— Да пошла ты! — Валентин швырнул газету на стол так, что кружка с недопитым кофе дрогнула, и тёмные капли брызнули на клеёнку. — Надоело слушать этот бред!
Анжела стояла у плиты, спиной к мужу, и сжимала в руке деревянную лопатку. Картошка на сковородке шипела, масло стреляло мелкими брызгами, а на кухне пахло жареным луком и чем-то ещё — то ли горечью, то ли тем самым воздухом, который появляется перед грозой. Она не обернулась. Просто стояла и смотрела в окно, где за грязными стёклами колыхались голые ветки тополя.
Три дня назад она случайно открыла его телефон. Не нарочно — он сам попросил посмотреть погоду. А там — сообщения. «Скучаю», «Когда увидимся», «Ты мой единственный». От некой Жанны. И фотография: молодая, лет двадцать пять, с длинными волосами и губами, накрашенными алой помадой.
— Ты меня слышишь? — голос Валентина стал громче. — Я устал от твоих обвинений! Работаю как проклятый, а ты...
— Вот бери и сам содержи свою семейку, у меня не резиновый кошелёк! А полезешь, палкой погоню! — прошипела Анжела, наконец обернувшись.
Она сама не узнала свой голос. Будто чужой, резкий, режущий. Валентин замер, глаза округлились. Семейку. Она сказала «семейку».
— Ты о чём вообще? — он попытался улыбнуться, но получилось жалко, криво.
Анжела выключила газ, отложила лопатку. Подошла к столу, достала из кармана халата распечатку. Положила перед мужем молча. Это была выписка с его карты. Она нашла её в бардачке машины позавчера, когда искала аптечку для Мишки — у сына разболелась голова после школы.
Переводы. Каждый месяц. По пятнадцать, двадцать, иногда тридцать тысяч. Получатель — Жанна Кольцова.
Валентин побледнел. Взял листок, посмотрел, отложил.
— Это не то, что ты думаешь.
— А что это? — спросила Анжела тихо. Слишком тихо. — Благотворительность?
Он молчал. Потом встал, прошёлся по кухне, потёр лицо руками.
— У неё ребёнок, — выдавил наконец. — Моя дочь. Ей два года.
Пол качнулся. Анжела схватилась за спинку стула. Дочь. У него дочь. От другой женщины. Два года.
— Убирайся, — прошептала она.
— Анжел...
— Убирайся! — крикнула она так, что где-то в квартире хлопнула дверь. Наверное, Мишка испугался. Десятилетний мальчик, который каждый вечер спрашивал: «Мам, а папа сегодня придёт пораньше? Хочу показать ему рисунок».
Валентин схватил куртку, хлопнул входной дверью. Анжела осталась одна на кухне, где картошка остывала на сковородке, а из прихожей доносилось тихое сопение — Мишка прислушивался, боялся выйти.
Она не спала всю ночь. Лежала и смотрела в потолок, где в темноте проступали какие-то пятна от старой штукатурки. Когда-то, лет пятнадцать назад, они с Валентином въехали в эту квартиру. Однокомнатная хрущёвка на окраине города. Он обещал: «Потерпи, родная, года через два купим трёшку, в хорошем районе». Прошло пятнадцать лет. Квартира осталась той же. Только вместо двоих стало трое, когда родился Мишка. И теперь оказалось — есть ещё кто-то. Ещё один ребёнок. Ещё одна семья.
Утром Валентин вернулся. Пришёл мятый, небритый, с красными глазами.
— Поговорим? — спросил он с порога.
Анжела кивнула. Мишку отправила к подруге Наде — пусть мальчик не слышит.
Они сели за тот же кухонный стол. Валентин налил себе воды из-под крана, выпил залпом.
— Я не хотел, чтобы ты узнала, — начал он. — Это случилось... сложно объяснить. Мы с ней встретились на корпоративе. Я был пьян. Один раз, клянусь. А потом она сообщила, что беременна. Я не мог бросить её с ребёнком.
— Но меня мог? — Анжела почувствовала, как внутри всё сжимается в тугой комок.
