Кофеварка фыркнула в последний раз и затихла. Ольга налила себе полную кружку, даже не добавив молока — хотелось чего-то горького, настоящего, чтобы взбодриться. За окном серело ноябрьское утро, ленивое и промозглое. Дмитрий ещё спал, раскинувшись на их большой кровати, и во сне выглядел почти таким же, как двадцать лет назад — беззащитным, с упрямо сжатыми губами. Только седина у висков выдавала возраст и, как теперь понимала Ольга, накопившуюся усталость не от работы, а от жизни, которая всё никак не хотела становиться проще.
Она села за кухонный стол, обхватив горячую кружку ладонями. Тишина. Та самая утренняя тишина, которую она когда-то так ценила. Теперь же она казалась звенящей, наполненной невысказанными тревогами. Всё началось месяца три назад, с очередного визита Тамары Павловны, её свекрови. Женщина она была деятельная, с неугасающим блеском в глазах и вечной верой в чудо. Чудеса, правда, всегда требовали первоначальных вложений.
— Оленька, ты только послушай! Это не какая-то там пирамида, это элитный закрытый клуб инвесторов! — щебетала она, размахивая перед носом Ольги глянцевой брошюрой. — Вкладываешь в разработку уникальных алтайских травяных сборов. Спрос бешеный! Через полгода удваиваешь капитал. Сам профессор Звягинцев курирует!
Ольга тогда только устало улыбнулась. Она этого профессора Звягинцева знала. Вернее, знала таких, как он. Они с завидной регулярностью появлялись в жизни Тамары Павловны: то с «космическими одеялами», то с «бриллиантовыми вкладами», то с «акциями новой кремниевой долины под Рязанью». Каждый раз это заканчивалось одинаково: профессор исчезал, а Тамара Павловна пару месяцев сидела на хлебе и воде, занимая деньги у сына. У их семьи.
— Мама, давай не будем, — мягко сказал тогда Дима, но Ольга видела, как загорелись его глаза. Он был падок на такие истории. Всю жизнь работая инженером на заводе, он втайне мечтал о лёгких деньгах, о прорыве, который позволит ему наконец «вздохнуть полной грудью».
— Димочка, ну ты же умный мальчик! — не унималась свекровь. — Это шанс! Один-единственный! Я уже свою «однушку» на окраине заложила. Понимаешь? Я верю!
У Ольги тогда похолодело внутри. Заложила квартиру. Это уже был новый уровень безумия.
— Тамара Павловна, вы в своём уме? Единственное жильё… А если что-то пойдёт не так?
— Ой, Оля, ты всегда была такой пессимисткой! — отмахнулась свекровь. — Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. А я хочу пить шампанское! И чтобы мой сын его пил, а не в своей конторе от звонка до звонка сидел!
В тот вечер они с Димой долго ругались. Вернее, ругалась она, а он отмалчивался, глядя в стену.
— Ты же понимаешь, что это обман? Очередной лохотрон! Твоя мать останется на улице, и куда она пойдёт? К нам? В нашу двушку?
— Оля, ну почему ты так… Мама просто хочет как лучше. Она верит…
— Верить можно в Бога, Дима! А в профессоров с глянцевыми брошюрами верят только дураки! Я тебя прошу, не смей в это лезть. У нас ипотека на эту квартиру, ты помнишь? Ещё семь лет платить. У нас нет свободных денег. Ни копейки.
Он тогда поклялся. Смотрел ей в глаза честным, уставшим взглядом и клялся, что не даст матери ни рубля и сам не ввяжется. Ольга почти поверила. Почти. Но червячок сомнения остался. Он точил её изнутри все эти три месяца. Дима стал скрытным, часто разговаривал по телефону в другой комнате, а на её вопросы отвечал раздражённо: «По работе, Оль, не мешай». Он перестал приносить домой зарплату, объясняя это тем, что на заводе какие-то задержки, переводы на новую систему.
