— Хватит! Или она — или я! — голос Ольги сорвался на визг, хотя начиналось всё с попытки говорить спокойно. — Я не собираюсь больше жить в собственном доме, как квартирантка!
Мария Ивановна, её свекровь, медленно подняла глаза от чашки. Сидела на краю дивана, в вязанных носках, будто бы безобидная пенсионерка, но взгляд — цепкий, холодный. Тот самый, от которого у любого гостя сразу возникает чувство вины, даже если он просто зашёл поздороваться.
— Ах вот как, — тихо сказала она, поправляя шаль на плечах. — То есть я, мать твоего мужа, — лишняя? Старуха мешает молодой царице жить в покое?
— Не старуха, а командир гарнизона, — выдохнула Ольга, упираясь ладонями в подлокотник кресла. — Я сегодня с утра три раза вытирала пол — потому что вам «не понравился блеск». Потом вы поменяли занавески без спроса, а сейчас заявляете, что мой ребёнок «слишком громко дышит»! Я устала. Вы живёте у нас третий месяц, а ощущение, будто я — гость в своём доме!
— Дом этот строил мой сын, между прочим, — Мария Ивановна откинулась назад, прищурилась. — На мои советы, на мои деньги, частично. Ипотека — на него. Так что не надо тут «мой дом»! Ты тут при нём, не наоборот.
— При нём?! — Ольга даже рассмеялась, коротко, зло. — Это я оформляла кредит, я тянула ремонт, пока ваш сын «думал, где выгоднее плитку купить». И именно я ночами чертежи рисовала, чтобы бригада не запорола проект. А вы — только советовали, как положено людям, которые «всё знают». Знаете, Мария Ивановна, иногда от ваших советов хочется выть.
Из кухни донёсся звук капающего крана. Пётр, муж, стоял спиной, как будто вода из-под крана могла смыть с него ответственность. Он делал вид, что занят чем-то крайне важным — то ли протирал кружку, то ли просто держался подальше.
— Петь, скажи хоть слово, — Ольга не выдержала. — Ты же видишь, что она меня выживает. Каждый день новые претензии. То посуда «громко стучит», то я «слишком медленно варю макароны». Это вообще как? Мы что, на соревнованиях по кулинарии?
Пётр молчал. Потом тихо сказал, не оборачиваясь:
— Мам, ну, может, правда… чуть потише надо. Ты и правда, бывает, перегибаешь.
— Ага, вот и началось! — вспыхнула Мария Ивановна. — Я, значит, мешаю, да? Вы, значит, вдвоём против одной старухи! Я же вижу — сговорились! Она тебя настроила! Женщины нынче такие, как только муж женился — всё, мать уже враг. Сразу — «выселить, убрать, забыть». Ты вспомни, кто тебе рубашки гладил, когда ты студентом был? Кто костьми лег, чтобы ты человеком стал?
— Мам, я просто хочу, чтобы мы спокойно жили, — попытался сгладить Пётр, но в голосе было больше усталости, чем желания мирить. — Без сцен.
— Спокойно? — Ольга шагнула ближе. — Когда человек с утра включает радио на полную громкость, потому что «тишина угнетает»? Или когда в девять вечера я слышу за дверью: «Вот невестке бы руки оторвать за этот соус»? Это ты называешь спокойно?
Она повернулась к мужу:
— Тебя вообще устраивает, что твоя мать распоряжается моими вещами? Вчера я не нашла свой свитер, а потом увидела его на ней. И знаете, что она сказала? Что «ему там уютнее, он у меня скучал». Это вообще нормально?
Мария Ивановна фыркнула.
— Такую тряпку жалеть — смешно. Я просто взяла потеплее. А тебе, Оленька, ещё надо научиться не цепляться за материальное. Всё держишь, как сорока, не отпускаешь. Невестка, а манеры — будто вечно в обороне.
— Потому что у меня всё время из рук вырывают! — крикнула Ольга. — Потому что каждый раз, как только я открываю рот, вы — с ремаркой! Я в своём доме чувствую себя школьницей перед классной!
Пауза повисла тяжёлая. Часы на стене отстучали девять вечера. За окном мелькал свет от машин, пахло мокрым асфальтом — тёплая, вялая осень, будто и она не могла решиться уйти.
— Ну всё, хватит, — устало сказал Пётр. — Давайте без скандалов. Мам, просто… будь помягче. А ты, Оль, не заводись. Это же временно. Пока там ремонт закончат, мама съедет.
