Юля поставила на стол вазу с яблоками — глянцевыми, красными, похожими на те, что рисуют в детских книжках. Они создавали островок порядка и уюта посреди кухонного хаоса, который теперь стал нормой. На плите стояла кастрюля с остывшим борщом, который она сварила вчера, но к которому так никто и не притронулся. Рядом — сковорода с недоеденной яичницей, творение её мужа Антона. В раковине громоздилась гора посуды, увенчанная чашкой с недопитым чаем и плавающим в нём лимоном. Эта чашка принадлежала Валентине Петровне, её свекрови.
Валентина Петровна жила с ними уже третий месяц. Переехала после того, как неудачно упала у себя в подъезде и сломала руку. Врач сказал, что нужен покой и уход. Антон, единственный и горячо любимый сын, тут же заявил, что мама, конечно же, поживёт у них. Юля не возражала. Как можно возражать, когда речь идёт о здоровье пожилого человека? Тем более своей свекрови.
Первые две недели были почти идиллией. Валентина Петровна, с рукой на перевязи, тихо сидела в своей комнате, читала книги, смотрела телевизор и благодарила Юлю за каждую принесённую тарелку супа. «Юлечка, ты мой ангел-хранитель, — говорила она, кротко глядя на невестку. — Что бы я без тебя делала, старая калоша». Юля смущалась, отмахивалась и старалась сделать всё, чтобы свекрови было комфортно. Она готовила её любимые блюда, покупала специальные ортопедические подушки, часами сидела рядом, слушая рассказы о её молодости.
Но гипс сняли, а Валентина Петровна не спешила возвращаться в свою однокомнатную квартиру на другом конце города. Рука, по её словам, «всё ещё ныла на погоду». Потом начало «прихватывать сердце», затем «скакать давление». Каждый день появлялась новая жалоба, новый вздох, новый повод остаться. Антон смотрел на мать полными сочувствия глазами и говорил Юле: «Ну ты же видишь, ей плохо. Как мы её одну оставим?»
Постепенно тихая и благодарная гостья превратилась в полноправную хозяйку квартиры. Её вещи — халаты, вязаные кофты, пузырьки с лекарствами — расползлись по всем комнатам. Она начала давать советы. Сначала робко, потом всё настойчивее. «Юлечка, а зачем ты столько масла в салат льёшь? Это же холестерин чистый». «Антошенька, разве можно в такой тонкой куртке ходить? Продует же! Юля, ты совсем за мужем не следишь». «А шторы у вас какие-то мрачные. Вот у моей соседки, Зиночки, такие весёленькие, в цветочек».
Юля терпела. Она списывала всё на возраст, на плохое самочувствие, на старческие капризы. Она мыла за свекровью посуду, стирала её вещи, молча выслушивала критику. Но с каждым днём в её душе росло глухое раздражение. Она чувствовала себя прислугой в собственном доме. В квартире, которая досталась ей от родителей. В её крепости, её убежище.
Антон, казалось, ничего не замечал. Он приходил с работы уставший, ужинал, целовал мать в щёку, спрашивал про её давление и уходил смотреть футбол. Он видел только больную, слабую маму, нуждающуюся в заботе. Он не видел, как эта слабая мама, едва он уходил в другую комнату, тут же находила в себе силы, чтобы проинспектировать холодильник или переставить цветы на подоконнике так, как ей больше нравилось.
Однажды Юля вернулась с работы раньше обычного. В квартире было тихо. Она заглянула в комнату свекрови и застала её за просмотром какой-то мыльной оперы по планшету. Валентина Петровна сидела в кресле, поджав ноги, и с аппетитом ела шоколадные конфеты из коробки, которую Юля прятала на верхней полке кухонного шкафа. Увидев невестку, она вздрогнула, поспешно спрятала коробку под плед и схватилась за сердце.
— Ой, Юлечка… напугала… Что-то сердце разболелось… Давление, наверное, подскочило…
Юля молча смотрела на неё. На её бодрое, румяное лицо, на крошки шоколада в уголке губ. И в этот момент она впервые отчётливо поняла: её обманывают. Нагло, цинично, пользуясь любовью её мужа и её собственным терпением. Она ничего не сказала. Просто развернулась и ушла на кухню. Вечером, когда Антон в очередной раз спросил, не нужно ли маме купить каких-нибудь дорогих лекарств для сердца, Юля едва сдержалась, чтобы не рассмеяться ему в лицо.