А вчера всё рухнуло. Вечером, когда она уже ложилась спать, раздался звонок. Тамара Павловна. Она не щебетала. Она рыдала в трубку так, что у Ольги заломило в ушах.
— Пропали… всё пропали… Оленька, Дима с тобой?.. Этот Звягинцев… телефон отключён… офис закрыт… на двери бумажка «аренда»… Что же делать, а?..
Ольга молча положила трубку. Она не стала ничего говорить. Просто села на край кровати и посмотрела на мужа, который делал вид, что увлечённо читает книгу. Он даже не поднял на неё глаз, но она видела, как дрожат его руки.
Вот и наступило утро. Кофе допит. В квартире по-прежнему тихо. Ольга встала, подошла к шкафу в прихожей и достала большую дорожную сумку. Старую, с которой они когда-то ездили в Крым. Она молча вошла в спальню. Дмитрий уже не спал, он сидел на кровати, обхватив голову руками.
— Что ты делаешь? — спросил он глухо, увидев сумку.
— Собираю твои вещи, — ровным голосом ответила Ольга. Она открыла шкаф и начала вытаскивать его рубашки, свитера, брюки. Она действовала методично, без суеты, словно выполняла давно знакомую, рутинную работу.
— Оля, подожди… давай поговорим. Я всё объясню.
— А что тут объяснять, Дима? — она не повышала голоса. Её спокойствие пугало его гораздо больше, чем крик. — Мама твоя позвонила вчера. Рыдала. Я так понимаю, шампанского не будет?
Он вздрогнул.
— Это… это недоразумение. Я уверен, всё наладится. Профессор просто… уехал на симпозиум.
— На симпозиум. Внезапный. Вместе со всеми деньгами, — Ольга бросила в сумку стопку футболок. — Сколько ты взял?
Он молчал.
— Дима, я спрашиваю, сколько?
— Оля, не надо…
— Сколько?! — она впервые сорвалась на крик.
— Почти миллион, — прошептал он, и этот шёпот прозвучал в тихой комнате как выстрел.
Ольга замерла с его свитером в руках. Миллион. Это были деньги, которые они откладывали десять лет. На «чёрный день». На старость. На то, чтобы закрыть ипотеку раньше срока. Это был их страховочный трос, их маленькая подушка безопасности в этом шатком мире.
— Где ты их взял? Они же были на моём счёте.
— Я… — он не мог поднять на неё глаз. — Я попросил тебя подписать бумаги… Помнишь, месяц назад? Сказал, что для налоговой, для вычета… А это была доверенность на управление счётом.
Она села на пол, прямо там, среди разбросанных вещей. В голове зашумело. Она помнила. Он суетился, торопил её, говорил, что опаздывает. «Олечка, просто подмахни тут и тут, это формальность». И она, уставшая после работы, не вчитываясь, подписала. Своему мужу. Человеку, с которым прожила двадцать пять лет.
— Ты меня обманул, — сказала она тихо, но не ему, а скорее себе, осознавая всю глубину предательства. — Ты не просто влез в авантюру. Ты меня обманул.
— Оля, я хотел как лучше! — он наконец сорвался с кровати и подбежал к ней, пытаясь обнять. — Я хотел, чтобы мы жили нормально! Чтобы ты не считала каждую копейку! Я бы всё вернул, с процентами! Я для нас старался!
Она оттолкнула его. Не сильно, но решительно. Встала. Её взгляд был твёрдым, как сталь. В нём не было ни слёз, ни жалости. Только холодная, выжженная пустота.
— Для «нас»? Ты отдал наши общие, наши единственные сбережения в лапы мошенника, потому что твоя мама, которая в свои семьдесят лет не научилась отличать правду от лжи, сказала тебе, что это «шанс». Ты втянул нашу семью в долговую яму.
— Но это не только мои долги! Мама тоже…
И тут плотину прорвало. Ольга посмотрела ему прямо в глаза.
