Старый дом пах временем. Не затхлостью, нет, а чем-то сложным, неуловимым: сушёными травами, которые мама когда-то развешивала на чердаке, пылью со старых книг в отцовском кабинете и едва уловимым ароматом яблочного пирога, который, казалось, навсегда впитался в деревянные половицы кухни. Марина сидела в большом вольтеровском кресле, укрыв ноги пледом, и смотрела на отца. Он дремал, сидя у окна, его седая голова склонилась на грудь, а худые руки безвольно лежали на коленях.
После ухода мамы прошло чуть больше полугода. Тишина, которая сперва оглушала и давила, постепенно стала привычной, превратилась в фон. Эта тишина была наполнена скрипом ступеней, шуршанием страниц, когда Марина читала вслух отцу, и мерным тиканьем ходиков в прихожей. Они остались вдвоём в этом большом доме, как два островитянина после кораблекрушения. Отец всё больше уходил в себя, в мир, где мама была ещё жива, и вёл с ней долгие, неслышные беседы. А Марина… Марина просто была рядом. Она готовила, убирала, следила, чтобы он вовремя принимал лекарства, и старалась не думать о будущем.
Резкий, настойчивый звонок в дверь разорвал эту хрупкую идиллию. Отец вздрогнул, открыл глаза, в них на мгновение мелькнуло осмысление, тут же сменившееся привычной растерянностью.
— Кто это, дочка? — его голос был тихим, шелестящим, как осенние листья.
— Я посмотрю, папа. Сиди, — Марина мягко коснулась его плеча и пошла открывать.
На пороге стоял её младший брат Вячеслав. Рядом с ним, чуть позади, переминалась с ноги на ногу его жена Людмила. Слава широко улыбался, но улыбка не касалась его глаз. В руках он держал авоську, в которой сиротливо просвечивал пакет кефира и батон.
— Маринка, привет! А мы вот, мимо ехали, решили старика проведать, — пробасил он, проходя в дом, не дожидаясь приглашения. Люда скользнула следом, окинув прихожую быстрым, оценивающим взглядом.
— Здравствуй, Слава. Привет, Люда, — ровно ответила Марина, закрывая дверь. — Неожиданно. Ты же вроде не звонил.
— А что, к отцу теперь по записи надо? — хмыкнул Слава, снимая куртку и вешая её на крючок, где висело пальто матери. Марина внутренне поморщилась. — Батя где? В гостиной?
Он прошёл в комнату, не дожидаясь ответа.
— Пап, привет! Это я, Славка! — его громкий голос заполнил всё пространство. Отец растерянно моргал, пытаясь сфокусировать на нём взгляд.
— Слава… сынок. А я думал… — он запнулся.
— Что, не ждал? А вот мы приехали! — Слава плюхнулся на диван и похлопал по месту рядом с собой. — Людка, иди сюда, чего ты там в дверях застряла?
Люда вошла, натянуто улыбнулась старику.
— Здравствуйте, Иван Петрович. Как вы тут?
— Хорошо… — пробормотал отец. — Маша… твоя мама… она пирог хотела печь.
Марина вздохнула и пошла на кухню ставить чайник. Она знала, чем закончатся эти визиты. Они случались раз в пару месяцев и всегда шли по одному сценарию. Сначала — громкие приветствия и показная забота. Потом — чай с принесённым батоном. А после — разговоры о деньгах.
— Маринка, а чего у вас тут так… прохладно? — донёсся из гостиной голос Люды. — Экономите на отоплении? Отца же простудить можно.
— Я слежу за температурой, Люда. Отцу комфортно, — ответила Марина с кухни, ставя на стол чашки.
Они пили чай. Слава рассказывал что-то о своей работе, о том, как его «опять зажимает начальство», как растут цены, и как тяжело растить двоих детей. Люда поддакивала и бросала на Марину сочувственные взгляды, которые раздражали больше откровенной неприязни.
— Да уж, жизнь сейчас не сахар, — подытожил Слава, отодвигая пустую чашку. — Вот мы и подумали… пап, ты же нас слышишь? Мы с Маринкой тут посоветоваться хотим.
Отец кивнул, хотя было видно, что он не улавливает сути разговора.
— Дом-то большой, — вкрадчиво начала Люда. — Вам двоим тут и места много, и содержать его накладно. Одна коммуналка, поди, сколько выходит… А ремонт? Тут же вложений — немерено. Крыша, я видела, в одном месте подтекает.
— Я вызвала мастера, он всё починит, — отрезала Марина.
— Мастера — это хорошо, — подхватил Слава. — Но это всё временные меры. Дом старый, он будет сыпаться. Мы тут с Людкой прикинули… самый разумный вариант — продать его.
Марина молча смотрела на брата. Она ждала этого.
— Продать? — переспросила она ледяным тоном. — И куда, по-вашему, мы с отцом должны пойти?
— Ну как куда? — оживилась Люда. — Купите себе квартирку. Однокомнатную, или даже студию. Вам за глаза хватит. Уютно, тепло, убирать меньше. Отцу на старости лет по хоромам бегать ни к чему. А разницу от продажи… ну, поделим. По-честному, по-родственному. Нам бы эти деньги сейчас ой как пригодились. Ипотека висит, пацанов в школу собирать.
