Овсянка - крупное село (2,2 тыс. жителей) в плавном изгибе реки за 15 километров от Красноярска:
Железная дорога пересекает её двумя платформами - собственно Овсянка и Молодёжный. Последний до 2024 года был один и назывался Овсянкой, а затем его переименовали по советскому присёлку выше трассы. Нынешняя платформа Овсянка - лишь один из объектов, построенных здесь к 100-летию Виктора Астафьева, когда амбициозный Красноярский край вырастил своё сибирское Болдино, Спасское-Лутовиново или Тарханы...
Тут оговорюсь, что позднесоветские "деревенщики" не цепляли меня никогда, и даже "Война и Мир" в 10-м классе мне давалась легче, чем все эти "Пастух и пастушка" или распутинское "Прощание с Матёрой". Пожалуй, единственное, за что я люблю их - это объёмный и изящный, чарующий, как сама сибирская природа, слог. Его красоту нам оценить гораздо легче, чем у Гоголя или Чехова, потому что слог этот Астафьев или Распутин извлекали ровно из того же языка, которым сами мы говорим ежедневно. Астафьев писал, на мой взгляд, изящнее всех прочих, но... Стоит вспомнить его судьбу.
Здесь, в Овсянке, в семье самых обычных крестьян, живших ровно так же, как и век назад, Виктор Петрович родился весной 1924 года - судя по разбросу альтернативных дат, 1 мая записали условно. Родился третьим ребёнком в семье, но - первым и единственным выжившим.
В 1931 году в дверь их избы постучались люди в штатском и, предъявив обвинение во вредительстве, увезли отца. Не слишком далеко, всего лишь в город, а сгубили этим мать: Лидия Потылицына утонула в Енисее, на перевернувшейся лодке, возвращаясь в деревню со свиданки. 7-летний мальчик остался с её родителями - дедом Ильёй Евграфовичем и бабушкой Екатериной Петровной, которая и стала для него всем.
Именно о том периоде своего детства, - сиротстве, но под опекой любящей и при этом строгой женщины, - Астафьев и писал ту прозу, которую называют теперь "деревенской". Её герою Вите Потылицыну было 7-10 лет, а в 1935-м, когда Вите Астафьеву исполнилось 11 - вернулся из тюрьмы отец да повёз мальчика вниз по Енисею, на Крайний Север, в (по аналогии со златокипящей Мангазеей) древокипящую Игарку... Да так и бросил там: в новой семье Витя не прижился, и стоило было отцу тяжело заболеть, как мачеха выставила пасынка за околицу.
И быть бы Виктору шпаной, воровать да побираться, и, став взрослым, наматывать срок за сроком, однако новый поворот его судьбы случился в 1937 году в детском доме. Первым делом он обрёл там названную сестру - Галю Ус, дочь "врагов народа", в 9 лет самостоятельно добравшуюся в Игарку от того, что где-то когда-то краем уха услышала, будто родители её маются там. На самом деле не было их к тому времени ни в Игарке, ни вообще на белом свете, и Гале не осталось иного пристанища, кроме детдома.
В Витю девочка влюбилась буквально с порога, и будучи отличницей, стала делиться с ними своим знаниями о мире и подсовывать книжки почитать. Ещё немного - и на подростка обратил внимание Василий Соколов, директор детдома, в итоге и ставший тем человеком, что показал Астафьеву путь. Там же, в игарском детдоме, юный Виктор написал сочинение о мальчике, который, заплутав в тайге, не только живым вернулся, но и озеро открыл, селянам прежне не известное - "Васюткино озеро": из этого сочинения вырос первый его рассказ...
Но тогда о писательстве Астафьев ещё не думал: в 1941 году, с шестью классами образования, заработав первые деньги на кирпичном заводе, он купил билет на пароход до Красноярска... Галя, ставшая позже учительницей в эвенкийской Туре, узнала о его дальнейшей судьбе лишь из газет в 1980-х.
На малой родине, устроившись дежурным по станции Базаиха, Виктор прожил недолго, в 1942-м уйдя добровольцем на фронт. С 1943 года воевал на Курской дуге, на Украине восточной и западной, в Польше, и едва не погиб, отделавшись тяжёлой контузией, за пару недель до Победы. Но - воевал не с оружием в руках, а связистом, под обстрелами наводя телефонные кабели. Война свела его и с медсестрой Марией Карякиной, и вот уже супруги Виктор и Мария Астафьевы уехали в её родной городок - металлургический Чусовой на Урале.
