Старая чашка в горошек дрогнула в руках Галины, когда Игорь с силой поставил свой портфель на кухонный стул. Звук был короткий, глухой, но для Галины он прозвучал как выстрел в удушливой тишине их трехкомнатной квартиры. Она замерла, не донеся чашку до раковины, и посмотрела на мужа. Он расстегивал ворот рубашки, его лицо было хмурым, складка между бровями — резкой и привычной, словно вырезанной скульптором, который знал только одно выражение — недовольство.
— Что-то случилось на работе? — тихо спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно и заботливо.
Игорь фыркнул, не глядя на нее.
— А что, у нас что-то может не случиться? Весь день как белка в колесе, чтобы вы тут… жили.
«Вы». Это слово он стал употреблять три месяца назад, когда Галина, после долгих уговоров и робких просьб, перевезла к ним свою мать. Анне Петровне было семьдесят восемь, и после перелома шейки бедра она уже не могла жить одна. Игорь согласился, процедив сквозь зубы что-то про «временные трудности» и «не более чем на полгода». Полгода истекали через неделю.
— Ужин почти готов, — сказала Галина, отворачиваясь к плите. — Картошка с мясом, как ты любишь.
На кухню, шаркая тапочками, вошла Анна Петровна. Маленькая, иссохшая, с виноватой улыбкой, которая, казалось, навсегда приклеилась к её лицу.
— Игорёк, здравствуй. Устал, небось?
Игорь окинул её тяжелым взглядом и демонстративно отвернулся к окну.
— Здравствуйте.
Эта ледяная вежливость была хуже открытой ругани. Галина чувствовала, как напряжение в маленькой кухне становится почти осязаемым, как густой кисель, в котором трудно дышать. Она торопливо стала накладывать еду в тарелки, звеня ложкой, лишь бы нарушить эту гнетущую тишину.
— Мам, садись, я тебе сейчас…
— Я не голодна, дочка, — быстро проговорила Анна Петровна. — Что-то сердце шалит. Пойду прилягу, валерьянки выпью. Вы ужинайте без меня.
Она развернулась и так же медленно, шаркая, побрела обратно в свою комнату — бывший кабинет Игоря, где теперь пахло корвалолом и старым деревом. Галина смотрела ей вслед, и комок в горле стал таким большим, что мешал сглотнуть. Она знала, что мать голодна. Она знала, что дело не в сердце. Дело было в Игоре.
Они сели за стол. Игорь ел быстро, агрессивно, втыкая вилку в мясо так, будто сражался с ним. Галина ковыряла свою порцию, аппетита не было совсем.
— Опять корвалолом воняет на всю квартиру, — пробурчал он с набитым ртом. — Невозможно уже. У нас дом или богадельня?
— Игорь, она же старый человек. У неё давление скачет.
— У меня тоже скачет, когда я счета за коммунальные услуги вижу! — он бросил вилку на тарелку. Звон резанул по ушам. — Я тебе сразу сказал, Галя, это плохая затея. Я прихожу домой не для того, чтобы отдыхать, а чтобы попадать в дом престарелых. Вечно кто-то кряхтит, стонет, телевизор на всю громкость орет со своими сериалами.
— Мама тихо смотрит…
— Тихо? Ты серьезно? Вчера этот её «След» было слышно у лифта! Я молчу, Галя, я долго молчу. Но моему терпению тоже есть предел.
Галина опустила глаза. Что она могла сказать? Что квартира эта, купленная двадцать лет назад, была наполовину оплачена деньгами от продажи дачи её родителей? Что её мать всю жизнь помогала им, сидела с их дочерью Светой, пока они оба строили карьеру? Игорь этого не помнил. Или не хотел помнить. Его память была избирательной, как и его щедрость.
После ужина он, как обычно, ушел в гостиную к телевизору, а Галина осталась на кухне — мыть посуду, убирать со стола, готовить ему одежду на завтра. Она двигалась на автомате, как хорошо отлаженный механизм, которым была последние тридцать лет. Жена. Хозяйка. Мать. А теперь еще и буфер между мужем и собственной матерью.
Она заглянула к Анне Петровне. Та не спала, лежала поверх одеяла и смотрела в потолок. Рядом на тумбочке стоял стакан с водой и пузырек с каплями.
