Продолжаем читать сокращённую версию мемуаров Александра Сергеевича Яковлева «Цель жизни. Записки авиаконструктора».
Начало войны
Летом 1941 года я жил в Подлипках, где находился дом отдыха работников авиационной промышленности. Работу в наркомате мы заканчивали ночью, а на даче бывали лишь по воскресеньям, и то деловые разговоры не прекращались — всё сводилось к самолётам, моторам, испытаниям. 22 июня, решив устроить себе редкий отдых, мы собрались поехать в Троице-Сергиевскую лавру, но приехавший из Москвы шофёр с тревогой сообщил, что началась война, и в полдень по радио ожидается важное сообщение.
Поездку отменили, и выступление Молотова, объявившего о бомбёжках и нападении гитлеровцев, потрясло всех. Несмотря на осведомлённость о жестокости нацистов, вероломство удара оказалось трудно осознать. Всех охватила тревога, и первая мысль — срочно в Москву, в наркомат, действовать. Война стала реальностью, и для нас, авиационщиков, начались другие будни.
В памяти всплывали поездки в гитлеровскую Германию и встречи с её конструкторами — Мессершмиттом, Хейнкелем, Дорнье, Танком — умными и опасными соперниками, с которыми предстояло трудное соперничество. Я не переоценивал силу германской авиации и не верил в её «непобедимость», но понимал: нашу страну ждёт тяжёлая, кровопролитная война с самой сильной армией капиталистического мира. Советская авиация превосходила немецкую по скорости и манёвренности, особенно отличался штурмовик Ил-2, но новые машины только начинали поступать в войска. В 1940 году их было выпущено крайне мало, а в первой половине 1941-го — уже тысячи, хотя основную массу всё ещё составляли старые модели. Большое число таких машин давало хоть какую-то надежду.
Мы всегда считали гитлеровскую Германию главным противником и в спешке перестраивали авиацию, готовясь к удару. Однако к середине 1941 года отношение к угрозе было противоречивым: шло перевооружение, но официальные сообщения, как, например, одно из ТАСС, утверждали, что слухи о нападении Германии не имеют оснований. Утром 22 июня, после внезапной бомбёжки наших городов и аэродромов и вторжения войск, нарком обороны С.К. Тимошенко приказал всеми средствами атаковать противника в местах прорыва, но границу наземным частям не переходить. Авиации было велено нанести удары по аэродромам и войскам врага на глубину до 150 км, включая Кёнигсберг и Мемель, но не трогать территории Финляндии и Румынии без особого указания.
Накануне войны нас часто вызывали в Кремль для обсуждения срочных мер по усилению авиации и увеличению выпуска новых самолётов — МиГ-3, ЛаГГ-3, Як-1, Ил-2, Пе-2. 25 февраля 1941 года ЦК и Совнарком приняли постановление о реорганизации авиационных сил, утвердив план перевооружения. Предполагалось в течение года создать новые авиаполки, половину из них — на современных машинах, а также сформировать авиадесантные корпуса и зоны ПВО с истребителями, зенитками и системой наблюдения. Особое внимание уделялось обучению лётчиков работе с новой техникой.
О приближении войны напоминал и вызов в Кремль в конце мая – начале июня 1941 года: от нас, работников Наркомата авиапромышленности и ВВС, потребовали объяснений по поводу отсутствия маскировки лагерей и самолётов у границы. Один лётчик сообщил, что белые палатки стоят открыто, словно на параде. Мы доложили, что бомбардировщики окрашены в серебристый, а истребители — в блестящий зелёный, заметный с воздуха. Сталин поинтересовался опытом других стран и, услышав о трёхцветном камуфляже у немцев, англичан и американцев, резко раскритиковал нас за беспечность. Выяснилось, что образцы у нас есть, но решение не принято. Нам велели в трёхдневный срок представить предложения. Мы подготовили модели с камуфляжем, показали их в Кремле, и после утверждения было приказано срочно замаскировать всю авиацию.
Вспоминается случай зимы 1940 года, когда новые скоростные самолёты столкнулись с трудностями из-за использования лыж вместо колёс: при скорости свыше 500 км/ч лыжи не убирались, отрывались в полёте и снижали скорость на десятки километров. Это ставило нас в проигрышное положение по сравнению с другими странами, где аэродромы зимой расчищались, и самолёты летали на колёсах. На обсуждении в ЦК мы объясняли, что и в США, и в Канаде аэродромы чистят, а у нас начальник ВВС Жигарев был против, считая это невозможным. При этом от нас требовали сохранить лыжи и не терять в скорости, что мы сочли нереальным. Сталин согласился с доводами, и ВВС поручили организовать очистку аэродромов, после чего зимой стали использовать колесные шасси.