Там и в областном Молотове-Перми (где с Виктором Петровичем познакомился и до Перестройки вёл переписку мой прадед, директор школы) работал "литейщиком, грузчиком, плотником, чистил помойки, выгружал вагоны, работал на сплаве", и тем не менее в газете "Чусовской рабочий" в 1951 году он впервые опубликовал рассказ, а к концу 1950-х был принят в Союз писателей и зачислен на Высшие литературные курсы (ныне Литинститут). 1970-е, подружившись с местными писателями, Астафьевы прожили в Вологде, а в 1980 году, выйдя на пенсию, уже всесоюзно известный Виктор Петрович отправился в то единственное место, где помнил счастье и свободу - в Овсянку.
Здесь он принимал видных гостей вплоть до президентов, получал гонорары за миллионные тиражи своих книг в годы Гласности, подписывал письма в поддержку антисоветских сил... Диссидентом он не был, но живя с фигой в кармане, ненависти накопил, кажется, столько, что прими она физический вид - её бы хватило на пару-тройку ядерных ударов.
Вот его прямые цитаты: "советская военщина — самая оголтелая, самая трусливая, самая подлая, самая тупая из всех, какие были до неё на свете. Это она «победила» 1:10! Это она сбросала наш народ, как солому, в огонь"
- но это было сказано в одном из частных писем 1970-х годов, как видите - с сочувствием к народу. В 1990-х Астафьев сообщал, что
"всей дальнейшей работой в романе ["Прокляты и убиты"] я как раз и покажу, как армия рабов воевала по-рабски, трупами заваливая врага и кровью заливая поля".
Не знаю, правда ли он предлагал ещё и Сибирь отдать китайцам, потому что "хоть штаны нам сошьют" (тут я не нашёл первоисточника), но в деле идейной делегитимизации России писатель-деревенщик определённо сыграл не то что не последнюю, а одну из первых ролей.
И ничего, что его рассуждения банально изобилуют фактическими ошибками (например, о составе соединений в том или ином сражении) - какое вообще рацио, когда человек впервые ввёл в прозу образ Ваньки-Взводного? В книгах, впрочем, а не в письмах, предположу, писал он совершенно правдиво, но ведь ещё Толстой заметил, что "война - не любезность, а самое гадкое дело в жизни".
Грязь, кровь, подлость, безнаказанное насилие и тысячи погибших зазря по вине какого-нибудь паркетного лампасника - всё это реалии войны как явления, и подло ассоциировать их с отдельно взятой войной.
Астафьев пережил обеих дочерей: первая умерла в младенчестве, вторая в 1987-м чуть-чуть не дожила до 40-летия. С сыном не разговаривал после того, как он срочником оказался в 1968 году в Праге.
Глазами сельского мальчишки, беспризорника в холодном лесопильном городе, Ваньки-взводного в чернозёмных окопах и кровавой воде Днепра, чернорабочего в уральской глубинке Астафьев явно видел куда больше грязи и зла, страданий и несправедливости, чем, наверное, любой другой писатель из школьной программы. Благополучие и созидание он чаще наблюдал издалека, читал о нём в газетах и не верил им, а в Литинституте, вероятно, был в первый день понят куда хуже, чем в детдоме, но быстро вспомнил с беспризорного детства, как надо выживать.
Тем удивительнее, что литературный язык его остался эстетичным, а характеры персонажей - добрыми. Век промчался по его судьбе товарным поездом, и... не знаю, кому как, а я вижу между строк его произведений несчастного, озлобленного на мир человека, который так и не нашёл выхода и согревался проблесками воспоминаний о детстве среди увалов на берегу реки. Понимаю, что такая оценка отдаёт белым пальто, но почему например у меня такого чувства нет от прозы Шаламова или Ремарка?
Да и сам Виктор Петрович это понимал - знамениты слова из его завещания:
"Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать Вам на прощанье.".
Он под конец даже в своё творчество не верил:
"Если говорить о моих книгах, то, может быть, в лучшем случае некоторые вещи просто немножко переживут меня".