— Я не бросал тебя! Я здесь, с тобой!
— С нами, — поправила она. — С нами и с ними. Две семьи. Как у тебя получается, Валя? Как ты делишь себя? По дням недели? Понедельник, среда, пятница — мы, а вторник, четверг, суббота — она?
Он мотнул головой.
— Я редко её вижу. Просто помогаю деньгами. Ребёнок ни в чём не виноват.
Деньгами. Анжела вспомнила, как в прошлом году Мишка просил велосипед. Как Валентин сказал: «Дорого, сынок, подожди до лета». А девочке той, двухлетней, он покупал что? Коляски, игрушки, одежду? На её, Анжелины, деньги?
— Значит, наш сын должен отказывать себе во всём, чтобы твоя дочь жила в достатке? — голос её дрожал, хотелось кричать, бить, ломать.
— Я стараюсь для всех, — Валентин говорил устало, будто оправдываться ему было тяжелее, чем врать все эти годы. — Работаю сутками. Ты же видишь.
— Вижу, — кивнула Анжела. — Вижу, что ты лжец. Вижу, что мне с сыном достаются крохи. Вижу, что ты для меня умер.
Последние слова прозвучали спокойно. Почти буднично. Будто она говорила о погоде или о том, что нужно купить хлеба.
— Не говори так, — попросил Валентин. — Мы можем всё исправить. Я... я брошу её. Перестану помогать.
Анжела засмеялась. Коротко, зло.
— А потом будешь всю жизнь попрекать? Припоминать, что из-за меня твоя дочь голодала? Нет, спасибо. Я так не хочу.
Она встала, подошла к окну. На улице моросил дождь. Серый, нудный, осенний. Люди торопились по своим делам, кутаясь в куртки. Им не было дела до того, что в одной из этих хрущёвок рушится чья-то жизнь.
Свекровь явилась на следующий день. Без звонка, без предупреждения — просто открыла дверь своим ключом, который Анжела когда-то дала ей для экстренных случаев. Нинель Фёдоровна вошла, как всегда, с видом хозяйки: в дорогой дублёнке, с укладкой из парикмахерской, от неё пахло терпкими духами и чем-то ещё — властью, что ли.
— Где Валентин? — спросила она с порога, даже не поздоровавшись.
Анжела стояла на кухне, мыла посуду. Руки в мыльной пене, волосы растрепались, на лице ни капли косметики. Спала три часа за двое суток, выглядела соответственно.
— Уехал к матери, — соврала свекровь сама себе, проходя в комнату. — Сказал, что ты устроила ему скандал на пустом месте. Истерика очередная.
Анжела вытерла руки полотенцем. Подошла к двери комнаты. Нинель Фёдоровна уже расположилась в кресле, сложив руки на коленях.
— На пустом месте? — переспросила Анжела. — У вашего сына ребёнок от любовницы. Вам об этом известно?
Свекровь поджала губы.
— Мужчины ошибаются. Это не повод сотрясать воздух. Надо уметь прощать, если хочешь сохранить семью.
— Сохранить семью, — медленно повторила Анжела. — Закрыть глаза на то, что он содержит другую женщину? На то, что у моего сына отнимают деньги?
— Мишка ни в чём не нуждается, — отрезала Нинель Фёдоровна. — Одет, обут, накормлен. А ты раздуваешь из мухи слона. Как всегда, впрочем.
Анжела почувствовала, как внутри закипает. Эта женщина всегда умела довести до белого каления. Пятнадцать лет она терпела её колкости, намёки, советы незваные. «Борщ пересолила», «Мишку неправильно воспитываешь», «В доме бардак», «Валентин похудел, плохо кормишь». Всегда было что-то не так. И всегда Анжела виновата.
— Нинель Фёдоровна, уходите, — сказала она тихо. — Это не ваше дело.
— Как это не моё? — свекровь вскочила с кресла. — Он мой сын! И я не позволю тебе его травить своими выдумками!
