Кукушки. Глава 62
Не то чтобы спиртное в Кокушках было под запретом, но разные толки хмельное не употребляли и лишь православные позволяли себе на праздниках бражку, пиво и медовуху.
Пили в меру и злоупотребляющих зельем особо не наблюдалось, всё же отцовские заветы были сильны в кокушенских семьях. Не таков был Илья, вкусивший силу чужих денег нет-нет да прикладывался к заветной чепарушке, спрятанной под крышей бани. Не то чтоб ему кто-то запрещал пить, но и не приветствовал, оттого и делал он это в тайне от других. Был он слаб духом и трусоват, вот и отправился на встречу с Саввой во хмелю не забыв прихватить с собой и бражку. Выяснять отношения с противником на кулаках ему вовсе не хотелось, тот был силён, пузат и имел пудовые кулачищи, которые, ежели чего не оставят от противника и мокрого места.
На берег Илья прошмыгнул задами, чтобы никто его не увидел и оказался здесь раньше Саввы, которого задержала Епифарья. Развалившись на траве и глядя на лениво движущуюся воду реки, он медленно попивал бражку, мысленно придумывая слова и фразы с которых начнёт он свой разговор. Разморенный уходящим за горизонт солнцем и бражкой прикорнул на берегу так и не дождавшись Савву.
Тот уж думал, что и не найдет никого на месте встречи и очень удивился, увидев спящего противника и кувшинчик, стоявший рядом с ним. То, что православные пропускали по праздникам он знал, вот только пробовать не приходилось, в доме их подобное было не заведено, да и Никанор никогда хмельное не употреблял. Запретный плод- сладок, вот и Савве хотелось испробовать его. Он осторожно присел возле спящего Ильи и хлебнул запретной водицы.
Горло обожгло, в голове зашумело, а кусты, росшие у берега, задвоились в глазах. Никогда не пробывшему алкоголь Савве и глотка по за глаза хватило, тем более храпевший рядом Илья внезапно проснулся и сел, уставившись на него осоловевшими глазами.
-Ты чего тут? –спросил он Савву хриплым ото сна голосом.
-А ты чего? –ответил тот вопросом на вопрос.
-А я тебя жду, да задремал чуток, будешь? –Илья протянул Савве кувшинчик.
-Буду! –решительно ответил тот, прикладываясь к его горлышку. Эх, пьяное дело шатовато, а похмельное тошновато. Не пил Савва до этого, а тут будто черт под руку толкнул, напился так, что до утра на берегу остался вместе с Ильей. Говорят, что пьяница пьяницу издалека видит, не врёт народ, так и эти сошлись, словно и не были врагами давеча.
Надоел Савве всеобщий контроль, свободы захотелось, а Илья устал бояться и в родной деревне ходить и оглядываться, от того и столкнул их черт лбами, чтобы нашли они друг друга в пьянстве. Друзья они отныне, только так уж долговечна хмельная эта дружба?
Жила Феша в Шороховском замкнуто, в селе появлялась редко, всегда в сопровождении мужа и только на службы в местном храме. Шептались за её спиной люди, но всякий раз замолкали, наткнувшись на сердитый взгляд Семёна. Иное дерево посадишь в чужой стороне, а оно чахнет и квёлое стоит, всё ему не так: и воздух не тот и вода.
Вот и Феша навроде как недалеко от дома уехала, а всё же нет ей места в этом селе. Люди здесь неприветливые, злые, то ли дело дома, в Кокушках. Муж как мог утешал, мол пообвыкнешь, но из дома одну никуда не отпускал, боялся. Знал он как опасна толпа, ведь калек либо обожали и слепо им почитали, либо полностью отвергали, гнобя.
Разными были слова, коими их называли, тут и юродивый, и безумный, блаженный, убогий, скудоумный, беснующийся, немощный, урод. Разные слова и отношение разное. Взять к примеру, юродивых –это те, кто родился неправильно, на находится на попечении своего рода, то есть под его защитой. От того и относились к ним по-особому, не обижали и чуток побаивались. Да и убогих не трогали, так как они у Бога находились, то есть под его особой защитой. Но к калекам, порою, было другое отношение, был у людей суеверный страх перед ними, словно уродство это могло на других людей перекинуться.
Понимая это Семён всячески оберегал жену от общения с другими людьми, тем самым делая её затворницей в собственном доме. Находила она утешение в ежедневных делах, но без общения сохла, как-то дерево в чужом краю, а уж как понесла и вовсе поникла, всё чаще говорила о том, как хотелось бы ей увидеться с матушкой, и чтобы именно она первой взяла их первенца на руки.