На мой взгляд - переживут и надолго, но всё же Астафьев - не мой писатель. И даже его прекрасный слог тут процитировать не выйдет: в своих ранних рассказах, как "Конь с розовой гривой", и поздних повестях, как "Последний поклон", он здорово показывает суть сибирской деревни и характеры её обитателей... только мне-то нужно описание её пейзажа!
И всё же именно Астафьевское наследие и выделяет Овсянку среди сотен и сотен деревень, в каждой из которых свой Левонтий гулял напропалую всем семейством в день получки и жил до следующей в долг, полуслепой Васька-поляк пиликал на скрипке в полузаброшенной "мангазине", а дети сбивали камнями ласточек и потом плакали над их трупиками.
Деревню, впрочем, Виктор Петрович лично превратил в село - способом, который в его детстве ещё помнили: грубо сколоченный храм и неотапливаемый храм Иннокентия Иркутского, где службы проходят лишь с Пасхи до первых морозов, построен в 1998-2005 годах на его деньги. Как-то проглядели мы Библиотеку-музей имени Астафьева (1999) - до недавнего времени главный культурный центр этой долины.
Теперь всё явно перетянет на себя Национальный центр имени Астафьева (ладно хоть не Астафьев-Центр!), огромное здание которого, законченное к 100-летию писателя, теперь нависает над Овсянкой как кафедральный собор.
Внутрь, увы, я так и не попал - несколько раз проезжал Овсянку без остановок, а единственный раз погулять по селу в компании красноярских регбистов по пути к ним на дачу за Молодёжным довелось лишь под вечер, буквально через десять минут после того, как всё это великолепие закрылось. У подножья Национального центра - пара домов-музеев:
Тот, что справа (если стоять к Енисею лицом) снаружи выглядит необычайно заурядно. Всё правильно - это не старинная изба, а домик советской эпохи, поднятый из руин в 1980 году, когда Виктор Петрович вернулся на родину и тогда же получил квартиру в Академгородке. Тем не менее, здесь он успел создать ряд знаковых произведений, как "Прокляты и убиты" или "Последний поклон", написанные словно одной рукой, но разными сердцами. "Печальный детектив", "Так хочется жить" - тоже отсюда.
Бывали здесь и Михаил Горбачёв, и Борис Ельцин (оба под выборы 1996 года), и писателей сонм, включая Александра Солженицына, которого Виктор Петрович боготворил всегда. А вот Валентин Распутин, например, вошёл в этот дом лишь в 2004-м - при жизни два крупнейших "деревенщика" общались лишь по переписке как непримиримые идейные враги. Астафьев умер в 2001 году от инсульта, а музей открылся в доме год спустя.
В 2006 во дворе поставили памятник с четой последних хозяев на лавочке. Причём Виктор Петрович удостоился монумента посмертно, а вот Мария Семёновна - при жизни: она ушла в 2011 году. Снаружи, впрочем, всё равно ничего не видать за высоким забором:
Ещё одна изба напротив ворот Культурного центра - это воссозданный в 2004 году дом Потылицыных, музей повести "Последний поклон" (то есть - детства писателя), в которой больше всего сказано про саму Овсянку. Оба кадра я снял через забор, а отдельным впечатлением стал багровый от ярости сторож, прибежавший откуда-то из глубин двора с криком "Это что ещё такое?!".
По совместительству в усадьбе и просто этнографический музей красноярских предгорий. Больше можно увидеть, например, здесь или ещё где-нибудь - место всё-таки довольно популярное.
Ну и конечно могло ли благоустройство в России середины 2020-х обойтись без набережной с дизайнерскими деревяшками? Удивительно, как быстро этот жанр вошёл в обиход:
С причала отличный вид вниз по Енисею, на знакомые по прошлой части скалы, как Караульный бык (слева), не раз упоминавшийся Астафьевым. А Красноярск - вон там, за поворотом, и если читая про Овсянку в школе, я представлял себе труднодоступную глушь, то теперь легко выхватываю многие пригородные детали: и бабушка в "Коне с розовой гривой" едет продавать землянику в городе, и "мангазина" в "Последнем поклоне" закрылось от того, что построили показанный мной в одной из недавних статей элеватор...
Справа высится Слизневский бык с рогами электровышек и смотровой площадкой "Царь-рыба" (2004):
А большая часть Овсянки раскинулась на фоне пунктира Караульных стенок - считается, что село начиналось в 1671 году с заставы, прикрывавшей Красноярск от воинственных енисейских киргизов.