— Выдумками? — Анжела достала телефон, открыла фотографию выписки. — Вот. Переводы. Каждый месяц. Жанне Кольцовой. Это выдумки?
Нинель Фёдоровна взглянула на экран, отвернулась.
— Ну и что? Он помогает человеку в беде. Это благородно.
— Человеку, от которого у него ребёнок!
— Доказательств нет, — отрезала свекровь. — А вот у меня есть доказательства твоих измен.
Анжела опешила.
— Что?
Нинель Фёдоровна полезла в сумочку, достала телефон. Покопалась в галерее, ткнула пальцем в экран.
— Вот. Ты, вчера, возле подъезда. С мужчиной. Обнимаетесь.
На фотографии действительно была Анжела. И рядом мужчина. Обнимал её за плечи. Размытое изображение, снято издалека, но узнать можно.
— Это Вадим, — выдохнула Анжела. — Брат Нади. Он помог мне донести сумки из магазина. Я же одна таскала продукты, пока ваш сын...
— Сказки! — перебила свекровь. — Надя мне уже всё рассказала. Что ты с этим Вадимом давно крутишь. Что он к тебе домой приходит, когда Валентина нет. Что Мишка его "дядей" называет.
Анжела похолодела. Надя? Её подруга с детства? Не может быть.
— Надя этого не говорила, — прошептала она. — Потому что это неправда.
— А вот Валентину скажу, что правда, — Нинель Фёдоровна убрала телефон в сумку. — И он сам решит, кому верить. Матери или жене-изменнице.
Она направилась к выходу. Анжела стояла как вкопанная. В голове пульсировало: неправда, ложь, бред. Вадим — брат Нади, действительно иногда помогал, когда надо было что-то тяжёлое перетащить. Мишка его знал с детства, они вместе во дворе гоняли мяч. Ничего больше не было. Никогда.
— Убирайтесь из моего дома, — сказала Анжела, голос прозвучал чужим, ледяным.
— Из твоего? — свекровь обернулась на пороге. — Эта квартира записана на Валентина. Я её ему подарила на свадьбу. Так что это не твой дом, милочка. И если мой сын захочет — выставит тебя на улицу. С вещами в одном пакете.
Дверь хлопнула. Анжела осталась одна в прихожей. Села прямо на пол, прислонилась спиной к стене. Квартира не её. Она знала об этом, конечно. Документы оформлены на мужа. Но пятнадцать лет она здесь жила, растила сына, мыла эти полы, клеила обои, драила плиту. Это был её дом. Как же так?
Телефон завибрировал. Сообщение от Валентина: «Мать сказала, у тебя любовник. Это правда?»
Анжела зажмурилась. Значит, Нинель Фёдоровна уже успела ему настучать. Быстро же.
Набрала ответ: «Неправда. Это Вадим, брат Нади. Он помог с сумками».
Валентин ответил не сразу. Минут через десять: «Мать не врёт. Надя ей всё рассказала. Зачем ты это сделала, Анжела?»
Надя. Подруга. Единственная, кому она могла позвонить среди ночи. С кем делилась бедами, радостями. Которая вчера взяла Мишку, чтобы дать Анжеле поговорить с мужем. Неужели она?
Анжела набрала номер Нади. Длинные гудки. Потом сброс. Перезвонила — опять сброс. Написала в мессенджер: «Надя, что происходит? Почему ты наговорила свекрови про Вадима?»
Ответ пришёл почти сразу: «Я ничего не говорила. Но если твоя свекровь спрашивала — я не могла врать. Извини, Анжелка. Я видела, как вы с братом... ну, в общем, ты понимаешь».
Что она видела? Как они стояли у подъезда? Как Вадим обнял её по-дружески, когда Анжела расплакалась, рассказывая о Валентине? Это что, теперь измена?
Мишка вернулся домой ближе к вечеру. Притащил рюкзак, скинул ботинки в прихожей.
— Мам, а дядя Вадим просил передать — если что надо, звони. Он поможет.
Анжела обняла сына. Крепко, до боли.
— Спасибо, солнышко. Иди, руки мой, ужинать будем.
