— Ты что, совсем страх потерял?! — голос Тони прорезал тишину подъезда так, что на третьем этаже заскулила соседская собака. — Думал, я не узнаю? Думал, дура твоя жена, ничего не понимает?!
Яков замер у двери квартиры 47, ключ так и не долетел до замочной скважины. Он обернулся — Тоня стояла на лестничной площадке, тяжело дыша после подъема, лицо красное, глаза... Господи, такими глазами она смотрела на него тридцать лет назад, когда застукала с Ленкой из соседнего общежития. Только тогда в этих глазах была боль, а сейчас — ярость чистой воды.
— Тонь, погоди, давай дома... — начал он, но она уже шла к нему, сумка с продуктами раскачивалась в руке как маятник.
— Дома?! Какого дома?! Твой дом здесь, за этой дверью, да?!
Яков успел подумать, как же быстро все полетело к чертям. Ещё вчера утром он пил кофе на кухне, Тоня жарила яичницу, и всё было... нормально. Обыденно. Привычно. Скучно? Да, скучно, чего уж там. Сорок два года вместе — романтика выветривается, как запах духов. Остаётся быт: счета за коммуналку, напоминания про таблетки от давления, молчаливые ужины под телевизор.
А Жанна... Жанна была как глоток воздуха. Они познакомились на курсах компьютерной грамотности для пенсионеров — смешно, конечно. Ему шестьдесят три, ей пятьдесят восемь, оба вроде уже не дети. Но когда она смеялась над его неумением справиться с мышкой, когда касалась его руки, показывая, куда нажимать... Три месяца. Всего три месяца он позволял себе быть не Яковом Петровичем, примерным мужем и отцом, а просто... мужчиной.
— Давайте, дверь открывайте, голубки! — Тоня уже колотила в дверь кулаком. — Не откроете, с сыном вышибем её, узнаете, как изменять!
Дверь распахнулась неожиданно быстро. Жанна стояла на пороге в домашнем халате, волосы собраны в небрежный пучок, на лице — растерянность пополам со страхом.
— Добрый день... — начала Жанна.
— Добрый день, милочка! Будем знакомиться! Я — жена. Законная. Та, которая тридцать лет бельё ему стирала, супы варила, со свекровью его мерзкой жила! А ты кто? Подстилка последняя!
Яков всё-таки вошел следом, закрыл дверь. В квартире пахло кофе и чем-то сладким — Жанна пекла по субботам шарлотку. Они собирались сегодня... Эх, теперь ничего не будет.
— Тоня, прекрати, — сказал он тихо. — Зачем кричать? Соседи услышат.
— Соседи?! Да пошли куда подальше твои соседи! — закричала Тоня.
Жанна попятилась к стенке, прижала ладони к груди. Она была бледная, испуганная — совсем не такая, какой он привык её видеть. Обычно Жанна была уверенной, спокойной, с ней легко говорилось обо всём. Они гуляли по парку, сидели в кафе, обсуждали книги, фильмы... Жизнь.
— Я... я не знала, что он женат, — выдавила из себя Жанна. — Он говорил...
— Говорил! — перебила Тоня. — Конечно, говорил! Они все говорят! Расскажи мне, что он тебе наплёл? Что жена его не понимает? Что я стерва? Что мы уже давно чужие люди?
Яков молчал. Потому что Тоня была права. Именно это он и говорил. И самое страшное — в это верил. Или хотел верить.
— Слушай, дорогая, я не виновата в том, что твой брак развалился! — Жанна выпрямилась, в голосе появилась злость. — Люди не расходятся из-за любовниц. Они расходятся, когда что-то ломается внутри их отношений.
— Ах вот как! — Тоня шагнула вперёд. — Умная какая! Психолог! Ты что, книжки про семейную жизнь читаешь между тем, как моего мужа к себе в постель затаскиваешь?!
— Мам!
Голос прозвучал из коридора. Миша. Яков закрыл глаза — не хватало ещё сына в это месиво впутывать. Тридцатилетний детина, два высших образования, успешный программист, а для матери так и остался мальчиком, которого можно дёргать по первому зову.
Миша появился в дверях, оглядел всех троих, и лицо его потемнело.
— Пап, ты серьёзно? — он смотрел на отца с таким разочарованием, что Якову захотелось провалиться сквозь землю. — Мама два дня плакала, не ела. Тётя Галя приезжала, успокаивала. Бабушка Люба таблетки сердечные пила от нервов. А ты тут...
— Миш, не надо, — Яков попытался подойти к сыну, но тот отступил.
— Не надо? А что надо, пап? Объясни мне, почему взрослый мужик бросает семью ради... — он посмотрел на Жанну с нескрываемым презрением. — Ради чего? Ради приключений на старости лет?
Жанна побледнела ещё сильнее, но промолчала. Яков вдруг ясно увидел ситуацию её глазами. Она думала, что встретила хорошего человека, свободного, одинокого. А оказалось — обманщика, труса, который не может честно сказать жене, что всё кончено.
— Поехали, мам, — Миша взял Тоню под локоть. — Нечего нам тут делать. Пусть живут, как хотят.