— Это дом отца. И мамы, — медленно проговорила Марина. — Он здесь прожил всю жизнь. Здесь каждый гвоздь им забит. Вы предлагаете вырвать его с корнем и пересадить в бетонную коробку? Ради вашей ипотеки?
— Ну почему сразу «ради нашей»? — надулся Слава. — Это и моя доля тоже. Я такой же сын, как и ты — дочь. Или ты забыла? Просто ты тут живёшь, а я нет. Но по закону мы наследники равные.
— Мама оставила завещание, — тихо сказала Марина.
— Какое ещё завещание? — глаза Славы сузились. — Ты что-то молчала.
— Она оставила свою долю мне. Потому что знала, что я не брошу отца и этот дом. Так что по закону, Слава, у отца половина, и у меня половина. Твоей доли здесь нет.
В комнате повисла звенящая тишина. Люда смотрела на Марину с откровенной ненавистью.
— Это она с твоей подачи написала! — выплюнула она. — Обработала мать, пока та болела! Подсунула бумажку! Мы это в суде оспорим!
— Удачи, — пожала плечами Марина. — Мама была в здравом уме и твёрдой памяти. Нотариус это подтвердит.
— Ах ты… — Слава вскочил, его лицо побагровело. — Значит, вот как ты решила, да? Всё себе захапать? Отца с матерью приватизировала, а теперь и дом?
— Успокойся, Слава. Я ничего не «захапала». Я просто ухаживала за родителями, пока вы приезжали раз в год на шашлыки. Я мыла маму, когда она уже не могла встать. Я сидела у её постели ночами. Где вы были тогда?
— Мы работали! У нас дети! — крикнул он.
— У меня тоже работа. И не было детей, за которыми нужно было бы присматривать. Были только стареющие родители. И я сделала свой выбор. А вы — свой.
Слава и Люда ушли, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в серванте. Отец испуганно смотрел на Марину.
— Они ругались? Маша не любит, когда ругаются.
— Всё хорошо, папочка. Они уже ушли, — она погладила его по руке. — Хочешь, я тебе почитаю?
Она думала, что на этом всё закончится. Но это было только начало. Через неделю они приехали снова. На этот раз без предупреждения, вечером. Слава был пьян. Он не кричал, а говорил с пьяной, слезливой настойчивостью.
— Маринка, ну ты пойми… я же не со зла. Мне хреново, понимаешь? Денег нет. Люда пилит. Пацаны растут. А ты тут сидишь, как королева, в хоромах. Ну не по-людски это. Отец же наш общий. Давай по-хорошему. Продадим. Я тебе даже долю побольше оставлю, за уход.
— Уходи, Слава. Ты пьян.
— Я не уйду! Это и мой дом! — он стукнул кулаком по столу.
Марине пришлось вызвать полицию. Участковый, пожилой уставший мужчина, долго выслушивал обе стороны, вздыхал и в итоге увёз Славу протрезветь.
После этого они начали действовать по-другому. Они стали приезжать, когда Марины не было дома. Привозили отцу гостинцы — дешёвые конфеты, которые ему были нельзя, сладкую газировку. Люда садилась рядом с ним и вкрадчивым голосом начинала рассказывать, какая Марина плохая.
— Она вас, Иван Петрович, совсем не жалеет. В холоде держит. Кормит одной кашей. А денежки-то ваши себе забирает. Пенсию вашу. Мы бы вас к себе забрали, да квартира маленькая. Вот если бы домик продать… мы бы вам такую комнатку отгрохали! И внуки рядом, и уход…
Отец слушал, кивал, а потом всё пересказывал Марине, путаясь и сбиваясь. Она видела, как его это мучает. Он начал плохо спать, вздрагивал от каждого звука.
Однажды Марина вернулась с работы раньше и застала картину: Люда сидела за отцовским столом, а перед стариком лежал какой-то документ и ручка.
— …Вы только вот здесь подпишите, Иван Петрович. Это просто для формальности. Бумажка для соцзащиты, чтобы вам льготы добавили…
— Что здесь происходит? — голос Марины прозвучал, как удар хлыста.
Люда вздрогнула, поспешно сгребла бумаги.
— А мы вот… с отцом беседуем.
— Я вижу, как вы беседуете. Вы пытались заставить его подписать дарственную на свою долю? Вы в своём уме?
В тот вечер у Марины сдали нервы. Она позвонила Славе.
— Если вы ещё хоть раз приблизитесь к отцу или к этому дому, я напишу заявление о мошенничестве и психологическом давлении на недееспособного человека. У меня есть свидетели — соседи, участковый. Я вам такую жизнь устрою, что вы свою ипотеку никогда не выплатите.
Какое-то время была тишина. Они не приезжали, не звонили. Марина позволила себе немного расслабиться. Она наняла рабочего, который починил крышу. Посадила в саду новые розы, мамины любимые. Жизнь, казалось, начала входить в свою тихую, размеренную колею.
