Ну вот, началось. Первый блин комом. Или носком. Сейчас будет извиняться, глазки опустит. Смотрит, как побитый пудель.
Света заметила его сразу. Хороший костюм. Дорогие часы. Взгляд — потерянный, чуть надменный. Идеальная мишень.
Мишень. Да. Он так и светился этим: «Поймайте меня, я готов на все». Ну что ж, я поймала. Посмотрим, что внутри этой красивой упаковки.
С ним не пришлось бы бороться за одеяло — он был готов отдать все, лишь бы почувствовать себя «живым».
«Живым». Какое пафосное, глупое слово. Для таких, как он, «почувствовать себя живым» — это сбежать в три ночи, чтобы тра.аться в машине. Глубина на уровне лужи.
Для Светы жизнь была проще: красивое платье, внимание, деньги, чтобы не думать о завтрашнем. А он... он был тем самым «завтра», которое выглядело перспективным.
Перспективным. Ха. Перспектива постирать его носки и выслушивать, какая у него стерва-жена. Но пока что перспектива в виде полного шкафа брендовых вещей и поездок на море меня вполне устраивает.
Он пришел к ней с чемоданами, как перепуганный щенок. Размазывал сопли о ее плечо, рассказывая, как он «все сказал» своей бывшей.
«Все сказал». Наверное, стоял с таким трагическим видом, как в плохом сериале. «Катя, я встретил другую. Она... понимает меня». Ага, как же. Понимает, что из него можно выжать последние три коллекции Dior.
Света слушала, скорее, глазами, разглядывая его чемодан. Дорогой, кожаный.
Вот он, символ нашего светлого будущего. Надо будет его присвоить. Подойдет для поездок. Или продать, если все пойдет наперекосяк. Не пропадать же добру.
Первая ночь. Он был... старателен. Как будто сдавал экзамен.
Экзамен на звание «Настоящего Мужика, Который Ушел к Страстной Женщине». Поставила бы ему троечку. Старается, да. Но без души. Как робот, который прочитал инструкцию «Как доставить женщине удовольствие».
А она лежала и думала о том, что сережки на витрине того бутика идеально бы подошли к ее новому платью.
Именно бриллиантовые. Не эти стразы дешевые. Чтобы выжигали глаза. В первую очередь — ему. Чтобы не забывал, ради кого все это затеял.
— Ну как? Я же говорила, что у меня грудь лучше, — сказала она, поворачиваясь к нему. Надо же его похвалить, поддержать.
Сказать, что он самый лучший. Стандартная программа. Они это любят. После такого готовы горы свернуть. Или, на худой конец, купить те самые сережки.
Он хрипло рассмеялся. Натянуто. Фальшиво.
О боже. Смех как у покойника. Все, начинается. Комедия с глубоким смыслом. Сейчас, наверное, заговорит о «душевной пустоте».
Утро подтвердило ее опасения. Он разбросал носки. Под кроватью. Она чуть не полетела кувырком, когда шла на кухню. Первый звонок.
Вот так всегда. Показывают себя джентльменами, а потом — раз! — и носки под кроватью. Как знак. Мол, я тут теперь хозяин. Щас, милый. Сейчас мы это исправим.
— Слушай, а ты не мог бы носки не под кровать кидать? — отчеканила она, закуривая. Ее утро, ее правила. — Здесь мои правила.
Мои правила. Мой дом. Мое тело, кстати, тоже. Запомни это, милый. Ты здесь на птичьих правах. Пока я тебя терплю.
Он извинился. Сразу. Как нашкодивший пес. От этого стало еще скучнее.
Ну вот. Опять. Не мужчина, а мокрая курица. Мне нужен был мужчина, а не послушный щенок, который виляет хвостом по первому свистку. Где же тот надменный взгляд? Испарился вместе с духами его бывшей?
Хотя... послушный щенок — это тоже неплохо. Слушается, не спорит, деньги приносит. Может, я просто не умею их готовить?
Она приготовила яичницу. На скорую руку. Зачем напрягаться?
Зачем? Чтобы он оценил мои кулинарные таланты? Так он и эту подошву будет есть, лишь бы не возвращаться к своей Кате и ее домашним борщам. Так что нечего тут рассиживаться.
Он и так тут, он уже вписан в ее быт, как новый предмет мебели. Он ел молча. А она болтала. О подруге-«звезде», о козле-начальнике, о шубе.
Надо же заполнять паузы. А то он опять задумается, глаза станут грустными. А мне его грусть не нужна. Мне нужны его деньги и его молчаливое согласие со всем, что я говорю.