— Да? — медленно переспросила Ольга. — Скажи честно, ты сам в это веришь?
Он не ответил. Только развёл руками.
Вечером она долго не могла уснуть. Слышала, как свекровь шаркает по коридору, тихо шепчет кому-то в телефоне. Наверное, подруге из Тулы — жалуется на «неблагодарную молодёжь». Иногда доносилось:
«Она меня просто ненавидит, Петьку от меня отдалить хочет…»
А потом:
«Да я бы ушла, если б здоровье позволило…»
Ольга перевернулась на бок и стиснула зубы. «Уйдёт она, как же. Только когда дом под себя перепишет».
Утром — новая сцена.
Мария Ивановна стояла у окна, вслух комментируя новости.
— Вот же кошмар, что творится. Всё рушится, потому что люди стали без совести. Семьи не держат слово, родители никому не нужны…
Ольга заваривала чай и молчала. Потом не выдержала:
— Может, потому что некоторые родители слишком любят устраивать из семьи театр?
— Это ты сейчас про кого? — мгновенно насторожилась Мария Ивановна.
— Про вас, конечно. Только вы, как режиссёр без отдыха, всё ставите сцену за сценой. Вчера — «бедная мать, которую обидели». Сегодня — «жертва злой невестки». Завтра, может, уже — «героиня, которая спасла сына от ведьмы»?
— О, ну и хамка! — вскрикнула та. — Вот уж кто кого мучает, так это ты меня! Всё тебе не так! Я, видите ли, пол помыла не тем средством! Яйца не той фирмы купила! Да ты сама не хозяйка, а стерва с дипломом!
— Хватит! — Ольга ударила ладонью по столу. — Всё! Вы меня достали. Сегодня решаем. Или вы ищете, куда переехать, или я уезжаю к маме.
— К своей? — презрительно скривилась свекровь. — Та, что вечно в долгах? Да она и сама рада, если ты там с ребёнком повиснешь на её шее.
— Лучше к ней, чем с вами, — сказала Ольга холодно.
Пётр вышел из ванной, обмотавшись полотенцем. Посмотрел на обеих и понял, что день начался плохо.
— Вы опять? — спросил он, тихо, почти жалобно. — Может, ну его, этот разговор?
— Нет, Петь, — Ольга подошла ближе. — Не может. Потому что это не разговор, это тупик. Я больше не могу жить в режиме «Мам, не кричи» и «Оль, потерпи». Я устала быть посредником между вами.
Он молчал.
Мария Ивановна отвернулась к окну.
— Значит, выгоняешь? Прямо как собаку? Да на старости лет… Спасибо, деточка. Век помнить буду.
Ольга вздохнула.
— Не выгоняю. Просто хочу жить без крика. Без постоянного контроля. Это ведь мой дом, мой уют. Почему я должна просить разрешения, какую скатерть постелить?
— Потому что у тебя вкус как у продавщицы из «Пятёрочки»! — вырвалось у свекрови.
И всё. После этой фразы что-то внутри Ольги оборвалось.
Она медленно сняла с руки кольцо, повертела в пальцах. Потом бросила на стол:
— Разбирайтесь сами. Я ухожу.
— Куда? — в панике спросил Пётр.
— Не знаю. На работу. На съёмную квартиру. К чёрту куда угодно, где не пахнет чужой правотой.
И пошла в прихожую. Мария Ивановна кинулась следом, твердя что-то о «неблагодарности». Но Ольга уже не слушала. Захлопнула за собой дверь и впервые за долгое время вдохнула по-настоящему. Воздух был холодный, октябрьский, с запахом мокрых листьев и дыма. Но в нём не было ни осуждения, ни упрёка.
Она стояла у подъезда, в одной руке — сумка, в другой — телефон. И вдруг поняла, что впервые за три года хочет позвонить не мужу, а юристу, которого советовала подруга.
Пальцы дрожали, но она набрала номер.
— Доброе утро. Мне нужна консультация. Да, по семейным вопросам. Нет, не развод. Пока. Хотя, может, и он тоже.
Голос на том конце был спокойным, уверенным.
— Приезжайте. Разберёмся.
И она пошла.
Не потому, что хотела мести. А потому что впервые почувствовала — это не просто конфликт со свекровью. Это экзамен. На собственное достоинство.
Прошло пять дней.
Пять длинных, вязких дней, где тишина звенела громче, чем любые скандалы.