Но Тоня не двинулась с места. Она смотрела на Якова долгим, тяжёлым взглядом, в котором читалось всё сразу: боль, обида, ярость, усталость. И что-то ещё. Надежда? Или прощание?
— Сорок два года, Яша, — сказала она тихо. — Сорок два года мы вместе. Я родила тебе сына. Выхаживала, когда ты после операции лежал. Терпела твою мать, твои запои в молодости, безденежье. Всё терпела. А ты... — голос сорвался. — За что? За что мне это?
Яков открыл рот, но слов не нашлось. Что он мог сказать? Что устал? Что задыхался в этой жизни? Что хотел почувствовать себя молодым? Глупо. Жалко. Эгоистично.
— Я хотел... — начал он.
— Хотел! — Тоня усмехнулась горько. — Все вы хотите! А что я хотела? Спокойной старости хотела. С тобой. Внуков понянчить. Вместе на дачу ездить. А теперь что? Одна буду доживать?
Миша крепче сжал мамин локоть.
— Пошли, мам. Правда, пошли. Тебе не нужно это видеть.
Они развернулись к выходу. Яков смотрел им вслед, и внутри всё сжималось в комок. Он вспомнил, как Тоня выглядела в двадцать лет — тоненькая, смешливая, с родинкой на щеке. Как она плакала от счастья, когда он сделал ей предложение. Как держала на руках новорожденного Мишку, уставшая после родов, но светящаяся изнутри.
Когда всё это кончилось? Когда они перестали быть близкими?
Дверь захлопнулась. Жанна заплакала и убежала в комнату.
А Яков остался стоять в прихожей чужой квартиры, понимая, что потерял дом.
Настоящий дом.
Яков вернулся домой поздно вечером. Ключ провернулся в замке беззвучно — он смазывал замок месяц назад, когда Тоня жаловалась на скрип. Привычка заботиться. Привычка быть мужем.
В квартире горел свет на кухне. Он разулся, прошёл по коридору — на вешалке висела мамина куртка. Тётя Галя приехала. Конечно. Тоня никогда не оставалась одна в трудные моменты — сестра всегда появлялась, как по волшебству.
Он остановился у порога кухни. За столом сидели трое: Тоня, тётя Галя и бабушка Люба. Перед ними дымились чашки с чаем, на столе лежала раскрытая коробка печенья. Женский совет. Суд над ним заочно уже состоялся, наверное.
— Явился, гуляка! — тётя Галя первой подняла голову. Лицо каменное, взгляд злой.
— Галь, не начинай, — Тоня устало провела рукой по лицу. Глаза красные, опухшие. Плакала долго, видно.
Бабушка Люба, мать Тони, молча разглядывала его поверх очков. Восемьдесят два года, а взгляд острый, пронзительный. Она пережила войну, голод, смерть мужа, вырастила троих детей одна. Таких не проведёшь, не разжалобишь.
— Садись, — сказала она неожиданно. — Чаю налить?
Яков осторожно присел на край стула. Принял чашку из бабушкиных рук.
— Ты понимаешь, что натворил, гуляка ты такой? — спросила бабушка Люба негромко.
— Понимаю, — выдавил он.
— Что понимаешь? — вмешалась тётя Галя. — Что семью разрушил? Что сына подвёл? Он на тебя всю жизнь равнялся, а ты ему вот такой пример подал!
— Галя, хватит, давай я сама с ним поговорю! — Тоня положила руку на плечо сестры.
Тётя Галя шумно выдохнула, но замолчала. Бабушка Люба отпила чаю, не сводя с Якова глаз.
Тоня посмотрела на него — не со злостью уже, а со странной отрешённостью. Словно смотрела на чужого человека.
— Ты останешься там? — спросила она просто. — У неё?
Вопрос повис в воздухе. Яков сжал чашку в руках — горячо, обжигает пальцы. Он провёл у Жанны весь день. Она плакала, он молчал. Потом они говорили — долго, тяжело. И он понял одну простую вещь: с Жанной было легко, потому что не было ответственности. Не было быта, счетов, больной тёщи, испорченного крана на кухне. Были только хорошие моменты — свидания, разговоры, прогулки. Красивая упаковка без содержимого.
А дом... Дом — это не романтика. Это Тонины тапки у кровати. Это запах её крема для рук. Это привычка вместе смотреть вечерние новости и пить малиновый чай.
— Нет, не останусь, — сказал он хрипло.
Тоня дёрнулась, будто её ударили. Тётя Галя открыла рот и хотела что-то сказать, но не стала.
— Значит, домой вернуться хочешь? Думаешь, что я прощу тебя, наглеца? — спросила Тоня.
Яков посмотрел на жену. На морщинки у глаз, на седые пряди в волосах, на знакомый до боли излом бровей. Сорок два года. Разве можно все взять и перечеркнуть?
— Я не знаю, простишь ли ты меня! — ответил он честно. — Но я хочу попробовать. Если ты дашь мне шанс.
— Шанс, — Тоня усмехнулась горько. — Ты хочешь шанс. А я что хочу, тебе интересно?
— Интересно.