Он кивал. Мычал. Его взгляд был пустым. Он был здесь телом, но где-то далеко — душой. В той самой квартире, с той самой Катей, которую он, дурак, променял на «лучшую постель».
Вот именно. Дурак. Променял уютную, преданную женщину на... на меня. А я-то что? Я — гламурный кошмар, который он заслужил. Он думал, сбежал на свободу. А сбежал в золотую клетку. С бархатными стенами и правилами про носки.
Ирония была в том, что его «лучшая постель» уже начинала зевать в его обществе.
Да уж. Ирония судьбы. Такой дорогой, такой качественный... и такой невыносимо скучный. Ладно, сережки купит — прощу. Ненадолго.
***
Он пытался. Пытался играть роль хозяина. Его вещи заполонили половину шкафа. Его зубная щетка стояла в ее стакане.
Смотри-ка, оккупация. Занял полшкафа, щетку воткнул — теперь, выходит, он тут полноправный жилец. Только вот лицо у этого жильца, как у призрака. Ходит бесшумно, взгляд пустой. Наверное, вспоминает, как его зубная щетка стояла рядом с щеткой его Кати. Романтика.
Но чем больше он физически присутствовал, тем больше ощущался как призрак. Призрак с претензиями на глубину.
Глубину. Ага. Как в луже после дождя. Кажется, что глубоко, а сунешь палку — дно тут же. Он вот тоже пытается сунуть свою палку «глубокого смысла» — и натыкается на мое дно. Не нравится ему мое дно. А чего хотел? Чтоб я с ним о философии рассуждала?
Однажды вечером он сидел на краю кровати, пока она красила ногти. Смотрел на нее таким потерянным взглядом, что ей стало почти смешно.
Сидит, как на похоронах. Или на собственной жизни ставит крест. И эти глаза... «Пожалей меня, я такой несчастный в своих дорогих часах». Щас, милый, щас. Дай только лаку высохнуть, чтобы не смазать твою хрупкую мужскую душу.
— Свет, а ты никогда не боишься? — сорвалось у него.
Вот. Началось. Ночная лирика. «Боишься ли ты темноты, одиночества, смысла бытия?» Нет, Лекс, я боюсь только одного — что этот лак смажется, и мне придется перекрашивать.
Она подула на ноготь. «Ну вот, понеслось, — мысленно закатила глаза. — Лирика».
Лирика. От человека, который вчера не мог отличить салат «Цезарь» от «Оливье». Проснулся философ. Наверное, в интернете какую-то умную статью прочел. Или жена ему на почту что-то умное прислала.
— Чего бояться? Подъездов, что ли? У нас домофон.
Идиотский вопрос. Конечно, домофон. Лучшее средство от всех страхов. Или нет? Может, он про другое? Может, он боится, что я его вышвырну, как его Катя? Умная мысль. Так держать. Бойся.
— Нет... Не того. Вот... всего. Что все зря. Что жизнь не туда...
Ага. «Не туда». Ко мне, значит, «не туда». Сидел бы у своей Кати в «туда» и жевал ее борщ. А то выбрал «не туда» с моими ресницами и каблуками. И теперь мучается. Бе-е-едный.
Он замолчал, ожидая, видимо, глубокомысленного ответа. От нее. От Светы, которая в жизни не прочла ни одной книжки толще глянцевого журнала.
Ждет откровения. Ждет, что я ему сейчас открою тайну мироздания. А я открою ему тайну — где купить ту самую сумочку, которая будет идеально смотреться с этими ногтями. Это моя философия.
— Ой, Лекс, не грузи, — фыркнула она, закручивая баночку с лаком. — Не надо мне этой философии на ночь. Давай лучше завтра поедем, ты мне те сережки купишь, которые я тебе показывала? А? Они на мне так пафосно смотрятся!
Вот. Лекарство от экзистенциального кризиса. Покупка. Проверено. Работает безотказно. Сейчас он или оживится, или окончательно впадет в кому. Интересно, что выберет?
Он посмотрел на нее. И в его глазах она прочла не разочарование, а... ужас. Ужас от того, что он попал не в гавань, а в болото.
Ужас? Серьезно? Он смотрит на меня, как на монстра? А сам-то кто? Тот, кто бросил жену ради «настоящих чувств», а теперь понял, что чувства-то как раз были там, в его прошлой, скучной жизни. А здесь... здесь просто красивая обертка. И он эту обертку теперь вынужден разворачивать каждую ночь. Скучно ему со мной. Ну и что? Я не клуб развлечений. Я – награда. А награды не обязаны быть душевными.