Но ужинать не пришлось. В дверь позвонили. Валентин стоял на пороге с чемоданом и с лицом, будто его предали все на свете.
— Собирай вещи, — сказал он, входя. — Ты переедешь к родителям. С Мишкой.
— Это моя квартира, — продолжил Валентин, ставя чемодан в прихожей. — Мать права. Документы на меня. И я не обязан терпеть здесь изменницу.
Мишка выглянул из комнаты. Лицо бледное, глаза испуганные.
— Пап, мы что, уезжаем?
— Ты с мамой, — бросил Валентин, не глядя на сына. — Собирайтесь быстрее.
Анжела стояла молча. Внутри всё онемело. Она ожидала чего угодно, но не этого. Не того, что её просто выставят. Как лишнюю мебель. Как ненужную вещь.
— Родители умерли пять лет назад, — тихо сказала она. — Ты забыл?
Валентин дёрнулся, отвернулся.
— Тогда к подруге своей. К Наде. Раз вы такие близкие.
— Валя, — Анжела шагнула к нему. — Я не изменяла. Это ложь. Твоя мать всё выдумала, чтобы...
— Хватит! — рявкнул он. — Фотографии есть! Свидетель есть! А ты продолжаешь врать!
Мишка заплакал. Тихо, в кулак, стоя в дверном проёме. Десятилетний мальчик, который ещё вчера верил, что у него нормальная семья.
Анжела подошла к сыну, обняла.
— Соберём вещи, — прошептала она. — Всё будет хорошо.
Но сама не верила этим словам.
Они ушли через час. Два пакета с одеждой, сумка с документами и Мишкин рюкзак с учебниками. Всё, что осталось от пятнадцати лет жизни. Валентин даже не вышел из комнаты, когда они закрывали дверь. Просто сидел на диване, уткнувшись в телефон.
На улице стемнело. Моросил дождь. Анжела взяла сына за руку, повела к остановке. Надо было ехать куда-то. Но куда? У Нади проситься после того, что она наговорила свекрови? Нет. Оставалась гостиница. Дешёвая, на окраине. На большее денег не хватит — в кошельке тысячи три.
В автобусе Мишка прижался к матери.
— Мам, а мы вернёмся?
— Не знаю, солнце. Не знаю.
Гостиница оказалась хуже, чем Анжела представляла. Обшарпанные стены, запах сырости, скрипучие кровати. Но выбирать не приходилось. Сняли номер на двоих. Тысячу пятьсот за сутки — дорого, но деваться некуда.
Мишка уснул быстро, вымотался за день. Анжела сидела на краю кровати, смотрела в окно. За стеклом мигали огни города. Где-то там Валентин, наверное, уже звонит своей Жанне, жалуется на жену-изменницу. Где-то там Нинель Фёдоровна торжествует победу — наконец-то избавилась от невестки, которую никогда не любила.
Утром Анжела проснулась от того, что Мишка тряс её за плечо.
— Мам, вставай. У нас деньги кончаются.
Она открыла глаза. Серый свет пробивался сквозь грязные занавески. В номере было холодно — батарея еле грела. Анжела посмотрела в кошелёк: осталось полторы тысячи. На завтрак и ещё одну ночь, не больше.
— Одевайся, — сказала она. — Пойдём в школу, а потом я поищу работу.
Мишка кивнул. Умный мальчик, понимал всё без слов.
Через неделю они переехали в комнату в коммуналке. Двенадцать метров, общая кухня на пять семей, душ в коридоре. Зато своё — Анжела сняла по объявлению, хозяйка согласилась подождать с арендой до зарплаты. Работу нашла быстро: продавцом в магазине у дома. Смены по двенадцать часов, но платили еженедельно, а это главное.
Валентин звонил первые дни. Кричал в трубку, обвинял, требовал вернуться и «прекратить этот цирк». Анжела слушала молча, потом клала трубку. На четвёртый день заблокировала номер.