— Мам, ты поела бы хоть немного. Я тебе принесла.
— Не хочу, доченька, спасибо. Кусок в горло не лезет. Я ведь всё понимаю. Мешаю я вам. Игорю мешаю.
— Никому ты не мешаешь, — соврала Галина, присаживаясь на край кровати. — Просто он устал. Работа нервная.
Анна Петровна горько усмехнулась.
— Работа у него нервная уже тридцать лет. С тех пор, как ты за него замуж вышла. Ты-то сама как, Галочка? Он тебя не обижает?
Галина отвела взгляд. Обижает ли? Разве это обида, когда на твой день рождения он дарит тебе новый пылесос со словами «чтобы в доме чище было»? Разве это обида, когда он решает, куда вы поедете в отпуск, не спрашивая твоего мнения? Разве это обида, когда он говорит «ты же дома сидишь, от чего тебе уставать»? Она привыкла. Она считала это нормой. Мужчина — добытчик, глава семьи. Он имеет право.
— Всё хорошо, мам. Не переживай. Спи.
Она поправила на матери одеяло и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. В груди было холодно и пусто.
Следующие несколько дней прошли в состоянии глухой войны. Игорь демонстративно игнорировал тещу, отвечал на её вопросы односложно или делал вид, что не слышит. Анна Петровна старалась как можно реже выходить из своей комнаты, превратившись в тихую, испуганную тень. А Галина разрывалась между ними, пытаясь сгладить острые углы, угодить обоим, и с каждым часом чувствовала, как её собственная жизнь истончается, превращаясь в бесцветную паутину лжи и компромиссов.
В субботу приехала их дочь, Света. Она жила отдельно, снимала квартиру с подругой и работала в дизайнерском агентстве. Яркая, уверенная в себе, она была полной противоположностью своей матери.
— Привет, семейство! — весело крикнула она с порога, обнимая Галину. — Бабуль, привет! Пап, здравствуй.
Игорь оторвался от газеты и даже изобразил некое подобие улыбки. Свету он любил. Она была его гордостью, его успешным проектом.
— Привет, дочка. Как дела?
— Отлично. Забежала вас проведать. Мам, ты какая-то бледная. Всё в порядке?
Галина натянуто улыбнулась.
— Конечно, милая. Просто не выспалась. Пойдем на кухню, я пирог испекла.
Пока Игорь и Света разговаривали в гостиной, Галина с матерью накрывали на стол. Света вошла на кухню, её веселое настроение улетучилось. Она внимательно посмотрела сначала на бабушку, потом на мать.
— Так, я не поняла. Что здесь происходит? Почему вы обе ходите, как будто похоронку получили? Папа опять лютует?
— Светочка, не надо, — зашептала Галина. — Он услышит.
— И что? — Света скрестила руки на груди. — Пусть слышит. Мам, до каких пор ты будешь это терпеть? Бабушка вся серая стала, напуганная. Он её совсем затравил?
— Он просто… у него характер сложный, — пролепетала Галина.
— Характер? Мама, это не характер, это называется по-другому. Он тиран. Домашний тиран. А ты ему потакаешь.
Слова дочери больно резанули. Тиран. Галина никогда не думала о муже в таких терминах. Строгий, требовательный, вспыльчивый — да. Но тиран?
— Не говори так про отца.
— А как говорить? Правду? Он всю жизнь на тебе ездит, а ты и рада стараться. Сначала ты ради него от института отказалась, потому что ему «нужна была хозяйка в доме». Потом ты сидела с соплями и пеленками, пока он карьеру делал. А теперь ты должна выбирать между ним и собственной матерью? Ты серьезно?
В дверях появился Игорь. Лицо его было темнее тучи.
— Что за совещание? Света, я не понял, ты приехала к нам в гости или устраивать революцию?
— Пап, я приехала и увидела, что моя мать и бабушка выглядят несчастными. И я догадываюсь, кто в этом виноват.
— Ах, вот как? — Игорь упер руки в бока. — Адвокат нашелся. Ты бы лучше своей жизнью занималась, а не лезла в нашу. Мы с матерью как-нибудь без твоих советов разберемся.
— Да вы тридцать лет «разбираетесь»! Только в итоге разбирается одна мама, подстраиваясь под твое настроение!