Это он променял тихую, глубокую реку на яркий, но безвкусный лимонад. И этот его ужас был ей отвратителен.
Безвкусный лимонад. Мило. А сам-то он что? Газировка, которая уже выдохлась. Шипит еле-еле. И этот ужас в его глазах... Да, отвратительно. Я не для того его сюда притащила, чтобы он тут разочаровывался в жизни. Пусть делает это за свои деньги, в другом месте.
Его телефон завибрировал. СМС от Кати. Про книги. Он весь напрягся, замер. Верный пес, услышав свист хозяйки.
Опа. А вот и хозяйка нарисовалась. «Про книги». Какая трогательная интеллигентность. Наверное, пишет: «Дорогой, не забудь почитать Ницше перед сном». А он тут со мной, с бездуховной. И щеки у него побледнели. Интересно, он от ее СМС так оживляется, или от моих прикосновений?
— Кто это? — лениво спросила она, хотя все уже поняла.
Спросила просто так, для протокола. Посмотреть, как он будет выкручиваться. Это даже забавно. Маленький спектакль в одном акте.
— Никто... Жена.
«Никто». «Жена». Как интересно он это совмещает. Для него она уже «никто», но при этом от одного ее сообщения у него аж пот на лбу выступил. Сильное чувство «никчемности», не иначе.
Она скривила губы. Эта «та». Эта тень, которая оказалась куда реальнее, чем он здесь, в ее постели.
Тень. Которая длиннее его самого. И моей тоже. Накрыла всю эту квартиру, всю нашу якобы страсть. Он с ней там, в СМС, а со мной тут, физически. И где он больше? Спорный вопрос.
— А, та... Ну и пусть подождет. Скажешь, что занят.
Занят. Со мной. С бездуховной. Пусть поревнует. Может, хоть это его расшевелит. Или окончательно добьет.
Он не сказал. Он вышел на балкон. Стоял там, как дурак, смотрел на город.
Вышел. В ночь. К музам. Или к призраку своей совести. Стоит, спиной ко мне. Такая трагическая фигура. Хочется подойти и спросить: «Милый, ты плачешь? Или у тебя аллергия на мои духи?»
Она видела его со спины — ссутулившегося, жалкого. И в тот миг окончательно поняла: игра закончена. Добыча оказалась невкусной.
Не просто невкусной. Она оказалась испорченной. Его тоска, его ностальгия по той жизни... они проели его насквозь. И теперь он, как червивое яблоко, снаружи блестит, а внутри – труха. Игра действительно закончена. Пора выносить мусор.
***
Она терпела еще три недели. Пока он ходил по квартире, как мрачная тень.
Три недели. Двадцать один день. Как испытание какое-то. Он – ходячий упрек. Вошел в роль «несчастного влюбленного» так глубоко, что, кажется, сам уже верит в эту пошлую драму. Скучно. До зевоты.
Пока он ворочался по ночам.
Ворочается. Вздыхает. Как будто у него не жизнь удалась, а операцию сделали. Или совесть проснулась. Еще хуже. Совесть – это самый неудобный ночной сосед. Мешает спать.
Пока он пытался завести «душевные разговоры», которые она тут же обрубала.
«Душевные разговоры». Это когда он смотрит в стену и говорит: «А ведь счастье – оно такое хрупкое». Нет, милый, хрупкое – это моя ваза. А счастье – это когда тебя не достают с утра пораньше философией. Заткнись уже.
Он был... кислым. С ним было скучно. Он не смешил ее, не восхищал, не осыпал подарками с прежним энтузиазмом.
Энтузиазм кончился. Вместе с деньгами? Нет, деньги еще были. Но тратить их на меня ему стало... не духовно, что ли. Предпочитал копить на свою «внутреннюю пустоту». Скупердяй.
Он просто был. И своим присутствием напоминал ей о ее ошибке.
Ошибка. Да, это была ошибка. Не он – ошибка. А расчет. Я думала, он – готовый продукт, люкс. А он оказался бракованным. С дефектом души. Такие не подлежат ремонту. Только утилизация.
И она приняла решение. Быстро, без сантиментов. Как когда-то его Катя.
Катя. Вот умная женщина. Почтительно кланяюсь. Она его выставила за дверь – и не прогадала. Получила квартиру, алименты и моральное превосходство. А я что получила? Подержанный чемодан и пару нервных срывов. Несправедливо.
Она собрала его вещи. Аккуратно, не в порыве гнева, а как ненужный хлам. Сложила в его же дорогой кожаный чемодан.
