— Да не собираюсь я больше к твоей маме ездить! — с порога заявила Марина, сбрасывая сапоги у двери. — Хватит, наездились уже.
— Мариш, не начинай, — Игорь выдохнул, не поднимая глаз от телефона. — У неё там трубы текут, что я, бросить мать должен?
— А ты брось уже быть маменькиным спасателем, — резко сказала она. — Сколько можно? То у неё кошка под шкаф залезла, то розетка искрит, то Светке её «бедной» на зимние сапоги не хватает. Мне это всё уже в печёнках сидит.
— Слушай, — Игорь поднял взгляд, — ты вообще что несёшь? Это же мама.
— А я кто тебе? — Марина хлопнула ладонью по столу. — Соседка с четвёртого этажа?
Кухня сразу затихла. Только часы тикали на стене и капала вода из плохо закрученного крана. Октябрь стоял холодный, мокрый, ветер по вечерам выл, как пьяный, а в их двушке пахло жареным луком и напряжением.
— Не надо сейчас ссориться, — тихо сказал Игорь. — Я поеду, помогу, и всё.
— «И всё» у тебя уже два года, — фыркнула она. — Каждый раз «и всё». А потом ещё что-то, и ещё.
Игорь пожал плечами, будто не слышал. Он был из тех, кто не кричит, не бьёт кулаком по столу — тихий, упрямый, вроде бы добрый. Только от его «добра» Марина уже зубами скрипела ночами.
Она села на табурет и открыла окно — проветрить, потому что душно стало, не от жары, а от этой немой злости, когда хочешь орать, а толку нет.
— Вот объясни мне, — сказала она, глядя в окно на мокрый двор, — зачем взрослым женщинам постоянно твоя помощь? У них руки-ноги на месте, голова вроде есть.
— У мамы давление, ты же знаешь. А Светка одна не справится.
— Светка... — Марина протянула это имя так, что Игорь поморщился. — Светке двадцать восемь лет, живёт с мамой, работает через день, зато ногти делает каждую неделю. Не справится она. Смешно!
— Ну вот опять ты начинаешь, — вздохнул он. — Тебе лишь бы уколоть.
— Да потому что достало! — сорвалась Марина. — Мы два года копим на ипотеку, каждый месяц считаем копейки, а ты всё туда — маме, Светке, то на лекарства, то на телефон, то на их чертов телевизор!
— Это не чертов телевизор, это нормальная просьба. Старый сгорел.
— А у нас, значит, старый пылесос — это не просьба, да? Ты мне обещал новый купить ещё весной.
— Купим, ну что ты сразу...
— Да не купим, — перебила она. — Потому что у тебя мама с сестрой всегда впереди. А я потом, если останется.
Марина замолчала, потому что почувствовала, как дрожит голос. Не из-за денег даже — из-за этой его безнадёжной привычки быть хорошим сыном. Так хорошим, что про жену забывает.
Игорь вздохнул и ушёл в комнату. Сел на диван, включил телевизор, будто там был ответ на всё.
Марина осталась на кухне одна. На плите остывала сковорода с гречкой и котлетами, запах стоял домашний, но в этом доме тепла не было. Только обиды и усталость.
Она тихо сказала, сама себе:
— Вот ведь мужики… Они всё путают: любовь — это не служба спасения.
На следующий день он, конечно, уехал к матери. С мешком инструментов, с перекошенной совестью и привычной фразой: «Я быстро».
Быстро — это у него значило «вернусь к вечеру». Вернулся в десять, с мокрой курткой и уставшими глазами.
— Ну что, починил? — спросила она, даже не поворачиваясь от раковины.
— Починил, — коротко ответил он. — Только...
— Что — «только»? — она уже знала этот тон.
— Мама просила помочь Светке — у неё машина сломалась.
— Машина? — Марина даже засмеялась. — А у Светки откуда машина, если она всю жизнь ноет, что денег нет?
— Ну, взяла в кредит, — тихо сказал он. — Ей же на работу добираться надо.
— А я думала, она пешком ходит, на ногтях своих, — хмыкнула Марина. — И сколько ей надо?
— Двадцать тысяч.
— И ты, конечно, дал?
Он не ответил. Ответ был написан у него на лице.
— Господи, Игорь… — она устало присела к столу. — Ты понимаешь вообще, что двадцать тысяч — это почти половина того, что мы откладывали в этом месяце?
— Понимаю. Но она же обещала вернуть.
— Как и в прошлый раз? И в позапрошлый? — Марина говорила тихо, но каждое слово било, как молотком. — Она тебе не сестра, она паразит на шее.
— Не смей так, — резко сказал Игорь. — Света хорошая. Просто у неё трудный период.
— У тебя тоже трудный. У нас! Но почему-то мы никому не жалуемся, не просим денег.
Он встал, пошёл в прихожую, стал снимать куртку. Она смотрела на него и думала, что вот так — потихоньку, незаметно — рушатся семьи. Не из-за измен, не из-за страсти. Из-за мелких, липких долгов и вечных «мам попросила».