Хмурился Семён, понимая, что мечтает жена о несбыточном, но глядя в её потухшие глаза всё же решился и выпросив в Шороховском лошадь отправился в Кокушки. Бояться ему было нечего, Никанор его в лицо не знал, а до остальных кокушенцев ему и дела не было. Остановился в доме Епифарьи, та приняла с распростертыми объятиями и муж её, находившийся под каблуком своей властной женушки и пикнуть не смел.
Дорогого гостя усадили на почетное место, там, где обычно сидел хозяин дома, но Семён молча пересел сбоку, не желая нарушать мир в семье. Отдельной посуде не удивился, привык жить с Фешей и разговоры за столом не заводил, блюл традиции, но после трапезы с пристрастием расспросил Епифарью о том, что происходит у Костоламовых и в её собственной семье.
-Беда не приходит одна, наставник наш как навроде умом тронулся, -закончила она свой рассказ, -да и сын мой, не радует пристрастился к хмельному, словно пьявка.
-Пьянство до добра не доведёт, говорил я тебе, предупреждал, а теперь что ж, пожинай плоды своих трудов, матушка. Дитя учат, когда он поперек лавки лежит, а не повдоль, теперь уж только Бог поможет.
-Нет ли у тебя в загашнике какой-никакой травки, чтобы отвадить его от зеленого змея? –спросила она гостя.
-Травка –то может и есть, но нужно, чтобы он сам захотел от напасти этой избавиться, иначе бесполезно всё. Ты вот лучше скажи мне, как мне Устинью из дома выманить да увезти тайком с собой, уж очень жёнушка моя по матери скучает? -спросил он.
-Вот уж не знаю, в ней чем душа держится, до того иссохла моя подружка вся. Сказывают, что Никанор дальше своего двора никого не выпускает, ни Екатерину, ни Устинью, словно боится чего-то. И к себе никого не пускает, живут как бирюки какие, только на службе и появляются, да и там подойти к ним неможно. Устинья словно тень, хорошо, что, Катя поддерживает под руки, не то бы и не дошла до молельни, -доложила ему Епифарья.
-А Савва твой дом в их не вхож? –спросил он, -нам бы то на руку было.
-Вхож, да толку от него никакого, что телок не разумный на веревке телепается, ни охнуть, ни вздохнуть без указки Никаноровой не может, -хозяйка дома горестно вздохнула, сын, в последнее время стал посмешищем, ибо в питие становился хвастливым и драчливым петухом, задиравшим всех подряд. Поначалу он хоронился от родителей, боялся, а теперь и вовсе страх потерял, на отца голос повышает и матери зубы свои показывает. Одна радость у Епифарьи-внук любимый, как с ним потешкается, так сразу и жизнь хочется, а на сына глаза бы не глядели.
-Ложись, отдыхай, -предложила она гостью, -в избе не предлагаю, а в сеннике сейчас хорошо, не жарко и комаров нет. Утро вечера мудренее, старики говорят, и кто мы такие, чтобы с ними спорить? –сказала она. Семён согласно кивнул, дорога была дальняя, он притомился, устал, да и ночь ночевать –не век коротать, проскочит, глазом моргнуть не успеешь.
В сеннике пахло пыльной травой и мышами, которые скреблись где –то под полом. Епифарья бросила на сено овчинку, и он смог наконец-то вытянуть ноги. Конечно, ему не спалось, мысли разные в голову лезли, не давая уснуть. Семён вышел во двор, погладил по голове уткнувшуюся ему в колено собачью голову, взглянул на розовеющий восток, близилось утро. Он оглянулся на хозяйскую избу и решительно прошёл к воротам, снимая засов.
Решение возникло спонтанно, отправиться к дому Костоламовых и в предрассветном свете на месте рассмотреть, что там и как. Он прошел по тихим деревенским улицам за околицу и бодро зашагал по полевой дорожке, идущей по берегу реки, степи, к дому Никанора. Было свежо, воздух наполнен запахами трав, речной воды, Кокушки нежились в легком тумане, который висел, зацепившись за заборы и избы, клоками. Оставляя след на росистой траве Семён прошёл по степи к неприметному кустику –богородская травка цвела, запах ни с чем не перепутать.
Он сорвал веточку, поднес к лицу, чтобы вдохнуть знакомый аромат, чувствуя, как обволакивает он его со всех сторон, как успокаивается его сердце, словно кто-то с выше осторожно погладил его большой рукой по голове.
