Часть 9. Глава 169
Когда спасённого спецназовца увёз транспорт, Док поблагодарил свою бригаду за хорошую работу и разрешил разойтись и как следует выспаться. Все устало покивали и пошли по своим спальным местам. Валя направилась в подвал, в свой маленький закуток, ставший неделю назад еще теснее: во взвод прибыла с гражданки еще одна медсестра, женщина около 45 лет, очень опытный медик, – Ирина Леонидовна, позывной «Лира».
Она долго восстанавливалась после тяжелого ранения, но поскольку военно-врачебная комиссия признала ее годной для дальнейшего прохождения службы, Лира решила вернуться в строй. Они с Валей практически сразу подружились, обнаружив много похожих черт характера: практичность, упрямство, умение приспосабливаться и выживать в тяжёлых условиях, спокойствие и рассудительность.
Парфёнова узнала, что у коллеги дома – только престарелые родители. Два сына давно выросли и разъехались по городам, и в какой-то момент Лире стало невыносимо тоскливо. Она прежде работала в районной поликлинике, но тамошний главврач замордовал медперсонал бесконечными придирками. Решив, что ситуация в других местах не лучше, женщина и подалась в зону боевых действий, благо опыт работы у нее оказался очень большой.
Сегодня Лиры не было, и Валя снова порадовалась, что у нее теперь есть такая соседка: внутри чисто, все вещи на своих местах, и даже бетонный пол старательно подметён, – большая редкость для передовой, где грязь и хаос – верные спутники каждого, кто сюда попадает. И чем ближе к линии боевого соприкосновения, тем их больше.
Парфёнова сняла промокшую, тяжелую одежду. Камуфляж, который она носила, был не просто тканью; он ощущался броней, пропитанной потом, страхом и чужой кровью. Впервые за много часов тело ощутило лёгкость и свободу. Конечно, в шлеме и бронике ощущаешь себя защищённым (пусть и в ограниченных пределах), но таскать на себе постоянно эту тяжесть – то еще удовольствие. Всякий раз, снимая их и оставаясь в исподнем, Валя ощущала себя лёгкой, как пёрышко.
Сходила в душ, искупалась. Возилась долго, благо воды во взводе много: воду на днях придумали качать из колодца, заполняя поразительно чистой влагой все доступные ёмкости, и теперь все не могли нарадоваться этому, удивляясь тому, как прежде жили. Порой доходило до того, что приходилось дождевую собирать: натягивали прорезиненные тенты и подставляли фляги с канистрами.
Для Вали мытьё превратилось в своеобразный ритуал. Она воспринимала это действо, как очищение не только тела, но и души. С каждым движением мочалки медсестра, казалось, смывала напряжение последних часов, чтобы спустя некоторое время, – к сожалению, очень непродолжительное, как всегда, – снова окунуться с головой в чужие страдания.
После того, как Парфёнова вернулась в подвал, к ней, предварительно откашлявшись за брезентовым занавесом, чтобы не застать женщину врасплох, пожаловал Дед. Он держал в руках термос.
– Держи, Валентина. Горячий, с чабрецом. Студент заварил. Специально для тебя, говорит, старался. Влюбился, что ль? – хмыкнул он.
– Спасибо, – Валя улыбнулась. – Костик мне в младшие братья годится. Как уж там любовь.
– Ну, сердцу не прикажешь, – заметил водитель с широкой отеческой улыбкой. – Как говорится, коль любовь и правда зла, так полюбишь…
– … и посла, а попутно мне поправишь и торговые дела, – игриво продолжила Валя.
– Это откуда?
– «Сказ про Федота-стрельца», Леонид Филатов написал. Нравится мне очень, в своё время наизусть выучила.
– Да, что-то такое припоминаю, – Дед задумчиво почесал лысину за макушке.
Он поставил термос на ящик, который служил ей столом, и уселся без приглашения, но ему, как старшему по возрасту, таковое и не требовалось.
– Вот что хотел тебе сказать, Валя. Ты молодец. Не каждый мужик может справиться с тем, что нам тут приходится… вытворять, – наконец подобрал он нужное слово.
– Я просто делаю свою работу, – ответила она, натягивая вязаный свитер, – последние дни в подвале по вечерам становилось всё прохладнее, и уже пошли разговоры о том, не пора ли топить печки-«буржуйки», благо в них недостатка не было: их еще в прошлом году привезли в качестве гуманитарной помощи.