— Я хочу...хочу всё вернуть — она запнулась, сглотнула. — Но так не будет. Никогда. Ты убил это. Убил доверие. И я не знаю, можно ли его вернуть.
Бабушка Люба тяжело поднялась из-за стола.
— Ладно. Я пойду спать. Вам нужно поговорить. Без нас. — Она остановилась рядом с Яковом, положила сухонькую ладонь ему на плечо. — Доверие не возвращается, внучок. Его строят заново. Долго. Трудно. И не факт, что получится. Но если любовь есть — попробовать стоит.
Она ушла, прихрамывая — артрит мучает. Тётя Галя поднялась следом, но у двери обернулась:
— Если обидишь её ещё раз — убью. Своими руками.
Она не шутила.
Остались вдвоём. Муж и жена. Сорок два года за плечами. И неизвестность впереди.
Тоня встала, подошла к окну. Ночной город мерцал огнями — где-то там жили тысячи людей со своими драмами, изменами, прощениями. Они не были уникальными. Самые обычные люди.
— Помнишь, как мы познакомились? — спросила она, не оборачиваясь. — На танцах в клубе. Ты меня три вечера подряд приглашал, а я отказывала. На четвёртый согласилась.
— Помню, — Яков подошёл ближе, но не притронулся. — Ты была в синем платье. С белым воротничком.
— Мама мне его сшила специально. — Тоня обернулась, и на лице её была странная полуулыбка. — Я думала — вот он, мой принц. Высокий, красивый, со смешными веснушками на носу. Ты мне стихи читал. Цветаеву.
— «Мне нравится, что вы больны не мной...»
— Да. — Она помолчала. — Я влюбилась в того парня. А потом была жизнь. Больницы, кредиты, ссоры из-за денег. Твоя мать, которая меня терпеть не могла. Ночные дежурства на заводе, чтобы Мишке на секции хватало. Мы выживали, Яша. Вместе. И я думала — это и есть любовь. Когда ты рядом в трудные дни.
Яков молчал. Горло сжало так, что говорить было больно.
— А потом я посмотрела в зеркало, — продолжила Тоня тихо, — и увидела старуху. Морщины, седина, обвисшая кожа. И поняла — я забыла про себя. Растворилась в семье, в быте, в тебе. Я перестала быть Тоней. Стала просто женой Якова. Мамой Миши.
— Тонь...
— Дай договорю. — Она подняла руку. — Я злилась на тебя сегодня. Ненавидела. Хотела, чтобы ты страдал так же, как я. Но знаешь, что я поняла, пока ты там пропадал? Я тоже виновата. Я тоже забыла про нас. Про то, что мы — не только родители, не только пенсионеры с кучей болезней. Мы — мужчина и женщина. И нам нужна была... близость. Не только физическая. Душевная.
Яков шагнул к ней, но Тоня отступила.
— Погоди. Я ещё не решила — прощу тебя или нет. Но я решила другое. — Она выпрямилась, и в её глазах появилось что-то новое, решительное. — Я запишусь на курсы английского. Давно хотела, но всё откладывала. И на танцы пойду. Для пожилых людей есть группы. И новую стрижку сделаю — надоело эту седую гриву в пучке таскать.
Яков смотрел на неё ошарашенно.
— Я буду жить для себя, — продолжила Тоня. — Не для тебя, не для Миши. Для себя. А ты подумай — нужна ли тебе такая жена. Которая не будет сидеть дома и ждать тебя с ужином. Которая, может, сама придёт поздно — с танцев или с подругами из кафе.
— Тонь, я...
— Тебе есть где переночевать? — перебила она деловито.
— Я думал... здесь...
— Нет. Не здесь. Пока не здесь. Поживи у Миши или у своего брата. Мне нужно время подумать. Недели две. Или три. Сама не знаю. — Она посмотрела на него прямо, без слёз, без истерики. — Мы оба наделали ошибок. Ты со своей любовницей, я — с тем, что стала невидимой женой. Давай исправлять. Но каждый своё. Отдельно. А потом посмотрим — есть ли у нас шанс начать заново.
Яков хотел возразить, обнять её, поклясться в верности. Но что-то в Тонином взгляде остановило его. Она была... другой. Сильнее. Увереннее. И он вдруг понял: он не просто потерял привычную жену. Он потерял ту Тоню, которая прощала, терпела, ждала. А эта новая Тоня... с этой ему только предстояло познакомиться.
— Хорошо, как скажешь! — сказал он.
Он ушёл той же ночью. А через месяц увидел Тоню в городском парке — она танцевала в группе с другими женщинами под музыку. Короткая стрижка, яркая помада, лёгкое платье. Смеялась, кружилась, и была... счастливой. Без него.
И Яков подумал: а вдруг самое правильное, что он сделал в жизни — это отпустил её? Дал ей возможность вспомнить, кто она такая.
Вернутся ли они друг к другу — неизвестно. Но одно Яков знал точно: та Тоня, которую он предал, умерла в тот день на чужой лестничной площадке. А та, что танцевала сейчас в парке — родилась заново. И он не имел права требовать её назад. Он мог только попросить... разрешения познакомиться.
Как сорок пять лет назад. На танцах. Когда всё только начиналось.