Пётр всё это время жил между двух звонков: утром — от Ольги, вечером — от матери. И каждый разговор заканчивался одинаково. Сначала — «Ты когда к нам приедешь?», потом — «Ты когда от неё уйдёшь?»
Он ловил себя на том, что устал быть мужем и сыном одновременно. Хотел просто стать человеком. Хоть на пару часов.
Ольга тем временем снимала небольшую однокомнатную квартиру на окраине города. Пахло краской и новой мебелью, слышно было, как за стеной кто-то постоянно включал миксер. Но ей было всё равно.
Она впервые за долгое время спала спокойно.
В понедельник она зашла в офис юриста.
Молодой мужчина лет тридцати пяти, в светлой рубашке, без галстука. На столе — стопка дел, аккуратная, как армейская кровать.
— Ситуация у вас типичная, — сказал он, выслушав. — Свекровь не прописана, жильё оформлено на вас и мужа. Теоретически вы можете её выселить.
— Теоретически? — переспросила Ольга. — А практически?
— Практически — нужен протокол, заявление, и, скорее всего, разговор с мужем. Без его согласия будет шумно. Но закон на вашей стороне.
Она улыбнулась криво.
— Шумно — это я умею.
Когда она вышла из офиса, на улице моросил дождь. Город серел, как выцветшая фотография. Люди шли, зябко кутаясь в шарфы. А она стояла и смотрела в небо.
«Шумно — так шумно. Только теперь я не отступлю», — подумала она.
На третий день ей позвонил Пётр.
— Оль, привет.
— Ну? — коротко.
— Мам... — он замялся. — Она вроде успокоилась. Говорит, что хочет с тобой поговорить. Без крика.
— Поздно, Петь.
— Ну, может, хоть попробуем? Я устал между вами бегать.
Она молчала секунд десять. Потом сказала:
— Хорошо. Только при мне будет человек.
— Какой ещё человек?
— Юрист.
Пауза.
— Ты что, с ума сошла? Мы же семья.
— Нет, Петь. Семья — это когда тебя слышат. А если приходится приглашать свидетеля, значит, у нас деловое партнёрство.
В пятницу вечером она вернулась в дом. На кухне — знакомый запах: варёная картошка, подгоревший лук, радио на фоне. Мария Ивановна сидела у стола, с лицом святой, которая готовится к мученичеству.
— Вот, пришла. Я уж думала, совсем забыла дорогу, — сказала она, не поднимая глаз.
— Не забыла, — ответила Ольга спокойно. — Просто больше не спешила.
Юрист сидел рядом, записывал что-то в блокнот. Пётр стоял у холодильника, явно не зная, куда себя деть.
— Ну, начинайте, — сказала Мария Ивановна, бросив взгляд на мужчину с ручкой. — Что, акт составлять будете? Или сразу из дома выкидывать старуху?
— Никто никого не выкидывает, — ровно сказала Ольга. — Просто надо навести порядок.
— Ага, порядок! — вскрикнула та. — Выдумала! Всё ей не так! Дом — не так, муж — не так, мать — мешает!
— Я мешаю сама себе, — перебила Ольга. — Потому что слишком долго пыталась быть удобной.
Пётр поднял руки, как будто мог остановить бурю.
— Девчонки, ну хватит. Давайте спокойно. Мам, никто тебя не выгоняет. Просто… ты поживи пока у тёти Любы, а? Ну ненадолго. Пока всё остынет.
— То есть ты на её сторону, да? — резко спросила Мария Ивановна. — Значит, я тебе уже не мать?
— Мам, да при чём тут…
— При том! Я ночами за тебя молилась, чтобы ты в этой жизни встал на ноги! А ты теперь меня — на чемоданы!
— Это не он, — вмешалась Ольга. — Это я. Потому что если я не сделаю этого сейчас, потом придётся собирать чемоданы мне.
Тишина.
Юрист чуть покашлял.
Мария Ивановна вдруг засмеялась — сухо, зло.
— Какая же ты умная, а. Прямо стратег! Сначала отобрала сына, потом дом, теперь ещё и моральное право остаться последней святой. Знаешь что? Пиши свой акт. Я уйду сама. Только потом не удивляйся, если твой брак сложится по тому же сценарию. Мужчин без матери не бывает.
Ольга посмотрела на Петра.
— Твоя мать права. Мужчин без матери не бывает. Но есть мужчины без характера. И это страшнее.