Напряжение росло, как снежный ком. Юля стала меньше разговаривать, чаще уходила в свою комнату, запираясь там с книгой. Она чувствовала, как между ней и Антоном вырастает стена. Он считал её чёрствой и невнимательной, она его — слепым и наивным.
Разговор, который всё изменил, начался в субботу утром. Они сидели на кухне. Валентина Петровна пила свой травяной чай, меланхолично глядя в окно. Антон читал новости в телефоне. Юля пыталась составить список продуктов на неделю.
— Совсем я вам тут мешаю, — вдруг со вздохом произнесла Валентина Петровна. — Заполонила всё, старая. А квартира у вас и так небольшая.
— Мам, ну что ты такое говоришь? — тут же откликнулся Антон, откладывая телефон. — Ты наш родной человек.
— Родной-то родной, — она покачала головой. — Да только своя конура всё равно лучше. Вот думаю я, Антошенька, может, продать мне мою однушку? Что она там стоит, пустует, только за коммуналку платить. А я уже и не дойду туда, сил нет.
Юля замерла с ручкой над листком бумаги. Внутри у неё всё похолодело.
— Продать? — переспросил Антон. — А зачем?
— Ну как зачем… Деньги-то лишними не бывают. Вам бы помогла. Ремонт бы сделали, мебель новую купили. А то этот диван у вас совсем развалился. Да и мне бы спокойнее было, что деньги при деле, а не просто стены эти стоят. Может, и мне бы тут уголок какой-нибудь обустроили получше. Кресло бы мне новое купили, с подставкой для ног. А то от этого спина болит.
Антон задумался. Идея показалась ему разумной.
— А ведь и правда, мам. Мы бы тогда и ванную наконец-то отремонтировали. И тебе бы комнату сделали уютной, как ты хочешь. Юль, а что? По-моему, отличная мысль! — он с энтузиазмом посмотрел на жену.
Юля медленно подняла на него глаза. Она увидела его воодушевлённое лицо, хитро-смиренный взгляд свекрови. Они уже всё решили. Без неё. В её квартире. Внезапно пелена спала с её глаз. Она увидела всю картину целиком: случайное падение, затянувшаяся болезнь, мелкие придирки, жалобы, и вот — финальный аккорд. Продажа квартиры и окончательное, бесповоротное переселение сюда, с финансовым вливанием, которое дало бы свекрови полное право считать эту квартиру и своей тоже.
— Нет, — сказала она тихо, но твёрдо.
Антон удивлённо моргнул.
— Что «нет»?
— Я против, — повторила Юля, её голос креп. — Я против продажи её квартиры. И против любых ремонтов на эти деньги в моём доме.
Валентина Петровна ахнула и прижала руку к груди.
— Юлечка, да разве ж я для себя прошу? Я же для вас, для семьи стараюсь… Чтобы вам лучше жилось.
— Спасибо, Валентина Петровна, нам и так неплохо живётся, — отрезала Юля, глядя прямо на свекровь. — А если вам нужны деньги, вы можете свою квартиру просто сдавать. Будет вам прибавка к пенсии.
Лицо свекрови на мгновение исказилось от злости, но она тут же взяла себя в руки и изобразила обиду.
— Сдавать… чужим людям… Чтобы они там всё испортили, разнесли… Да и бегать туда нужно, следить. А у меня сил нет. Я думала, мы семья, что всё у нас общее…
— Юля, ты почему так разговариваешь с мамой? — вмешался Антон, его тон стал жёстким. — Она нам помочь хочет, а ты…
И тут Юлю прорвало. Всё, что копилось в ней месяцами — обида, раздражение, чувство несправедливости — выплеснулось наружу.
— Помочь? Антон, ты серьёзно? Она хочет не помочь, а переехать сюда насовсем! И не просто переехать, а закрепиться! Купить себе место в моей квартире за счёт своей развалюхи!
— Юля, перестань! Это квартира моих родителей!
— Да, твоих! А не моих! И не её! — Антон вскочил со стула. — Ты что себе позволяешь? Мама болеет, она старый человек! А ты её в чём-то подозреваешь! Какая доля? Какая квартира? Ты с ума сошла?
— Нет, не сошла! Это я раньше была сумасшедшей, когда верила в её болезни и терпела её выходки! Когда молчала, что она роется в моих вещах! Когда делала вид, что не замечаю, как она настраивает тебя против меня!
Она тоже встала, и они оказались друг против друга, разделённые кухонным столом, на котором всё так же сияли фальшивой красотой глянцевые яблоки.