Развод оформили через три месяца. Валентин не явился на заседание, прислал адвоката. Тот зачитал исковое заявление: брак расторгнуть, алименты назначить минимальные — ответчица изменяла, вела аморальный образ жизни. Свидетель — Надежда Петрова, показания которой подтверждают факт супружеской неверности.
Анжела не стала спорить. Устала. Пусть будет как будет. Судья назначила алименты — четыре тысячи в месяц на ребёнка. Валентин, оказывается, работал официально только на полставки, остальное — серая зарплата. Доказать ничего нельзя.
Выходя из здания суда, Анжела увидела Надю. Та стояла у крыльца, курила, отводила взгляд.
— Зачем? — спросила Анжела, останавливаясь рядом.
Надя затянулась, выдохнула дым.
— Нинель Фёдоровна предложила денег. Двести тысяч за показания. У меня кредиты, ты же знаешь. Прости.
Она ушла, не оборачиваясь. Анжела стояла на ступеньках, ощущая, как внутри больше ничего не болит. Даже предательство не ранит, когда уже нечему разбиваться.
Прошёл год
Мишка пошёл в пятый класс, вытянулся, стал серьёзнее. Переживал всё молча, но Анжела видела — сын повзрослел не по годам. Перестал спрашивать про отца. Валентин приезжал дважды: первый раз пьяный, требовал «вернуть семью», второй — трезвый, со слезами. Говорил, что Жанна от него ушла, забрала дочь, требует больше денег. Что мать достала своими нравоучениями. Что он всё понял, всё осознал.
Анжела выслушала, налила ему чаю.
— Поздно, Валя, — сказала спокойно. — Я уже другая. И жизнь у меня другая.
Он уехал. Больше не появлялся.
В магазине Анжела познакомилась с Игорем. Обычный мужчина, инженер на заводе, разведён, детей нет. Заходил за хлебом, разговорились. Потом стал заходить чаще, потом пригласил в кино. Анжела отказала — рано ещё, внутри всё болит. Но он не отставал, и однажды она согласилась.
Игорь оказался простым, без претензий. Не обещал золотых гор, не клялся в вечной любви. Просто был рядом. Помог с ремонтом в комнате, починил Мишке велосипед, который Анжела купила на первую премию. Мальчик отнёсся к нему настороженно, но постепенно оттаял.
Через два года они переехали вместе. Съёмная квартира, двушка в спальном районе. Игорь платил за жильё, Анжела — за продукты и коммуналку. Поровну, честно, без претензий.
Нинель Фёдоровна объявилась неожиданно. Позвонила, попросила встретиться. Анжела приехала в кафе, нашла свекровь за столиком у окна. Та постарела: седые волосы, морщины глубокие, руки дрожат.
— Валентин умер, — сказала она без предисловий. — Месяц назад. Инфаркт.
Анжела замерла. Валентин. Мёртв. Сорок два года.
— Мишка должен знать, — продолжила Нинель Фёдоровна. — Он внук. Единственный. Квартиру я завещала ему. И ещё... прости. Я всё наврала тогда. Про измену. Надя мне ничего не рассказывала. Я сама придумала, потому что хотела, чтобы Валентин ушёл от тебя. Думала, ты его недостойна. А оказалось — он тебя.
Она встала, положила на стол конверт.
— Это документы на квартиру. Переоформлены на Мишу. И денег немного, сколько смогла накопить. Я знаю, что прощения не заслуживаю. Но хотя бы это возьми.
Ушла, сгорбившись, опираясь на трость.
Анжела открыла конверт. Документы, триста тысяч наличными. Слишком поздно. Слишком дорогая цена.
Вечером она рассказала Мишке про отца. Сын выслушал молча, кивнул.
— Жалко его, — сказал тихо. — Но мы справимся, мам. Мы же всегда справляемся.
Обнял её, крепко, по-взрослому.
Анжела сидела на кухне, пила чай. За окном темнело. Игорь возился с ужином, напевал что-то под нос. Мишка делал уроки в комнате. Обычный вечер. Обычная жизнь.
Она выжила. Выстояла. И это, наверное, самое главное.