По дороге из Подлипок в Москву 22 июня 1941 года не хотелось верить, что война началась — казалось, она возможна лишь тогда, когда мы будем полностью готовы. Но иллюзии рассеялись. Мирной работы больше не будет. Мы мчались в наркомат по встревоженной Москве. Люди собирались сами, никого не вызывали. Нарком сообщил: гитлеровская авиация на рассвете нанесла внезапные удары по нашим аэродромам, уничтожив множество самолётов и оставив войска без воздушного прикрытия. Это вызвало волну гнева. По всей стране прошли митинги, рабочие пообещали помочь фронту и восстановить потери. Уже в первый день перед авиационной промышленностью встал вопрос об эвакуации заводов, оказавшихся в зоне досягаемости вражеской авиации, несмотря на надежды, что враг не пройдёт далеко.
Угроза воздушного удара нависла и над Москвой, и хотя ПВО действовала героически, в первые дни допускались промахи. Маскировка порой доходила до абсурда: например, ради сокрытия аэродрома на Ленинградском шоссе асфальт засыпали шлаком, из-за чего вся округа утонула в пыли.
Камуфлировали Кремль, но безрезультатно. Бомбоубежища во многих зданиях оказались непригодны и переоборудовались уже во время налётов. Зенитчики часто путали свои самолёты с немецкими, открывая огонь по ним. Чтобы избежать этого, срочно выпустили альбом с силуэтами вражеской и советской авиации. Все эти меры нужно было принимать заранее. Даже форма лётчиков — ярко-синяя, в отличие от защитной армейской — делала их лёгкой мишенью, и гитлеровцы буквально охотились за ними. В итоге и это срочно пришлось менять.
22 июня 1941 года тайна войны стала явью: гитлеровская авиация нанесла первый удар, разбомбив десятки мирных советских городов. Люди впервые узнали названия немецких самолётов — «Хейнкель», «Юнкерс», «Дорнье», «Мессершмитт». Война, до этого существовавшая для нас в чертежах, вышла в небо. Газеты сообщили, что противник отброшен с большими потерями, что внушало надежду — ведь нас учили, что война будет короткой и на чужой земле. Но реальность оказалась иной: 23 июня сдали Гродно, 26-го — Даугавпилс, 27-го — Слуцк, 28-го — Минск, а 30 июня — Львов. Это ошеломляло. Казалось, мы не используем свою силу, будто что-то важное упущено.
Меня потрясло сообщение о том, что за первые три дня войны было потеряно 374 боевых самолёта, в основном уничтоженных на аэродромах, а позже стало известно — число достигло 1200, из них 900 — на земле. Немецкая авиация атаковала 66 аэродромов пограничных округов.
Военные сводки каждый день сообщали о новых направлениях ударов: Брест, Белосток, Каунас, Вильнюс, Мурманск. В июле появились Псков, Витебск, Смоленское направление. 16 июля пал Смоленск, и стало ясно — враг стремится к Москве. Уже тогда с фронта приходили вести о героизме наших солдат, а о подвиге защитников Брестской крепости страна узнала только после войны.
Советские летчики, несмотря на устаревшие самолеты, сумели нанести серьезный урон врагу: с 22 июня по 19 июля 1941 года Германия потеряла около 1300 самолетов. Генштабист Греффрат признавал, что внезапность нападения не помешала русским организовать жесткое сопротивление. Это стало неожиданностью для вермахта, сорвало их планы переброски авиации на Запад и вынудило усиливать группировку на Востоке. Однако Люфтваффе продолжала наращивать силы, бросив на фронт почти 5000 самолетов, включая финские и румынские. В то же время советская авиация несла тяжелые потери, а производство новых машин резко упало из-за эвакуации заводов и бомбежек. Выпускались в основном устаревшие И-15, И-16, СБ и ТБ-3, уступавшие современным немецким самолетам.
Пользуясь господством в воздухе, гитлеровцы безнаказанно расстреливали беженцев на дорогах, жгли города и села, бомбили узлы и вокзалы, стремясь сорвать переброску войск и посеять панику. У СССР почти не было новых самолетов, но даже на устаревшей технике советские летчики проявляли исключительное мужество и мастерство. В первый день войны летчик Кокорев таранил «Мессершмитт» винтом и, сбив врага, сам благополучно сел.
Легендарным стал и подвиг капитана Гастелло, который 26 июня, попав под обстрел, направил горящий самолет на колонну вражеской техники, ценой жизни уничтожив противника.
Гитлер планировал взять Киев за неделю, но советские войска сорвали этот замысел. Тем не менее враг продвигался: в августе он захватил ряд украинских городов и блокировал Одессу, а в сентябре пал Киев. Погода благоприятствовала наступлению, и лавина фашистских войск рвалась вглубь страны. 8 сентября Ленинград оказался в блокаде, на город сбросили тысячи зажигательных бомб, начались массовые пожары. Красная Армия отступала, неся тяжелые потери в людях, технике и самолетах. Требовалось срочно наращивать выпуск новых истребителей и штурмовиков, чтобы защитить фронт от господства вражеской авиации. Мы не понимали, почему терпим поражения, и ощущение тревоги усиливалось именно от непонятности происходящего.