Он хотел ответить, но слова застряли в горле.
Мария Ивановна встала.
— Ладно. Раз так, помогите мне собрать вещи. Раз уж я здесь лишняя.
Она говорила холодно, но глаза блестели. Пётр метнулся к шкафу. Юрист молча достал форму для подписи. Ольга стояла, будто под стеклом: видела, как складываются платья, как звякают ложки, как трясутся руки у мужа.
Через полчаса чемодан стоял у двери.
— Не думай, что я тебе мщу, — сказала Мария Ивановна. — Я просто ухожу, чтобы не видеть, как рушится то, что я строила.
— А я — чтобы наконец построить своё, — ответила Ольга.
Когда дверь за ней закрылась, в доме стало непривычно тихо. Без запаха валерьянки, без упрёков, без шагов по утрам.
Ольга сидела на диване, глядя в одну точку. Пётр стоял у окна, молчал.
— Ну вот, — сказал он наконец. — Ты добилась. Счастлива?
— Нет, — честно ответила она. — Пока нет. Но хотя бы спокойно.
— Мамой пожертвовала ради спокойствия?
— Нет, Петь. Ради себя.
Он долго молчал, потом сел рядом.
— Я, может, не всё правильно делал… Просто не знал, как быть. Между вами — будто две войны сразу.
— А надо было выбрать сторону, — сказала она тихо. — Не между, а рядом.
Он посмотрел на неё.
— Думаешь, всё кончено?
— Нет, — покачала она головой. — Думаю, всё только начинается. Потому что теперь у нас нет третьего мнения в кухне. Только наше. И теперь посмотрим, выдержим ли без кого-то, на кого можно всё свалить.
Прошла неделя.
Мария Ивановна уехала к тёте Любе в Мытищи. Звонила каждый день.
Сначала — чтобы пожаловаться на соседей. Потом — чтобы рассказать, как «скучает, но гордость не позволит вернуться».
Пётр слушал, кивал, но молчал.
Ольга не вмешивалась. Ей казалось, что внутри неё наконец всё стихло.
Однажды вечером он вернулся поздно. Сел за стол, налил себе чай.
— Я заезжал к маме, — сказал он. — Ей тяжело одной.
— Верю.
— Она просила передать, что больше не держит зла.
— Хорошо.
— И ещё... — он замялся. — Она сказала, что поняла: мы не чужие, просто разные.
Ольга посмотрела на него внимательно.
— Знаешь, Петь, если она действительно это сказала, значит, не зря всё случилось.
Он кивнул.
— Может, и правда не зря.
Она поднялась, подошла к окну. За стеклом шёл мелкий снег — первый в этом году. Листья ещё не успели облететь, но уже белели от инея.
— Зима, — сказала она. — Новая глава.
Пётр подошёл сзади, обнял за плечи.
— Давай попробуем заново, — тихо сказал он. — Без войн. Без чужих мнений.
— Давай, — ответила она. — Только по-честному. Если снова начнётся то же самое — я уйду, Петь. Уже навсегда.
Он кивнул.
— Я понял.
Через пару дней к ним пришла посылка. На коробке — аккуратный почерк Марии Ивановны. Внутри — баночка с малиновым вареньем, пара шерстяных носков и записка:
«Оленька, пусть твой чай будет сладким. Не злись. Просто я не умею по-другому. Береги моего сына. А он — пусть бережёт тебя».
Ольга долго держала записку в руках. Потом положила её на стол.
Села рядом с Петром, молча налила чай. Варенье оказалось чуть пережжённым, но сладким.
— Горчит? — спросил он.
— Нет, — улыбнулась она. — Наоборот. Первый раз за долгое время — как надо.
Он взял её за руку.
Тишина в доме больше не звенела. Она стала мягкой. Живой. Такой, в которой можно жить.
Ольга подумала:
«Иногда, чтобы остаться семьёй, надо сначала разрушить старую. До фундамента. И построить новую. Без крика. Без страха. Но с уважением».
Она посмотрела на мужа.
— Петь, — сказала тихо. — Знаешь, ведь я всё равно её уважаю. Просто теперь — на расстоянии.
— И, может, это и есть правильное расстояние, — ответил он.
За окном снег усилился. На кухне пахло чаем и свежим хлебом.
И впервые за много месяцев им обоим показалось, что дом действительно принадлежит им обоим — не по документам, а по смыслу.
Конец.