– Знаю. Но не забывай, что ты не машина, Валя. Вижу, как ты стараешься, и это хорошо. Но не нужно излишне геройствовать. Здесь это плохо кончается. Понимаешь, о чём я?
– Не совсем, – медсестра честно посмотрела в глаза водителя.
– У нас до тебя, года полтора назад, служил во взводе санитар один. Позывной Камчадал. Хороший мужик, прибыл сюда аж из самого Магадана. Там продал всё, что было, купил билет в один конец и сюда махнул. Сказал, мол, ничего, заработаю на новую хату. И стал служить, только… я как-то сразу почувствовал: слишком уж старается.
– Как это слишком?
– А вот ты послушай, – Дед уселся поудобнее. Мы однажды возвращались с задания. Вымотались так, что впору бросить кости там, где не бомбят, да и заснуть на пару суток. Но вдруг Камчадал начал рассказывать. Просто так, ни с того, ни с сего. Есть, говорит, у меня племянник. Молодой парнишка совсем, ему пару месяцев назад всего восемнадцать стукнуло. Серёга зовут, а фамилия – Муромцев. «Он с детства, мечтал надеть военную форму, Родину защищать», – добавил Камчадал и тяжело так вздохнул. Я еще подумал: «Вот устал, бедолага». Он продолжил: «Житуха у Серёги непростая выдалась. Мать его, сестрёнка моя младшая, погибла, когда Серёга был совсем малышом, – случилось землетрясение, ее кирпичами привалило. Отец работал егерем в Кроноцком биосферном заповеднике и однажды нарвался на браконьеров. Пригрозил им: мол, здесь охотиться нельзя, запретная зона! Ну, те, недолго думая, его и застрелили.
– Ужас какой, бедный мальчик… – проговорила Валя.
– Да, точно. В общем, Камчадал говорит: я, конечно, хотел было племянника себе забрать, но решил – пусть всё-таки у деда с бабкой, родителей его отца, живёт. Наши-то с сестрёнкой умерли. Решил, что буду им помогать, а сам-то… ну какой мне пацан? Работы нормальной нет, перебиваюсь случайными заработками. Жильё – однушка без ремонта, ни жены, ни детей. Короче, с тех пор тех пор Сергей рос под присмотром бабушки и дедушки, которые очень ждали, как и дядя, его совершеннолетия. Не просто праздник хотели отметить, а верили, что мальчишка будет рядом, поступит в университет, что у него всё ещё впереди. Но сам Серёга, оказалось, ждал этот день, чтобы пойти служить. У него внутри горело настоящее желание – не просто ради зарплаты, а по зову сердца. Отец его так воспитал.
Дед помолчал, чтобы сделать пару глотков.
– В те дни, когда Серёга собирался уйти, они много говорили. Пацан сообщил близким, мол, я в армию служить иду. Бабушка и дедушка, конечно, не догадывались об его истинных намерениях. Они, как и дядя, думали, что служба в армии – это всё, что парню надо. Ну, а в чём проблема? Через год вернётся, дальше пойдёт учиться, женится, детишек нарожает. Они даже не знали, что Серёга тайком от родственников подписал контракт.
Валя уловила в голосе Деда оттенок грусти.
– В общем, спустя месяц пришла на Серёгу похоронка. Камчадал признался: «Ты не представляешь себе, Дед, как я жалел, что не нашлось тогда рядом с ним рядом взрослого, кто бы сказал: «Подожди, пацан, не торопись, наберись сил, сначала срочную службу пройди, а потом уже на передовую отправляйся». Но Серёга хотел быть там, где нужна помощь. И вот… всего спустя четыре недели погиб при выполнении боевого задания.
Валентина молчала. В комнате воцарилась тяжелая тишина.
– Похоронили парня в родном селе – там, где он вырос, Чапаевка называется. Камчадал говорил, это километров 13 на восток от Петропавловска-Камчатского. Сам санитар поехать не смог, – служба.
– А что с ним дальше было, с Камчадалом?
– Да, так вот. Он после гибели своего племянника стал вести себя… ну… странно, что ли. Практически не отдыхал, вкалывал, как заведённый трактор. Уж мы и говорили ему, и Док приказывал, а он покивает, посоглашается и опять запряжётся в нашу лямку, и ну тянуть, как конь. Короче, кончилось тем, что сердце не выдержало.
Парфёнова удивлённо вскинула брови.
