Мария двигалась по кухне с осторожностью человека, ступающего по тонкому льду. Каждое движение было замедленное, обдуманное, почти ритуальное. Она словно боялась спугнуть хрупкое, внезапно случившееся чудо: мигрени не было. Ни тупой пульсации в висках, ни сдавливающего обруча, ни подташнивания. Только непривычная ясность — и оттого немного пугающая.
«Как будто меня подменили, — думала она, ставя на плиту кофейник. — Оставили в чужом, слишком лёгком теле».
Луна устроилась на краю стула, свесив пушистый хвост маятником. Её глаза — два ярких топаза — следили за каждым движением женщины с интересом строгого ревизора. Усы чуть подрагивали, уши ловили малейшие звуки: скрип дверцы шкафа, звон ложки о чашку, шуршание пакета.
Мария, поддавшись необъяснимому импульсу, открыла холодильник. Взгляд упал на почти пустой, помятый пакет молока. Она взяла его в руки и встряхнула, оценивая остаток. Жидкость булькнула жалобно и одиноко.
«Чёрт, молоко кончилось, — с досадой подумала она, чувствуя странный стыд, словно была уличена в нерадивости. — Придётся заходить после работы. Хотя… может, и не надо? Она же уличная, наверное, и так привыкла…»
Она повернулась, чтобы избавиться от доказательства своей непредусмотрительности, и замерла в полуобороте, будто врезавшись в невидимую стену.
Кошка сидела как фарфоровая статуэтка.
И смотрела.
Не просто смотрела — ее голубые, миндалевидные глаза, казалось, впились в Марию с такой силой, что в воздухе загустело почти физическое давление. В них не было просьбы. Не было мольбы. Это был немой укор, пронзающий насквозь.
“Боже, да что ей нужно?” — промелькнуло в голове у Марии, но мысль оборвалась, срезанная на корню.
В глубине сознания, прозвучало чужое, облеченное в ее собственные внутренние мысли: «Сегодня же купишь, ясно!? Я не собираюсь голодать!»
Воздух с гулким хлопком вернулся в легкие. Мария ахнула, резко отшатнулась, задев плечом дверцу холодильника. Пакет с остатками молока выскользнул у нее из ослабевших пальцев и с глухим шлепком упал на пол.
— Что?.. — прошептала она, вжимаясь спиной в глянцевую поверхность холодильника, бессмысленно пытаясь найти в ней опору и защиту.
Перед ней по-прежнему сидела Луна.
Белая, пушистая, с высокомерным выражением морды.
Никакого голоса.
Только пристальный, не моргающий взгляд, полный безмолвного ожидания и легкого, почти аристократического презрения к ее человеческой сущности.
“Показалось, — застучало в висках. — Слишком впечатлилась вчерашним. Нервы шалят. Галлюцинации от недосыпа. Сейчас протру глаза, и все пройдет.”
Мария попыталась улыбнуться, сделать вид, что ничего не произошло:
— Ладно, ладно, — проговорила она вслух, и ее собственный голос, сорвавшийся на фальцет, выдал внутреннюю панику и смятение. —
Куплю я тебе молока. Не волнуйся.
И тогда Луна медленно, с видом монарха, снисходительно принимающего дань от провинившегося вассала, благосклонно моргнула.
Длинное, томное, до невозможности театральное моргание. И в голове у Марии, а вернее — где-то глубоко в груди, снова что-то щелкнуло. На этот раз — не слово, а целое ощущение. Ощущение глубокого, довольного, бархатного мурлыкания, которого на самом деле не было слышно в тишине кухни.
Оно просто... возникло из ниоткуда, отозвалось сладкой вибрацией в костях, теплой волной, растекающейся по телу. Как эхо из другого, параллельного измерения.
И Мария с леденящей душу ясностью поняла: это не было ее фантазией.
Она стояла, опершись о холодильник, и смотрела на существо, которое не просто избавило её от головной боли. Оно… читало её мысли? Или вкладывало в неё свои? Стирало невидимую, но такую важную границу между внутренним и внешним, между «я» и «не‑я».