Шло время. Октябрь перетёк в ноябрь, стало холоднее, дома начали топить, и пар из батарей шипел, как недовольная соседка.
Марина всё чаще просыпалась среди ночи. Лежала, слушала, как Игорь сопит рядом, и думала, что живёт как будто в его маминой квартире, а не в своей жизни.
И вот однажды всё перевернулось.
Она листала телефон перед сном и наткнулась на фото. Светка и Тамара Павловна — обе румяные, в купальниках, на фоне синего моря. Подпись: «Отдыхаем в Адлере!».
Марина застыла. Смотрела на экран, потом на потолок, потом снова на экран.
— Игорь! — позвала. — Иди-ка сюда.
Он пришёл, сонный, в майке.
— Смотри, — она сунула ему телефон. — Узнаёшь?
Он щурился.
— Ну, море... и что?
— А то, что две недели назад они у тебя денег на зубы просили!
— Может, накопили?
— Накопили! — Марина засмеялась. — От твоих же переводов накопили! Вот же они, отдыхают, загорелые, с коктейлями!
— Ты всё преувеличиваешь, — сказал он и отвернулся.
— Конечно, — холодно ответила она. — Преувеличиваю. У тебя мама и сестра — святые. Им можно всё. А я, значит, жадная.
Он не ответил. Только тихо пошёл в спальню.
А Марина сидела на кухне до трёх ночи. Слушала, как ветер стучит в стекло, и понимала: скоро случится что-то окончательное.
И случилось.
Через пару недель Игорь пришёл домой с лицом, будто его уволили.
— Зарплату задерживают, — сказал, не глядя. — На заводе проблемы.
— Надолго?
— Неизвестно.
Марина молча налила ему чай.
— Прорвёмся, — сказала спокойно. — У меня зарплата вчера пришла. Главное — не паниковать.
Он кивнул, но видно было, что внутри его крутит тревога.
— Только, — добавил он, — надо будет оплатить кредит.
— Какой кредит? — насторожилась она. — У нас нет кредита.
Он отвёл глаза.
— Есть. Я... взял недавно.
— На что? — спросила она, уже зная, что ответ ей не понравится.
— На путёвку для мамы и Светки. Они давно мечтали на море...
— Ты что, с ума сошёл? — голос её дрогнул. — Сколько ты взял?
— Триста тысяч.
Марина закрыла глаза. Казалось, воздух стал густой, как кисель.
— Триста... — переспросила она. — Триста тысяч на их отдых?
— Ну я потом верну, — поспешно сказал он. — Когда зарплату дадут.
— Вернёшь? — она засмеялась горько. — Да ты сам себя слышишь? Мы два года копили, отказывали себе во всём, а ты...
Он стоял, виновато потупившись.
— Я хотел, чтобы они хоть раз пожили, как люди, — сказал тихо.
— А мы кто? Не люди? — Марина уже не кричала, голос стал низкий, опасный. — Ты не на море их отправил, ты нас в долги вогнал.
— Мама всю жизнь ради меня жила, — сказал он. — Хотел отплатить.
— За наш счёт, — кивнула она. — Молодец. Настоящий сын.
Он поднял глаза, и в них была усталость, но и упрямство.
— Если ты меня любишь, ты поможешь.
— А если ты меня любишь, — тихо ответила она, — ты бы не ставил меня перед этим.
Пауза повисла тяжёлая.
— Тогда решай, — сказал он холодно. — Или помогаешь, или...
— Или что?
— Или живи сама, как хочешь.
Она молча пошла в спальню, достала сумку.
— Что ты делаешь? — растерялся он.
— Ухожу.
— Марина, подожди, не горячись.
— Я уже остыла, — сказала она. — Просто больше не хочу жить за троих.
Она оделась, вызвала такси и ушла. Не хлопнула дверью — просто закрыла.
Через месяц Марина уже жила на съёмной квартире у метро «Южная». Маленькая кухня, старый диван, зато — тишина.
С утра кофе, маршрутка, работа, вечер — книги или звонки подруге. Без скандалов, без «мама просила».
Иногда она видела Игоря в соцсетях — он всё тот же, только взгляд потухший. Писал ей пару раз: «Давай поговорим», «Мы можем всё вернуть». Она не отвечала. Не потому что обиделась. Просто знала — там ничего не изменилось.
Светка всё так же выкладывала сторис с маникюром и кофе «за мамину премию». Тамара Павловна комментировала: «Сыночек у меня золотой».
А Марина жила своей жизнью. Без золота, без иллюзий — но с чувством, что впервые дышит полной грудью.
Порой по вечерам, глядя в окно на дождливый город, она думала:
«Вот ведь странно. Всё кончилось не тогда, когда я ушла. Всё кончилось раньше — когда он перестал видеть во мне семью».
И от этой мысли становилось не грустно, а спокойно.
Пусть он теперь спасает кого угодно. Себя бы спас.
Конец.