Никто не унывал — осознание угрозы Родине сплачивало всех, и коллектив нашего КБ с удвоенной энергией работал над усовершенствованием истребителя Як-1. Уже 24 июня, на третий день войны, я получил положительное заключение от летчика-испытателя Супруна, облетавшего модернизированную машину. Степан Павлович был выдающимся летчиком, испытавшим свыше сотни типов самолетов и получившим звание Героя Советского Союза еще в 1940 году. Мы были давно знакомы и особенно сблизились во время поездки в Германию, где его виртуозный полет на He 100 произвел сильное впечатление даже на самого Хейнкеля.
Супрун как-то рассказал мне историю о том, как после неудач в Испании среди летчиков, особенно в НИИ ВВС, возникли сомнения в правильности авиационной политики. Он и Стефановский направили письмо в ЦК, предлагая развивать истребители с водяным охлаждением, подробно обосновав свою позицию. Позже их вызвал Сталин, в целом одобрил идею, но Стефановский вел себя слишком резко, критикуя Наркомат, что произвело на Сталина плохое впечатление. Тот позвонил Ворошилову, и началась проверка. У Стефановского нашли неточности в анкете, но когда генерал Петров заверил Ворошилова, что верит ему, тот сказал: «Поступайте по совести». В итоге всё обошлось.
Вскоре после разговора о новых истребителях в НИИ ВВС прошло партийное собрание, на котором Супруна обвинили в подозрительном прошлом — мол, родился в Америке, летал с Гамарником, которого признали врагом народа. Этого оказалось достаточно, чтобы его исключили из партии. Супрун, сдержанный и сильный человек, заплакал и ушел, не глядя на коллег.
Начальники отделов Петров и Кузнецов, хорошо знавшие его как преданного и мужественного летчика, сочли обвинения абсурдными и проголосовали против. Они же помогли ему подать апелляцию в ЦК, рискуя собой, но честно заступились. В итоге Супруна восстановили в партии.
С началом войны Супрун находился в НИИ ВВС, где испытывал новые боевые самолеты, и его мнение имело большой вес. 26 июня 1941 года он составил отчет по модернизированному Як-1, отметив простоту пилотирования, устойчивость на виражах и в фигурах высшего пилотажа, надежность управления и указав на необходимость срочного запуска в серию. Он лично передал мне этот документ, добавив, что с такими истребителями «никакие “Мессершмитты” нам не будут страшны».
Мы с Супруном прошли в цех, где стоял готовый к отправке образец нового Як-1. Он сел в кабину, пристегнулся, осмотрелся и похвалил конструкторов за быстро внесённые улучшения, облегчающие работу пилота. Жизнерадостный и энергичный, Супрун в этот раз особенно горел желанием как можно скорее попасть на фронт и сразиться с немецкими асами. Он рассказал, что просил Сталина разрешить сформировать истребительный полк из летчиков-испытателей, и получил одобрение. На прощание он взял с меня слово, что первые серийные Як-1 поступят именно в его полк, и уехал в Генштаб заниматься его созданием.
Через пару дней после встречи Супруна, Стефановского и Кабанова принял Сталин, и уже 30 июня они во главе истребительных полков вылетели на фронт. По его инициативе промышленности поручили срочно создать ещё 2–3 полка из летчиков-испытателей, что удалось быстро — все они, во главе с Громовым, сами просились на передовую. Сталин объяснил, что опытные летчики должны показать фронтовикам, как максимально эффективно использовать новые машины в бою. Спустя несколько дней пришло трагическое известие — Супрун погиб. Он успел сформировать «Полк особого назначения № 401», в который добровольно вошли такие же летчики-испытатели, как он — Коккинаки, Кувшинов, Хомяков и другие.
В день отправки на фронт Супрун написал родным в Сумы, что улетает защищать Родину с отрядом летчиков-орлов и просил не волноваться. Уже в первый день в Белоруссии его полк вступил в бой, и он лично сбил четыре вражеских самолета. 4 июля, после успешного задания, Супрун решил провести дополнительную разведку, но был атакован шестью немецкими самолетами. Он успел сбить одного, но погиб в неравной схватке.
Его гибель стала для нас тяжелым ударом. Указом от 22 июля 1941 года Супруну посмертно присвоили вторую «Золотую Звезду». Лишь спустя 20 лет были найдены его останки.
Остальные части доступны по ссылке:
Теперь вы знаете немного больше, чем раньше!
Подписывайтесь на канал, ставьте лайк!