Страх снова шевельнулся где‑то глубоко в животе — холодный и липкий, как больная тина. Мария невольно сжала пальцы, впиваясь ногтями в прохладную поверхность дверцы холодильника. Но его тут же затмило жгучее, почти детское любопытство.
«Что это такое? Кто она? И что теперь будет?» — мысли метались в голове, сталкиваясь, наплывая друг на друга.
Луна спрыгнула со стула. Грациозно вильнув хвостом, словно белым пером, она направилась исследовать дальнейшие уголки своей новой квартиры. Её движения были размеренными, уверенными — так ходит хозяин территории, а не гость.
Мария осталась стоять на кухне. Тишина обступила её со всех сторон, но в ней отчётливо, снова и снова, звучало эхо только что произнесённого мысленного приказа. Женщина медленно сползла по двери холодильника на прохладный кафельный пол и уронила голову на колени. Руки безвольно легли на пол, пальцы слегка подрагивали. Ей требовалось время. Чтобы переварить. Чтобы понять.
Одна мысль крутилась в голове — настойчивая и неотвратимая, как набат: её жизнь только что перешла из режима «скучной драмы» в режим «сюрреалистического фэнтези». И главной сценой для этого фэнтези стала её собственная, некогда безопасная и предсказуемая, кухня.
За окном чирикнула птица — резко, звонко, будто щёлкнула невидимым выключателем. Мария вздрогнула, подняла голову. Взгляд скользнул по привычным предметам: по старой кофеварке с трещиной на ручке, по выцветшей скатерти в мелкий цветочек, по полке с банками специй, выстроенными в неровный ряд. Всё было на своих местах. Всё было… обычным.
Но она уже знала: ничего не будет как прежде.
Луна вернулась через несколько минут — прошла по кухне неторопливой походкой, остановилась в двух шагах от Марии. Подняла морду, посмотрела прямо в глаза. В её взгляде не было ни угрозы, ни насмешки — только спокойное, почти человеческое понимание.
— Ты… — голос Марии дрогнул, сорвался. Она сглотнула, попыталась снова: — Ты ведь знаешь, да? Знаешь, что со мной происходит?
Кошка не ответила — конечно, не ответила. Но в её молчании было что‑то, заставлявшее верить: она понимает. Больше, чем можно выразить словами.
Мария протянула руку. Пальцы дрожали, но она заставила себя не отдёрнуть ладонь. Луна чуть наклонила голову, принюхалась, затем медленно, с достоинством, потерлась мордой о её запястье. Тёплый, мягкий контакт — и в тот же миг по телу Марии пробежала волна странного тепла, словно кто‑то невидимый накрыл её лёгким покрывалом.
— Я не знаю, что это, — прошептала она. — Но… спасибо.
Луна мяукнула — коротко, почти утвердительно — и направилась к окну. Мария осталась сидеть на полу, глядя ей вслед. В груди что‑то дрогнуло, развернулось — не страх, не тревога, а что‑то другое. Что‑то, чему она пока не могла дать названия.
Библиотека встретила Марию привычным, почти ритуальным покоем. Здесь всё было на своих местах: ряды стеллажей, строгие линии каталожных ящиков, приглушённый свет, льющийся сквозь высокие окна с мозаичными стёклами. Воздух, густой от сладковатого запаха старой бумаги, едкой пыли и потрескавшийся переплётов, словно вытеснял собой сумасшествие внешнего мира. Он обволакивал, успокаивал нервы, расшатанные утренним телепатическим сеансом на кухне.
Мария двигалась между стеллажами с тщательным усердием. Она расставляла возвращённые книги — втыкала их в прорези с мягким стуком, выравнивала ряды, проводила пальцем по корешкам, проверяя порядок. Отвечала на сонные вопросы редких в этот час посетителей — коротко, вежливо, не поднимая глаз. Каждое действие было привычным, выверенным, как попытка вернуть себе ощущение контроля.