Собирала, как вещи покойника. Без эмоций. Рубашки, носки, галстуки... А где тот самый, первый, что под кровать забросил? Нашелся, гад. Кладешь в чемодан и думаешь: вот и все, что от него осталось. Куча тряпья и запах чужого пота.
Когда он вернулся с работы, она стояла в прихожей, прислонив чемодан к стене.
Стою, как стюардесса перед вылетом. «Рейс до вашего прошлого отправляется, просьба пройти на посадку». Только без улыбки. Улыбаться ему – себя не уважать.
— С тобой скучно, Лекс, — сказала она прямо, глядя ему в глаза. Без злости. Констатируя факт. — Ты все время какой-то кислый. Как будто тебе кто-то должен, а не ты тут у меня живешь.
Правда. Голая, как он в тот первый вечер. Без прикрас. «Скучно». Это самое страшное слово, которое можно сказать мужчине. Оно бьет больнее, чем «изменял» или «ур.д». Оно значит – ты НИЧТО. Ты – серая масса. Ты – НИКАКОЙ.
Он замер. Его лицо вытянулось. В глазах — паника, непонимание.
Смотрит, как баран на новые ворота. Не понимает. Думал, что у нас «сложные отношения», «период кризиса». А тут – бац! – и все. Просто «скучно». Для его заумного мозга это слишком примитивно, чтобы быть концом. А для меня – более чем достаточно.
Он думал, что это его территория? Нет. Это была ее территория. Ее правила. И он их нарушил. Главное правило — не быть скучным.
Главное правило. Единственное. Можно быть подлецом, можно быть эгоистом – но только не скучным. Скука – это смерть. А я еще жить хочу. И хочу смеяться, а не слушать, как он ноет.
— Я... Я не понимаю... — пробормотал он.
«Не понимаю». Классика. Значит, не дошло. Придется разжевать. Как ребенку.
— А не надо понимать, — пожала плечами Света. — Просто уходи. Все.
Все. Коротко и ясно. Никаких «давай останемся друзьями» или «может, передумаешь». Точка. Конец фильма. Титры.
Он попытался что-то сказать, заглянуть ей в душу.
Опять. Эти вечные попытки «заглянуть в душу». У меня там, милый, не душа, а сейф. И твой пропуск аннулирован. Не трать время. И мое – тем более.
Но душа ее была закрыта. На ней были новые сережки, которые он купил на прошлой неделе, и она думала о том, как они сочетаются с ее маникюром.
Вот они, мои сережки. Последний трофей. Блестят. Напоминание о том, что он был хоть чем-то полезен. И маникюр хорош. Все гармонично. А он – выпадает из этой гармонии. Лишний элемент.
Он взял чемодан. Вышел. Дверь закрылась.
Щелкнул замок. Как отлично щелкнул. Звук свободы. Громче любой симфонии. Тишина. Наконец-то НАСТОЯЩАЯ тишина. Не его давящее молчание, а легкая, пустая, чистая тишина. Моя.
Света вздохнула с облегчением. Наконец-то тишина. Не та, давящая, которую он принес с собой. А легкая, освобождающая.
Освобождение. Вот чего я хотела, сама того не зная. Не его денег, не его внимания. А чтобы его просто НЕ БЫЛО. Чтобы это пространство снова стало моим. И оно стало.
Она прошла в комнату, плюхнулась на диван, включила сериал.
Серия как раз про то, как главная героиня выгоняет мужа-бездельника. Ирония? Нет, искусство, отражающее жизнь. Смотрю и улыбаюсь. Теперь я – не просто зритель. Я – соавтор.
Через час она уже болтала по телефону с подругой, строя планы на выходные. В ее голосе снова звенела та самая «жизнь», за которой он когда-то так гнался.
Жизнь. Вот она. В смехе подруги, в планах на шопинг, в глупом сериале. Не в его душевных метаниях, а вот в этом – простом и понятном. Он искал жизнь в другом человеке...
Только вот он до нее так и не дотянулся. Потому что он искал жизнь в другом человеке, а она... она просто жила. Для себя.
Для себя. Единственный правильный способ. Не быть отражением чьих-то ожиданий, не быть лекарством от чьей-то тоски. Быть собой. Пусть циничной, пусть простой – но собой. И это – самая большая роскошь.
И это было куда проще и приятнее, чем слушать, как чужой мужчина ноет о своей несложившейся жизни у нее на кухне.
И ведь ноет он все равно. Где-то там, за дверью. Со своим чемоданом. Но это уже не моя проблема. Моя проблема сейчас – выбрать, какое платье надеть в субботу. Красное или черное? Вот это – настоящие дилеммы. А все остальное – просто мусор. Который сегодня вынесли.