— Хватит! — рявкнул Игорь. — Я в своем доме не позволю так с собой разговаривать!
— Света, пожалуйста, перестань, — взмолилась Галина, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Нет, мама, не перестану! — Света повернулась к ней. — Ты должна что-то решить. Ты не можешь так жить. Он тебя просто уничтожит.
— Пошла вон отсюда, — тихо, но с угрозой в голосе сказал Игорь, глядя на дочь.
— С удовольствием! — бросила Света, схватила свою сумку. — Мам, бабуль, если что — звоните. Мой дом всегда для вас открыт.
Она поцеловала оцепеневшую Галину, обняла плачущую Анну Петровну и, бросив на отца испепеляющий взгляд, вышла, громко хлопнув дверью.
Тишина, наступившая после, была оглушительной. Галина стояла посреди кухни, не в силах пошевелиться. Катастрофа, которой она так боялась, произошла.
— Довела? Довольна? — прошипел Игорь. — Настроила дочь против отца. Это всё твоя мать. С тех пор, как она здесь появилась, в доме нет покоя.
— Не трогай маму, — еле слышно прошептала Галина.
— Что? — он шагнул к ней. — Что ты сказала?
— Мама здесь ни при чем.
— Ах, ни при чем? То есть это я во всем виноват? Я, который вас всех содержу, который пашет с утра до ночи? Я виноват?
Он кричал, брызгая слюной. Галина вжалась в кухонный стол. В этот момент из комнаты вышла Анна Петровна. Она была одета в свое лучшее платье, в руках держала маленькую, еще советских времен, сумочку.
— Я ухожу, Игорёк. Не кричи на Галочку. Я виновата. Я вам мешаю.
Игорь резко обернулся к ней.
— Давно пора! Скатертью дорога!
— Мама, куда ты? — Галина бросилась к ней. — Ночь на дворе!
— Ничего, дочка. Поеду к Зинаиде, подруге моей. Она звала. Не пропаду. А вы живите. Мирно живите.
Анна Петровна подошла к Галине, поцеловала её в щеку и, не глядя на Игоря, направилась к выходу.
— Мама, постой! Не уходи! — Галина пыталась её удержать, но мать мягко отстранила её руки.
— Так надо, Галочка. Так будет лучше.
Дверь тихонько щелкнула. Галина смотрела на пустое место в коридоре, и мир рушился у неё на глазах. Её мама. Её старенькая, больная мама ушла в ночь, потому что её выгнал из дома собственный зять.
Она медленно повернулась к Игорю. Он стоял с видом победителя, на его лице было написано удовлетворение.
— Ну вот. Наконец-то. Порядок в доме будет.
Галина смотрела на него, и пелена, которая тридцать лет застилала ей глаза, вдруг спала. Она увидела не мужа, не главу семьи, не строгого, но справедливого мужчину. Она увидела чужого, жестокого и самодовольного человека, которому доставляло удовольствие унижать слабых.
— Ты… ты выгнал её, — прошептала она.
— Я навел порядок, — поправил он. — Она бы и сама не ушла. А так — отличный повод. Спасибо Светочке, ускорила процесс.
Он подошел к столу, взял кусок пирога и с аппетитом откусил.
— А пирог вкусный получился. Жаль, Света не попробовала. Ну, ничего. В следующий раз приедет — будет паинькой.
И в этот момент внутри Галины что-то оборвалось. Та тонкая ниточка терпения, на которой держался весь её мир, лопнула с оглушительным треском.
— Ты чудовище, — сказала она громко и отчетливо.
Игорь поперхнулся. Он удивленно посмотрел на неё, словно впервые услышал её голос.
— Что ты сказала? Повтори.
— Ты. Чудовище. Ты выгнал на улицу старуху, мою мать. Человека, который тебе ничего плохого не сделал.
Он медленно поставил тарелку. Глаза его сузились.
— Ты что себе позволяешь? Рот свой закрой. Я смотрю, ты совсем от рук отбилась.
— Это ты отбился от рук! От совести, от человечности! Ты думаешь, если ты деньги в дом приносишь, тебе всё можно? Можно унижать, оскорблять, выгонять?
Она сама не узнавала свой голос. Он звенел от ярости и боли, которые копились в ней годами.