Мария прокручивала в голове ситуацию с мигренью, а точнее её отсутствием. Всё это случилось именно с появлением Луны. Совпадение?…
«Просто кошка, — твердила она себе, как мантру, тщательно протирая влажной тряпкой пыль с полки в отделе фольклора. — Просто очень умная, проницательная кошка. А утром… утром я просто не выспалась. Нервы сдали».
Крупинки пыли танцевали в солнечном луче, пробившемся сквозь щель в жалюзи. Мария замерла, наблюдая за их хаотичным кружением. В голове снова всплыла картина: Луна, сидящая у её ног, взгляд — глубокий, почти человеческий. И это странное ощущение, будто кто‑то осторожно трогает мысли, перебирает их, как страницы книги.
— Вы в порядке, Мария? — голос коллеги Анны Петровны прорвался сквозь её размышления.
Мария вздрогнула, обернулась. Анна Петровна стояла в проходе, держа в руках стопку книг. На лице — вежливое беспокойство, в глазах — любопытство.
— Да, конечно, — Мария заставила себя улыбнуться. — Всё хорошо. Просто… задумалась.
Библиотека погружалась в полуденный свет, льющийся в окна. Лучи пробивались сквозь пыль, висевшую в воздухе, словно застывшие золотые нити. Тишина здесь была особенной — не мёртвой, а живой, наполненной шёпотом страниц, скрипом половиц, отдалённым шелестом перелистываемых листов. Запах старой бумаги, чуть затхлый, но уютный, смешивался с ароматом полироли для мебели и едва уловимым привкусом кофе из автомата на первом этаже.
Мария стояла перед стеллажом с фольклорными изданиями. Её пальцы потянулись к книге, которая криво торчала из ровного ряда — увесистый том «Мифы и существа славянского фольклора» в потёртом синем переплёте. Она коснулась шершавой, холодной поверхности обложки…
И в тот же миг мир перевернулся с ног на голову.
В ушах зазвенело пронзительным колокольчиком, зрение помутнело, поплыло. Перед глазами, накладываясь на реальность читального зала как двойная экспозиция, возник чёткий, до мельчайших деталей, образ: приземистый, кряжистый старичок с бородой, спутанной, как мох, в засаленной до лоска домотканой рубахе. Он сидел в углу, прямо под красным огнетушителем, и с довольным, хитрющим выражением на морщинистом лице пересчитывал монетки. Блестящие пятаки и десятки, которые он только что стащил из потёртого кармана джинсов дремавшего на стуле студента.
Мария ахнула и отдёрнула руку от книги, как от раскалённого железа. Проекция, мираж, видение — как это ни назови — исчезло. В углу под огнетушителем никого не было. Только студент, тот самый, что фигурировал в видении, беспокойно почесал во сне нос.
Сердце колотилось где‑то в горле, стуча в висках знакомым ритмом паники. Ладони стали влажными, дыхание сбилось. Она прислонилась горящим лбом к прохладным, гладким корешкам книг, пытаясь отдышаться, втягивая воздух с запахом вековой прели.
«Что это было? Галлюцинация? Настоящий срыв? Последствия шока?» — мысли метались, наскакивая друг на друга.
Она огляделась. Всё было на своих местах: стеллажи, столы, каталожные ящики. Посетители спокойно читали, не подозревая о том, что только что произошло. Всё выглядело обыденным, привычным.
Мария всё так же стояла перед стеллажом с фольклорными изданиями, словно заворожённая. Её взгляд скользил по корешкам книг — потрёпанным, выцветшим, хранящим в себе отголоски древних сказаний. Она рискнула — словно поднося руку к огню — снова посмотреть в тот угол, где только что видела бородатого старичка.
Никого.
Но… когда она расфокусировала взгляд, то словно почувствовала там лёгкое, едва уловимое движение воздуха — смутное, подрагивающее пятно энергии. Оно пульсировало, будто живое: довольное, сытое и откровенно вороватое.
— Всё в порядке, Мария Сергеевна? — донёсся озабоченный, скрипучий голос.