— Вот именно. Теперь вы с мамой вдвоём в долгах по уши, а ко мне и к моей квартире даже не подходи! — сказала она, складывая его вещи. — Эта квартира куплена ещё до брака, она моя. Ипотеку мы платили вместе, да. Но твою долю я тебе отдам. Когда смогу. А пока — уходи.
— Куда я пойду? Оля, ты что, выгоняешь меня? На улицу?
— Почему на улицу? У тебя есть мама. Вы же теперь одна команда, «успешные инвесторы». Вот и будете вместе думать, как из этого выбираться. Можете снять комнату. Можете поехать к ней в теперь уже не её квартиру, пока вас оттуда не выселили приставы. Это ваши проблемы, Дима. Ваши. Не мои.
Она застегнула молнию на сумке. В коридоре нашла его старые кроссовки, куртку. Сложила всё аккуратно у двери.
— Я не уйду, — упрямо сказал он. — Это и мой дом тоже.
— Ты перестал считать его своим домом в тот момент, когда подсунул мне на подпись ту доверенность. Дверь открыта. Уходи по-хорошему. Не заставляй меня вызывать полицию.
Он смотрел на неё, и в его взгляде была смесь отчаяния, злости и непонимания. Он всё ещё не верил, что это происходит наяву. Что его Оля, его тихая, домашняя, всё понимающая Оля, способна на такое.
— Ты пожалеешь, — бросил он.
— Я жалею уже три месяца, Дима. С того самого дня, как твоя мама пришла с этой брошюрой. А сегодня я перестала жалеть. Сегодня я начала действовать. Уходи.
Он постоял ещё минуту, потом схватил сумку, куртку и, не сказав больше ни слова, вышел, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу.
Ольга осталась одна. Она медленно обошла квартиру. Вот его кресло, с вмятиной на подлокотнике. Вот его кружка с дурацкой надписью «Царь, просто царь». Вот его тапочки у кровати. Двадцать пять лет. Целая жизнь. Она не плакала. Слёз не было. Было только ощущение ампутации. Больно, страшно, но необходимо, чтобы выжить. Она подошла к окну. Внизу Дмитрий переходил дорогу, ссутулившись, волоча за собой сумку. Он не оглянулся. Ольга смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом. Потом она закрыла шторы, налила себе ещё одну кружку горького, крепкого кофе и села за стол. Впервые за долгие месяцы тишина в квартире не давила. Она лечила.
Первые дни были самыми странными. Ольга ходила по квартире и натыкалась на призраков прошлой жизни. Забытая на полке в ванной зубная щётка. Его недочитанный детектив на прикроватной тумбочке. Она собирала всё это в большой пакет, как улики, и безжалостно выносила на помойку. Это был её собственный ритуал очищения. Она знала, что если оставит хоть что-то, то начнёт жалеть, вспоминать, сомневаться. А сомневаться было нельзя.
Телефон звонил не переставая. В основном это была Тамара Павловна. Первые её звонки были полны истерики и причитаний.
— Оленька, деточка, как же ты могла! Выгнать родного мужа! Он же твой Дима! Мы же семья! Мы должны держаться вместе в такой трудный час!
— Трудный час устроили вы себе сами, Тамара Павловна, — отвечала Ольга ровным голосом, разбирая счета на кухне. — Я вас предупреждала.
— Но кто же знал! Меня обманули, старую женщину! И Диму моего тоже! Он же тебе добра хотел, процветания! А ты… Ты его предала!
— Предал он меня, когда тайком отнёс наши общие деньги мошенникам. До свидания.
Ольга научилась класть трубку первой. Потом тактика свекрови сменилась. Она стала давить на жалость.
— Оля, мы живём впроголодь. Дима не может найти работу, он весь серый, осунулся… У меня давление скачет каждый день. Может, ты хоть немного денег дашь? На лекарства…
— У вас был миллион. Попросите у профессора Звягинцева, — отрезала Ольга.