Игорь побагровел. Он шагнул к ней, нависая над ней всей своей массивной фигурой.
— Замолчи, если не хочешь к тёще на улице присоединиться! Ещё слово — и вылетишь отсюда в пять секунд!
Он произнес это. Он сказал это ей. Жене, с которой прожил тридцать лет. Матери его ребенка. Он поставил её на одну доску с её матерью, как ненужную вещь, которую можно выбросить.
Галина посмотрела ему прямо в глаза. И впервые в жизни не испугалась. Страха не было. Была только ледяная, звенящая пустота на месте того, что раньше было любовью и уважением.
— Я ухожу, — сказала она тихо.
Он рассмеялся. Громко, издевательски.
— Куда ты уйдёшь? Кому ты нужна? У тебя ни копейки за душой нет. Всё, что у тебя есть — это то, что я тебе дал. Ты без меня — ноль. Пустое место.
— Лучше быть пустым местом, чем жить с чудовищем.
Она развернулась и пошла в спальню. Он что-то кричал ей вслед, угрожал, смеялся, но она его уже не слышала. Она открыла шкаф и достала дорожную сумку, которую они покупали для поездки в Крым лет десять назад. Она стала молча бросать в неё свои вещи. Не вечерние платья, которые он ей покупал. Не дорогие туфли, которыми он хвастался перед друзьями. Она брала только самое необходимое: пару кофт, джинсы, белье, старый, но любимый халат. Положила сверху фотографию, где они со Светой и мамой смеются в парке.
Игорь ворвался в спальню.
— Ты что, серьезно? Спектакль устроила? Думаешь, я тебя останавливать буду? Вали! Давай, проваливай! Посмотрим, на сколько тебя хватит. Через неделю приползешь на коленях, прощения просить будешь!
Галина не ответила. Она застегнула молнию на сумке и пошла в коридор. Обулась, накинула пальто.
— Ключи оставь! — крикнул он ей в спину.
Она сняла с общей связки ключ от квартиры и положила его на тумбочку. Её рука на мгновение замерла над телефоном. Хотелось позвонить Свете. Но она одернула себя. Нет. Она должна сделать это сама. За себя и за маму.
Она открыла входную дверь.
— Я тебе даже такси не вызову, — злорадно бросил Игорь из комнаты. — Иди пешком, раз такая гордая.
Галина обернулась. Посмотрела на него в последний раз.
— Знаешь, Игорь, — сказала она спокойно. — Самое страшное не то, что ты меня выгоняешь. Самое страшное, что я жалею не о том, что ухожу, а о том, что не сделала этого двадцать лет назад. Прощай.
Она вышла на лестничную площадку и закрыла за собой дверь. Замок щелкнул, отрезая её от прошлой жизни. Она постояла секунду, прислушиваясь. Из-за двери не доносилось ни звука. Он даже не пошел за ней.
Она медленно спустилась по лестнице. Ноги были ватными, в голове шумело. Выйдя из подъезда, она вдохнула холодный ноябрьский воздух. Он пах прелыми листьями и дождем. На улице было темно и пустынно. Куда идти? Галина достала из кармана телефон. Пальцы дрожали. Она набрала номер Зинаиды Ивановны, маминой подруги.
Гудки тянулись вечность.
— Алло? — раздался в трубке старческий голос.
— Зинаида Ивановна, здравствуйте. Это Галя, дочь Анны Петровны.
— Галочка? Что случилось, деточка?
— Моя мама… она у вас?
— У меня, милая, у меня. Приехала час назад, вся в слезах. Игорёк твой, ирод, выгнал её. Я её отпаиваю чаем с валерьянкой.
У Галины из глаз хлынули слезы. Облегчение было таким сильным, что она едва не упала. Мама в безопасности.
— Можно я… можно я к вам приеду? — срывающимся голосом спросила она.
— Господи, конечно, приезжай! Что за вопросы! Адрес помнишь? Ждем тебя, доченька.
Она вызвала такси. Сидя на заднем сиденье и глядя на проносящиеся мимо огни города, Галина впервые за много лет почувствовала не страх, а странное, пугающее спокойствие. Она не знала, что будет завтра. У неё не было работы, почти не было денег. Её дом, её мир, который она строила тридцать лет, рухнул. Но она была свободна.