Мария вздрогнула, обернулась. Перед ней стояла Валентина Сергеевна — пожилая коллега с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Очки съехали на кончик носа, в глазах — искреннее беспокойство.
— Да, я… просто голова кружится, — выдавила Мария, пытаясь натянуть на лицо подобие улыбки. Уголки губ дрожали, не желая подчиняться. — Не позавтракала, наверное.
— А вы позавтракайте, — строго, по‑матерински сказала Валентина Сергеевна, поправляя очки. — На пустой желудок в наших стенах долго не протянешь. Здесь сквозняки, да и энергия старая и тяжёлая.
«Дело не в сквозняках», — промелькнуло в голове у Марии.
Мария сглотнула, ощущая, как в груди нарастает вихрь противоречивых чувств — страх, недоумение, робкое любопытство. Она перевела взгляд на книгу, которую держала в руках: «Мифы и существа славянского фольклора». Потрёпанный синий переплёт казался теперь не просто обложкой, он словно пульсировал, шептал что‑то на забытом языке.
— Вы уверены, что всё хорошо? — повторила Валентина Сергеевна, склонив голову набок. Её морщинистое лицо выражало искреннюю заботу. — Может, чаю? Я как раз заварила свежий.
— Нет, спасибо, — Мария покачала головой, стараясь говорить ровно. — Я… мне нужно немного воздуха.
Она двинулась к выходу, чувствуя, как ноги становятся ватными, а каждая ступенька будто отдаляется на метр. За спиной слышался привычный библиотечный гул, но для неё он звучал искажённо — будто сквозь толщу воды.
Выйдя в коридор, Мария прислонилась к стене. Холодная штукатурка немного успокоила, остудила пылающий лоб. Она закрыла глаза, глубоко вдохнула.
Мария, всё ещё не вполне владея ногами, прошла в кабинет и подошла к своему столу, заваленному бумагами. Руки предательски мелко дрожали. Она с трудом налила себе воды из гранёного графина — стекло холодно скользнуло по пальцам — и сделала несколько жадных глотков, пытаясь смыть ком, застрявший в горле. Вода оказалась тёплой, почти безвкусной, но хоть немного вернула ощущение реальности.
Она провела остаток дня на автопилоте, механически выполняя обязанности: штамповала книги, сортировала карточки, отвечала на вопросы посетителей. Движения были точными — годами отработанный ритуал, который сейчас казался единственным якорем в мире, стремительно теряющем привычные очертания.
Но теперь она видела библиотеку совершенно другими, новыми глазами.
В дальнем, самом тёмном углу, куда редко заглядывал солнечный свет, она заметила лёгкую, серебристую дымку. Та вилась в воздухе, пульсировала, принимала на мгновение очертания сутулого человека с папкой — возможно, неупокоенного призрака бывшего архивариуса. Мария задержала дыхание, вглядываясь: фигура дрогнула, расплылась, растворилась в полумраке.
От массивного портрета основателя библиотеки, висевшего над главным входом, исходила тяжёлая, сонная, почти окаменевшая энергия. Мария чувствовала её спиной — давящее, вязкое поле, словно воздух здесь был гуще, чем везде. Она невольно поправила воротник блузки, будто пытаясь освободиться от невидимых пут.
А со стороны ярких стеллажей с детской литературой ей чудился — или не чудился? — лёгкий, словно шелест страниц, счастливый смешок. Он возникал на грани слышимости, заставлял оборачиваться, искать источник. Но каждый раз — только тишина и ряды книг, безучастных к её тревоге.
Библиотека была не просто хранилищем книг. Она была живым, дышащим, многослойным миром, полным невидимых для обычного глаза обитателей, своих законов и тайн. И Мария, похоже, получила к нему пропуск.
Не по своей воле.
Не по своему желанию.
И от этого осознания было одновременно леденяще жутко и пьяняще, невероятно интересно.
Она опустилась на стул, сжала пальцами край стола. Дерево было твёрдым, надёжным — осязаемая реальность в вихре необъяснимых явлений….
— Боже, я схожу с ума? — Прошептала Мария, глядя на проезжающие машины за окном.