— Категорически против! — отрезала Юля, чеканя каждое слово. — Пусть свекровь и не рассчитывает на долю в моей квартире! С меня хватит этих притворных хлопот!
Валентина Петровна громко застонала и начала оседать на стул.
— Сердце… Ой, плохо мне… Воды…
Антон бросился к матери, начал суетиться, искать капли. Он бросил на Юлю взгляд, полный упрёка и ненависти.
— Видишь, что ты наделала? Довела мать! Если с ней что-то случится, я тебе этого никогда не прощу!
Юля не шелохнулась. Она смотрела на этот спектакль с холодным спокойствием. Она больше не верила. Ни единому стону, ни единой слезе.
— Ничего с ней не случится, — сказала она ровным голосом. — У неё сердце здоровее, чем у нас с тобой. Вызывай скорую, если не веришь. Пусть проверят.
Она развернулась и вышла из кухни. Закрылась в спальне. Она слышала, как Антон бегает по квартире, как уговаривает мать выпить лекарство, как ругается на чём свет стоит, обвиняя во всём Юлю. Она легла на кровать и уставилась в потолок. Внутри была пустота. Она понимала, что только что, возможно, разрушила свой брак. Но впервые за три месяца она почувствовала облегчение. Будто сбросила с плеч непосильный груз.
Прошло несколько часов. В квартире воцарилась тишина. Юля вышла из спальни. Антона и его матери не было. На кухонном столе лежала записка, написанная размашистым почерком мужа: «Мы уехали к маме. Ей стало хуже. Не звони».
Юля скомкала записку и выбросила в мусорное ведро. Она обошла квартиру. В комнате, где жила свекровь, пахло валерьянкой и застарелой обидой. На кровати был брошен её старый халат. Юля взяла большой мусорный мешок и начала методично собирать все вещи свекрови: халаты, тапочки, пузырьки, вязание, журналы. Всё, что напоминало о её присутствии. Потом она открыла все окна, чтобы выветрить чужой дух.
Она не знала, вернётся ли Антон. Часть её души боялась этого, а другая — надеялась, что нет. Она понимала, что если он вернётся, это будет уже совсем другой разговор. Без компромиссов. Без уступок.
Телефон зазвонил поздно вечером. Антон. Его голос был холодным и отстранённым.
— Маме лучше. Врач сказал, что был сильный стресс.
— Я рада, что ей лучше, — спокойно ответила Юля.
— Я завтра приеду забрать остальные её вещи. И свои тоже.
Юля молчала, давая ему договорить.
— Я не могу так, Юля. Она моя мать. Я не могу выбирать между тобой и ею. А ты меня поставила перед этим выбором.
— Нет, Антон. Это не я тебя поставила. Это она. А ты просто позволил ей это сделать. Я не просила тебя выбирать. Я просила тебя защитить нашу семью. Нашу. А ты выбрал её комфорт ценой моего спокойствия. В моём же доме.
В трубке повисло молчание.
— Твои вещи собраны, — добавила она. — Можешь забирать в любое время.
Она положила трубку. Слёзы, которые она так долго сдерживала, наконец-то хлынули из глаз. Она плакала не от жалости к себе, а от горечи. От того, что пятнадцать лет их совместной жизни, их любви, их общих планов оказались менее значимыми, чем манипуляции старой женщины.
На следующий день Антон приехал. Он был один. Молча, не глядя ей в глаза, он зашёл в квартиру и начал собирать свои вещи в сумки. Юля сидела на кухне и пила кофе. Она не мешала, не говорила ни слова. Когда он закончил, он остановился в дверях.
— Может, я был неправ, — сказал он глухо, не поворачиваясь. — Может, ты была права. Но она моя мать. И она старая. Я не могу её бросить.
— Я и не просила её бросать, — ответила Юля, глядя на его спину. — Я просила её уважать меня и мой дом.
Он постоял ещё мгновение и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
В квартире стало пусто и тихо. Юля медленно встала, подошла к окну. Во дворе дети играли в снежки, смеялись. Жизнь продолжалась. Она знала, что впереди её ждёт одиночество, боль, бумажная волокита с разводом. Но вместе с этим она чувствовала и другое. Чувство свободы. Чувство собственного достоинства, которое она чуть не потеряла, но всё-таки сумела отстоять.
Она взяла из вазы самое красивое, самое красное яблоко, поднесла его к лицу. Оно пахло свежестью. Её дом снова пах свежестью. И этот запах был дороже всего.