-Господь управит, -шепнул он тихо и по привычке спрятал травку в карман штанов. Тот не унывает кто на Бога уповает, говорят в народе, оттого и легко на его душе стало, чудится впереди благополучный исход. Сойдя с травы Семён пошагал по тропинке дальше, к дому Никанора.
Подворье Костоламовых было окружено высоким забором, не подступишься, но огород обрамляло простое прясло, через которое он легко перелез, подходя к калитке в заборе. Это был проход со двора в огород, который обычно запирался на простой крючок. Не принято в Кокушках было лазить по чужим огородам да дворам. Пара движений и она уже открыта, перед ним открылся пустой двор.
Устинья не могла спать, бессонница уже долго жила с ней, с тех самых пор, как скончался её муж. Раньше она тихо сидела у лучины и что-нибудь делала, пока все спали, но сейчас, когда сын переселил её в свою избу, тихо сползала с печи и уходила во двор, чтобы не мешать домочадцам досматривать последние сны.
Вот и сейчас, шатаясь она шла по двору, пытаясь дойти до скамьи, стоявшей у стены сарая. Под ногами крутилась Жучка, небольшого роста собачка, которую ребятишки подобрали полумертвым щенком у реки. Никанор велел выбросить докуку, но Устинья не позволила, выкормила с тряпицы молоком и преданней ей собаки ещё не родилось на этот свет.
Жучка залилась истошным лаем при виде высокого, кряжистого мужика, внезапно появившегося посреди их двора.
-Цыц, Жучка,- прикрикнула она на пса, ничуть не испугавшись незнакомца, -а чего бояться, когда каждый день смерть свою ждёшь и всё никак дождаться не можешь?
Семён хоть и видел Устинью давно, да через щелку амбарных дверей, но всё же признал, вернее догадался кто перед ним, ведь узнать в этом иссохшем скелетике ранее громкоголосую большуху было невозможно.
-Не бойтесь, матушка, я от Феоктисты, муж её, Семёном меня кличут, может слыхали? –быстро проговорил он, понимая, что времени у них не много, скоро домочадцы Никанора начнут просыпаться и выйдут на улицу.
-Господи, -перекрестилась женщина, -как ты тут очутился? Всё ли ладно с Фешей, али случилося с ней что? –спросила Устинья, успокаивая собаку, которая продолжала рычать на чужого человека.
-За вами приехал, матушка, понесла жена моя дитя, ходит тяжело, тоска по дому съедает по родимой матери, Христом-Богом просит вас приехать к ней!
-Да как же поеду я, сынок, сам видишь ноги не держат, да и не отпустит меня хозяин-то, знаешь ведь уже, наверное, что Никанор здесь всем заправляет. Ему и сыновья мои меньшие подчиняются, после смерти их отца головы лишний раз не поднимают, боятся. Это я уж бояться устала, да смертушку свою жду, -ответила ему мать Феши дрожащим от невыплаканных слёз голосом.
-Рано ждать принялись смертушку-то, не пришло время ваше, вот, что я предлагаю, вам, матушка, пока спят все, бежать, прямо так, как есть, оставив прошлое позади. Как сюда шёл, овраг видел на дне ручей бежит, там отсидитесь до ночи, а после я вас заберу и тайно увезу в Шороховское. Туда, если Никанор и узнает, что, не сунется, солдаты квартируют в селе, да и я вас защитить сумею. А так может и получиться, я следы ваши в лес направлю, мол ушла неведомо куда, пусть там ищут.
-Никто искать и не кинется, разве Катерина или сыны мои, Никанор только порадуется, что исчезла докука. Иконка, та, что Феша мне с Ефросиньей выслала здесь припрятана, а больше мне отсюда ничего и не надо, только Жучку с собой возьмём, а не то лаем всех разбудит. Любит она меня, за мной увяжется. Идём, Семён, пока силы у меня есть, может и доползу до оврага-то как-нибудь, -решительно сказала она, но тут же обмякла, сказалось волнение.
Семён усадил женщину на скамью, по её подсказке нашёл припрятанную икону и подхватив старушку на руки вышел в огород. Оттуда, перебравшись через прясло отправились они по тропинке в сторону оврага. Оставив женщину под кустом под присмотром собаки, Семён вернулся к дому Костоламовых, чтобы обманными следами увести людей в лес.
Друзья, для удобства общения я создала свой канал в MAXе, куда собственно говоря вас и приглашаю. Будем вместе разбираться что там и как)