Звонил и Дима. Его звонки были другими. Сначала он пытался извиняться, говорил коряво, путано, что был неправ, что бес попутал. Ольга слушала молча.
— Оль, я всё верну. Я устроюсь на вторую работу, на третью… Я всё отработаю. Только пусти меня обратно. Я не могу без тебя. Квартира без тебя пустая.
— Квартира без тебя, Дима, спокойная, — отвечала она. — И я в ней наконец-то начала спать по ночам.
Когда извинения не помогли, он перешёл к обвинениям.
— Тебе просто было удобно! Нашла повод от меня избавиться! Ты никогда меня не любила! Только и думала о своих деньгах, о своей ипотеке! Мещанка!
После этого звонка Ольга заблокировала и его номер, и номер свекрови. Наступила тишина. Настоящая. Не звенящая, а плотная, обволакивающая. Поначалу она пугала. Ольга привыкла, что дома всегда кто-то есть, что нужно готовить ужин на двоих, согласовывать планы на выходные. Теперь же вечера были длинными и пустыми. Она включала телевизор, но не смотрела его, просто чтобы что-то гудело на фоне.
Однажды вечером, разбирая старые бумаги, она наткнулась на их свадебный альбом. Толстый, в бархатной обложке. Она села на диван и начала листать. Вот они, молодые, смешные, с глупыми причёсками и горящими глазами. Вот он несёт её на руках через мост. Вот они на море, строят песчаный замок. Ольга смотрела на его лицо на фотографиях — открытое, честное, влюблённое. Куда всё это делось? В какой момент её надёжный, правильный Дима превратился в азартного, слабовольного мужчину, способного на обман? Она не заметила этого перехода. Или не хотела замечать? Он всегда был немного маменькиным сынком, всегда прислушивался к её советам больше, чем к здравому смыслу. Ольга всегда это списывала на сыновью любовь, на уважение к старшим. А оказалось, это была инфантильность, безответственность, которую она сама же и поощряла, взваливая на себя все бытовые и финансовые решения. Она была локомотивом, а он — удобным пассажиром в её поезде. И вот, он решил сойти на первой же станции, где поманили золотыми горами.
Ольга закрыла альбом. Слёзы всё-таки навернулись. Не от жалости к нему. От жалости к себе, к той молодой девочке с фотографии, которая верила, что их «долго и счастливо» будет вечным. Она позволила себе поплакать. Горько, навзрыд, как не плакала много лет. А потом умылась холодной водой, заварила себе травяной чай и твёрдо решила, что прошлое должно остаться в прошлом. Альбом она убрала на самую дальнюю полку антресолей.
Постепенно жизнь стала налаживаться. Ольга поняла, что одной ей нужно гораздо меньше денег. Она перестала покупать тонны продуктов, которые потом портились. Она могла съесть на ужин простой йогурт или салат, и никто не смотрел на неё с укоризной, требуя «нормальной еды». Она стала больше ходить пешком, просто так, бесцельно гуляя по осеннему парку после работы. Она записалась на йогу. Сначала было неловко, все вокруг казались такими гибкими и молодыми. Но потом она втянулась. Ей нравилось это ощущение контроля над собственным телом, эта тишина в зале, нарушаемая только ровным дыханием.
Как-то раз в магазине она столкнулась со Светланой, старой институтской подругой, с которой они почти перестали общаться.
— Олька, ты?! А я тебя не узнала! Посвежела так, помолодела! — затараторила Света. — Как ты? Как Дима?
Ольга на мгновение замялась. А потом сказала правду. Просто и без подробностей.
— Мы разошлись.
Светлана не стала ахать и задавать бестактных вопросов. Она просто посмотрела на Ольгу внимательно и сказала:
— Понятно. Слушай, а давай в субботу ко мне? Посидим, поболтаем. Я пирог испеку с капустой, как ты любишь.
