Костя, не говоря ни слова, поставил перед медсестрой укладку. Знал ее ритуал.
– Я пока схожу, поем, – сказал он. – Тебе принести?
– Да, спасибо.
Валя поставила укладку на ящик, служивший ей прикроватной тумбочкой, и оглядела свой угол. Он был крошечным, отгороженным от остального подвала двумя старыми одеялами, висевшими на натянутой бечевке. Медсестра сняла шлем и бронежилет, затем пропитанную потом и гарью куртку. Осталась только в грязной, заскорузлой от крови и грязи форму. Взяла чистое полотенце, шампунь, мыло и отправилась на помывку, – для этого на соседнем участке был установлен мобильный банный комплекс. Ждать не пришлось, хотя очередь стояла: Вале повезло зайти внутрь вместе с еще одной медсестрой, мужчины галантно пропустили их, уступив очередь.
Смыв с себя грязь и пот, Парфёнова надела чистую форму и вернулась в подвал, где села на раскладушку. Костя принёс ей тарелку горячей гречки с тушёнкой и кружку крепкого чая с куском хлеба. Валя отставила еду в сторону. Сначала – инструменты. Ритуал нарушать нельзя.
Она открыла укладку. Внутри, на дне, лежали они – её верные, безмолвные помощники. Скальпели, зажимы Кохера, кровоостанавливающие пинцеты, ножницы Купера. Все они были покрыты тонким, липким слоем засохшей крови. Валя достала ёмкость с дезинфицирующим раствором – едким, с резким запахом, который, казалось, мог убить всё живое, включая воспоминания.
Начала чистку. Каждый инструмент требовал внимания. Зажимы нужно было открыть, прочистить зубцы, удалить сгустки, застрявшие в механизме. Скальпели – протереть лезвие, чтобы оно снова заблестело холодной, безжалостной чистотой. Это была работа, требующая сосредоточенности, почти ювелирная. «Вот этот, – подумала она, взяв в руки изогнутый пинцет, – им мы доставали осколок из плеча того паренька. Двадцать пять, а уже весь в шрамах».
Она работала механически, но её мысли уже уплыли далеко от подвала, от запаха дезраствора и сырости. Умчались вольными конями туда, где пахнет свежеиспечёнными булочками и детским кремом. Туда, где ждёт её сын Тимурка. Четыре года. Нет, скоро уже пять, и как жаль, что мама не сможет принести ему тортик с горящими свечками…
Она вспомнила его ручки. Нежные, пухлые, с ямочками на костяшках. Ручки, которые постоянно что-то ломали, строили, пачкали. Ручонки, которые обнимали её за шею с такой силой, что перехватывало дыхание. «Он, наверное, уже совсем большой, – подумала Валя, оттирая замок на ножницах. – Стал выше, говорит лучше. Наверное, уже не путает "р" и "л"». Её сердце сжалось от острой, почти физической боли. Она была не от усталости или холода, а от тоски по этому маленькому человеку, который был её якорем в мирной жизни.
Она вспомнила, как он…