Квартира Зинаиды Ивановны была маленькой, но уютной, пахла пирогами и сушеными травами. Анна Петровна, увидев дочь на пороге с сумкой, всё поняла без слов. Она молча подошла и крепко обняла её. И в этих старческих, слабых объятиях было больше тепла и поддержки, чем за все годы жизни с Игорем.
Они сидели на кухне втроем, пили чай и говорили. Галина рассказала всё, не утаивая. Зинаида Ивановна качала головой и охала, а мама просто держала её за руку.
— Правильно сделала, дочка, — сказала Анна Петровна, когда она закончила. — Нельзя позволять себя топтать. Никому. Даже если страшно.
Ночью Галина долго не могла уснуть. Она лежала на старом диване, укрытая теплым лоскутным одеялом, и смотрела в окно. Телефон завибрировал. Сообщение от Игоря. Она открыла его с замиранием сердца.
«Ты где?»
Всего два слова. Ни извинений, ни раскаяния. Просто вопрос. Словно он спрашивал, где лежит пульт от телевизора.
Она ничего не ответила.
Через десять минут пришло еще одно.
«Если не вернешься до утра, можешь не возвращаться вообще. Я поменяю замки».
Галина усмехнулась и выключила телефон. Угрозы больше не работали.
Утром позвонила Света. Голос у неё был встревоженный.
— Мам! Ты где? Я звоню тебе, телефон выключен. Звоню домой — отец орет, что ты ушла. Это правда?
— Правда, дочка.
— Слава богу! — выдохнула Света. — Ты где? Я сейчас приеду!
— Мы у тети Зины. С бабушкой.
— Еду. Мам, я так тобой горжусь!
Когда Света приехала, она привезла с собой не только продукты, но и план действий.
— Так, слушайте меня. Во-первых, вы переезжаете ко мне. Да, у меня однокомнатная, но в тесноте, да не в обиде. На первое время хватит. Во-вторых, мама, мы подаем на развод и на раздел имущества. Половина квартиры по закону твоя. И не смей от неё отказываться! Это твое. Ты это заслужила. В-третьих, найдем тебе работу. У тебя же золотые руки, ты шить умеешь, вязать. Да что угодно! Начнешь с малого. Главное — начать.
Галина смотрела на свою решительную, умную дочь и чувствовала, как внутри неё просыпается что-то давно забытое. Надежда.
Переезд к Свете был суматошным. Квартирка и правда была крошечной, но в ней было светло и уютно. И самое главное — в ней не было страха. Никто не хлопал дверями, не кричал, не смотрел с укоризной. Вечерами они втроем сидели на маленькой кухне, пили чай и разговаривали. Галина узнала о жизни своей дочери больше, чем за последние пять лет. Анна Петровна ожила, у неё порозовели щеки, она даже стала шутить.
Процесс развода оказался сложнее, чем они думали. Игорь нанял дорогого адвоката и пытался доказать, что Галина не имеет права на половину квартиры, так как «не вложила в неё ни копейки». Он звонил, унижал, угрожал. Но Галина больше не плакала. Рядом была Света, которая нашла ей хорошего юриста, поддерживала и не давала пасть духом.
Однажды, идя с очередного судебного заседания, Галина увидела объявление на двери ателье: «Требуется швея-закройщица». Она зашла, не особо на что-то надеясь. Её взяли. Сначала на испытательный срок. Работа была несложной, коллектив — женский, дружный. Зарплата была маленькой, но это были её, Галины, деньги. Первые собственные деньги за тридцать лет.
В тот день она купила три одинаковые чашки — себе, маме и Свете. Простые, белые, без всяких горошков и трещин. Когда она пришла домой, Света и Анна Петровна уже накрывали на стол.
— Мам, ты чего такая сияющая? — улыбнулась Света.
— Меня на работу взяли, — сказала Галина и поставила на стол пакет с чашками. — Это нам. К новой жизни.
Они сидели за столом, пили чай из новых, идеально белых чашек. И Галина смотрела на два самых родных лица на свете и понимала, что дом — это не стены и дорогая мебель. Дом — это там, где тебя любят и ждут. А всё остальное… всё остальное можно построить заново. Даже в пятьдесят. Особенно в пятьдесят.