В ту субботу Ольга впервые за много лет пошла в гости одна. Они со Светой просидели до поздней ночи. Говорили обо всём: о детях, о работе, о болячках, о дурацких сериалах. И ни разу Светлана не спросила о причинах развода, не лезла в душу. Она просто была рядом. И Ольга поняла, как же ей не хватало этого простого женского общения, этой поддержки, не требующей ничего взамен.
Возвращаясь домой на такси, она смотрела на ночной город, на огни в чужих окнах. Раньше она бы подумала: «Вот люди живут, семьями, а я одна». Теперь же она думала по-другому: «Интересно, сколько из этих людей по-настоящему счастливы? А я… я, кажется, начинаю быть счастливой. По-своему. Тихо, без фанфар».
Однажды, уже ближе к Новому году, когда город был украшен гирляндами и в воздухе пахло хвоей и мандаринами, в её дверь позвонили. Ольга посмотрела в глазок. На пороге стоял Дмитрий. Он выглядел плохо. Похудевший, в каком-то старом, потрёпанном пальто, с серым лицом. Ольга колебалась, но всё же открыла.
— Что тебе нужно? — спросила она через цепочку.
— Оля, пусти. Пожалуйста. Я замёрз. Надо поговорить.
Она помолчала, а потом сняла цепочку. Он вошёл в прихожую и остановился, растерянно оглядываясь. В квартире пахло выпечкой и чем-то неуловимо новым, свежим. На стене висела новая картина — яркий натюрморт, который она купила на вернисаже.
— У тебя… уютно, — сказал он тихо.
— Проходи на кухню. Чай будешь?
Он кивнул. Пока она ставила чайник, он сидел на табуретке, сгорбившись, и смотрел на свои руки.
— Мама… в больнице, — сказал он наконец. — Сердце прихватило. Квартиру нашу… ну, её… отобрали. Банк. Мы сейчас живём у её сестры, в одной комнате. Тётя Зина нас пилит с утра до вечера.
Ольга молча поставила перед ним чашку с чаем.
— Мне жаль, что так вышло с Тамарой Павловной. Надеюсь, она поправится.
— Оля… я был таким идиотом, — он поднял на неё глаза, и в них стояли слёзы. — Таким слепым, самонадеянным дураком. Я всё разрушил. Свою жизнь, твою… Прости меня. Если можешь.
— Я не держу на тебя зла, Дима. Правда. Я просто… живу дальше.
— Я знаю, что наделал дел… Я не прошусь обратно. Я просто хочу, чтобы ты знала. Я нашёл работу. Охранником в супермаркете. Сутки через трое. Платят немного, но это хоть что-то. Я начал отдавать долги. Понемногу. Я… я пытаюсь всё исправить.
Он говорил, а Ольга смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни злости, ни жалости, ни любви. Перед ней сидел чужой, уставший мужчина. Человек из её прошлого, с которым её больше ничего не связывало.
— Это хорошо, что ты работаешь, — сказала она спокойно. — Это правильно.
Он допил чай, поставил чашку.
— Можно я… буду иногда звонить? Просто узнать, как ты?
— Зачем, Дима? У каждого из нас теперь своя жизнь. Давай не будем бередить старое. У тебя есть мама, о которой нужно заботиться. У меня — свои планы.
Он понял. Он встал, надел своё старое пальто. В дверях обернулся.
— Ты стала… другой. Сильной какой-то.
— Я всегда такой была, — ответила Ольга. — Просто ты этого не замечал. Прощай.
Она закрыла за ним дверь. На этот раз не было ни ощущения ампутации, ни горечи. Было только чувство завершённости. Точка в конце длинного предложения.
Она подошла к окну. На улице повалил снег — крупный, пушистый, как в детстве. Он покрывал серый асфальт, грязные крыши машин, делая мир чище и светлее. Ольга улыбнулась. Впереди был Новый год. Новая жизнь. И впервые за много лет она ждала его не с тревогой, а с тихой, светлой надеждой. Она знала, что всё будет хорошо. Потому что теперь её счастье зависело только от неё самой.