Но однажды, разбирая старые бумаги в отцовском столе, она наткнулась на пожелтевший лист. Это был договор купли-продажи на их старую «копейку», которую отец продал лет двадцать назад. И подпись покупателя. Марина замерла. Подпись была точь-в-точь как у отца. Но это была не его рука. Она узнала почерк брата. Слава с юности умел идеально подделывать подпись отца — они часто смеялись над этим, когда он расписывался за отца в школьном дневнике.
Холодок пробежал у неё по спине. Она поняла, что они не остановятся. Они найдут способ обмануть, подделать, отобрать. И она устала бороться. Устала жить в постоянном напряжении, вздрагивать от каждого звонка. Ей нужна была точка. Окончательная.
Она потратила неделю на раздумья, консультации с юристом и звонки в банк. Решение, которое она приняла, было тяжёлым, но единственно верным. Она взяла большой кредит в банке под залог своей городской квартиры.
Затем она позвонила Славе.
— Я хочу поговорить. Приезжайте. Только вдвоём. Без спектаклей.
Они приехали на следующий день. Настороженные, готовые к очередной битве. Марина встретила их на кухне. Она была абсолютно спокойна.
— Я не буду ходить вокруг да около, — начала она, не предложив им даже сесть. — Я устала от этой войны. Она разрушает меня и убивает отца. Поэтому я делаю вам предложение.
Она положила на стол заключение независимого оценщика.
— Это рыночная стоимость дома. Я готова выкупить у отца его долю. За половину этой суммы. Деньги я переведу ему на счёт. А он напишет на меня дарственную.
Слава и Люда переглянулись. В их глазах мелькнул азарт.
— То есть… — начал Слава, — ты дашь отцу… — он быстро посчитал в уме, — три миллиона?
— Да. И вы больше никогда не будете иметь никаких прав на это имущество. Ни сейчас, ни после… никогда.
— А нам-то с этого что? — встряла Люда. — Деньги-то отцовские будут. А он, может, ещё сто лет проживёт.
— А то, что после этого разговора я иду с отцом к нотариусу, и он пишет завещание. На всё своё имущество. Включая эти деньги. И угадайте, на кого он его напишет?
Она смотрела им прямо в глаза. Они поняли. Отец был полностью под её влиянием. Они не получат ни копейки.
— Но если… — Марина сделала паузу, — вы сейчас соглашаетесь не оспаривать его волю, прекращаете всякое общение и исчезаете из нашей жизни, то я, из этих денег, отдам вам… — она назвала сумму. Сумма была значительной. Достаточной, чтобы закрыть их ипотеку и ещё осталось. — Наличными. После сделки. Как компенсацию за ваше душевное спокойствие.
Слава жадно сглотнул. Люда вцепилась ему в руку. Это был их шанс. Получить всё и сразу. Не ждать годами.
— Мы согласны, — быстро сказала она.
Сделка прошла через неделю. В кабинете у нотариуса царила напряжённая, деловая атмосфера. Отец, которого Марина подготовила, молча сидел и делал всё, что она говорила. Он подписал договор дарения своей доли. Марина передала Славе тяжёлый конверт. Он, не стесняясь, пересчитал деньги прямо там. Его руки слегка дрожали.
Когда все формальности были улажены, они вышли на улицу. Слава, опьянённый лёгкими деньгами, вдруг решил проявить великодушие.
— Ну, что, сестрёнка… не поминай лихом. Мы к бате будем заезжать иногда, проведывать…
И вот тогда Марина остановилась. Она повернулась к нему. Её лицо было холодным и отстранённым, как у хирурга после сложной операции.
— Вы получили свои деньги, я — свою собственность. Инцидент исчерпан. Прошу не беспокоить больше ни меня, ни моих родителей.
— Ты это в каком смысле? — нахмурился Слава. — Я же сын.
— Ты продал своё сыновство. Только что. За наличный расчёт, — она посмотрела на Люду, которая поспешно прятала конверт в сумку. — У отца теперь только один ребёнок. Я. Любой ваш звонок или визит я буду расценивать как преследование и нарушение частной жизни. Прощайте.
Она развернулась и, взяв под руку отца, повела его к машине. Она не оглянулась.
Вернувшись домой, она первым делом заварила отцу и себе чай. Поставила на стол мамину вазочку с печеньем. Отец сидел в своём кресле у окна и впервые за долгое время улыбался.
— Хорошо дома, дочка, — сказал он. — Тихо. Как при маме.
Марина села напротив, взяла его тёплую, сухую руку в свою. Да, впереди у неё были годы выплат по кредиту. Да, она была одна. Но в этот момент она чувствовала не тяжесть, а невероятную лёгкость. Она откупилась. Она купила не просто долю в доме. Она купила тишину. Она купила спокойствие для своего отца. Она купила право закрыть дверь перед прошлым и больше никогда её не открывать. И эта покупка стоила каждого потраченного рубля. Она посмотрела в окно, на розы в саду, и поняла, что теперь они точно не завянут.