– Да, инфаркт. Отправили в тыл, а что дальше с ним было, не знаю, – Дед медленно покачал головой: – Такие истории, Валя, напоминают нам, что молодость – это и сила духа, и уязвимость одновременно. Нужно беречь её, особенно когда она хочет выстрелить, вспыхнуть ярко, но лучше этого не делать.
Он сделал глоток чая из термоса и улыбнулся сквозь грусть:
– Ты, Валентина, главное, помни: делать свою работу – это хорошо, но и себя надо беречь. Не всякий пожар выгорит без последствий. Понимаешь?
Парфёнова кивнула. В голове мгновенно возник образ: как ее мама открывает казённый конверт, а там письмо, где сухо сообщается: «Ваша дочь, Валентина Парфёнова, погибла в ходе выполнения…» Медсестра даже головой помотала, прогоняя неприятное ощущение. Нет-нет, она должна вернуться. Ради сына, ради стариков-родителей. Кто им поможет, когда совсем немощными станут? А кто будет с внуками возиться?
– Отдыхай, – сказал Дед. Он ушел так же бесшумно, как и пришел. Валя налила себе чай. Горячий, ароматный напиток обжег горло, но принес мгновенное облегчение. Она села на свою койку, завернувшись в одеяло, и сделала несколько медленных глотков. В этот момент почувствовала себя не медсестрой, не солдатом, а просто человеком, которому нужно тепло и покой.
Она долго сидела, держа кружку обеими руками – просто чтобы согреться и прийти в себя после долгого дня. За стенкой кто-то тихо перевернулся на койке, в коридоре скрипнула дверь, потом опять всё стихло. Валя посмотрела на тетрадку у изголовья – потемневшую, с заломанными уголками, – и вздохнула.
Пора написать. Она достала ручку, постучала ей по странице, будто настраиваясь, и вывела ровным, аккуратным почерком: «Дорогие мои мамочка, папа и мой любимый Тимурка! Пишет вам ваша Валя. Не волнуйтесь, у меня всё хорошо. Осень тут тихая, серая, дожди идут через день, а воздух пахнет листьями и дымом от печей. Когда выхожу из госпиталя, дорога к складу вся в жёлтых листьях – шуршишь по ним и будто снова дома, по тропинке к речке идёшь.
Работы у нас хватает. Привозят много раненых, но, к счастью, так случается не каждый день. Иногда, когда перевязываю, думаю: вот бы каждый из них имел дома такого же Тимурку, чтобы было ради кого возвращаться. Тогда бы, может, и страданий меньше было. Мамочка, не переживай – питаемся хорошо, сплю хоть и маловато, но спокойно, в защищённом блиндаже. Папа, ты там машину чинить сам не лезь, зови соседа, он парень крепкий. А вы Тимурку хвалите почаще – он ведь теперь уже почти взрослый. В прошлом письме вы сообщили, что в подготовительной школе занимается лучше всех. Я когда читаю про это, будто тепло изнутри поднимается, так спокойно становится на душе.
Пиши мне, Тимурка, сам. Пусть хоть буквы кривые, зато свои. Нарисуй, как у нас там берёзы пожелтели, как кот на подоконнике спит. Я всё это потом сохраню, когда домой вернусь. А здесь буду смотреть и вспоминать вас, мои родные.
Целую вас всех крепко. Берегите себя. Я вернусь с Победой! Ваша Валя».
Валя перечитала написанное, потом тихонько вздохнула. Буквы чуть поплыли – то ли от усталости, то ли от того, что в глазах защипало. Она посидела немного, держа листок на коленях, потом аккуратно сложила его вчетверо, засунула в конверт. Потом аккуратно вывела домашний адрес. Письмо получилось простое, короткое, но, кажется, всё в нём было: и осень, и дом, и детский смех, и то тихое обещание, которое даёшь только очень близким – «я вернусь».
Снаружи снова зашумел ветер. Где-то хлопнула дверь, кто-то крикнул – «санитара к третьей машине!» – и всё пошло своим чередом. Валя встала, сунула конверт в нагрудный карман – туда, где ближе к сердцу. Знала: вскоре в тыловой госпиталь отправится конвой, с ним можно будет передать послание родным. Потом улеглась поуютнее и подумала, что, если повезёт, и она сможет уснуть, ей приснится Тимурка – в синей курточке, с рюкзачком, шагающий с бабушкой по улице, держа ее за руку и абсолютно счастливый.