— Убирайся вон из моего дома, Фаина Ивановна! Командовать у себя будешь!
Слова вылетели сами, резко, как пощёчина. Я даже не узнала собственный голос — хриплый, срывающийся. Три года я молчала. Три года глотала обиды, как горькие таблетки без воды. А сегодня что-то лопнуло внутри, и я наконец-то выдохнула всё, что копилось.
Свекровь стояла посреди моей — именно моей! — кухни и смотрела так, будто я плюнула ей в лицо. Её руки, всегда аккуратно сложенные на животе, дёрнулись, пальцы сжались в кулаки. Фаина Ивановна была женщиной внушительной: высокая, крупная, с тяжёлым подбородком и глазами цвета мутной воды. Она носила неизменные серые кардиганы и вечно пахла нафталином и каким-то старым одеколоном.
— Ты... ты что себе позволяешь, Ксюша? — прошипела она, и в её голосе прозвучало столько яда, что я поёжилась.
— То, что должна была позволить три года назад! — я схватила со стола её сумку и протянула ей. — Вот твои вещи. И ключи оставь. Немедленно!
История началась не сегодня. Она началась в тот промозглый ноябрьский вечер, когда мой муж Максим привёз мать "погостить на недельку". Неделька растянулась на годы. Фаина Ивановна обосновалась в нашей двухкомнатной квартире на Речном вокзале так прочно, будто родилась здесь. Она переставила мебель, выбросила мои цветы ("пылесборники"), заняла половину шкафа своими застиранными платьями и начала учить меня жить.
Учила с утра до вечера. Как варить борщ. Как гладить рубашки. Как разговаривать с мужем. Как одеваться. Как дышать, в конце концов! Максим отмалчивался, прятался за газетой или уходил к друзьям. "Мама старая, Ксюш, потерпи", — бормотал он, не глядя в глаза.
Я терпела. Терпела, когда она перестирывала всё, что я стирала, со словами: "Ты же не умеешь!". Терпела, когда она врывалась в спальню без стука. Терпела, когда она жаловалась соседям, что сын женился неудачно. Я превратилась в призрака в собственном доме.
А вчера случилось то, что переполнило чашу.
Я вернулась из офиса раньше обычного — отпустили с работы из-за аврала, который внезапно отменился. Открыла дверь своим ключом и услышала голоса на кухне. Фаина Ивановна разговаривала по телефону, громко, не стесняясь:
— Да понимаешь, Нюра, невестка-то у меня никудышная. Ни готовить не умеет, ни прибрать. И худая какая-то, нездоровая. Максимушке бы женщину настоящую, хозяйственную, а тут... Одно слово — карьеристка. Детей у них небось и не будут, она же только о работе думает!
Я замерла в коридоре. Сердце ухнуло вниз, к самым пяткам. Руки задрожали так, что телефон чуть не выпал из пальцев.
— А он молчит, сынок мой, — продолжала свекровь, хихикая. — Понимает, что ошибся, да признаться боится. Я ему тут одну девочку присмотрела, Олей зовут, такая милая! Из хорошей семьи, готовить умеет...
Дальше я не слушала. Развернулась и вышла. Прошла до ближайшего сквера у метро "Водный стадион" и села на скамейку. Вокруг бегали дети, смеялись, а я сидела и смотрела в одну точку. Люди проходили мимо, кто-то ел мороженое, кто-то говорил по телефону. Обычный майский вечер. Жизнь.
А у меня внутри всё горело. Не от злости даже. От унижения. От того, что я позволила себя стереть. Превратить в прислугу. В пустое место.
Я сидела там битый час, пока не стемнело. Потом встала и поехала к подруге Даше — единственному человеку, с которым могла говорить откровенно.
Даша жила на Дмитровском шоссе, в старой хрущёвке с облупившейся штукатуркой. Я позвонила в домофон, и она сразу открыла, даже не спросив, кто там. Увидев моё лицо, она молча отступила в сторону, пропуская меня внутрь.
— Чай? Или сразу коньяк? — спросила она, закрывая дверь.
— Коньяк, — выдохнула я и рухнула на продавленный диван.
Даша принесла бутылку и две рюмки. Мы выпили молча. Потом ещё раз. И только после второй я разговорилась. Рассказала всё — про подслушанный разговор, про эту Олю, которую свекровь уже присмотрела для Максима, про годы унижений.
— Знаешь, что самое страшное? — прошептала я, глядя в пустую рюмку. — Я боюсь, что Максим согласится. Что он действительно жалеет, что женился на мне.
Даша долго молчала, разглядывая свои ногти, накрашенные ярко-красным лаком. Потом подняла на меня глаза.
— Ксюх, я тебе скажу одну вещь. Только ты не психуй, ладно?
Что-то в её голосе заставило меня насторожиться.
— Что?
— Я видела Максима позавчера. В кафе на Войковской. Он сидел с какой-то девушкой. Молодая такая, светленькая, в розовой кофточке. Они смеялись, держались за руки...
Мир качнулся. Я вцепилась в подлокотник дивана.
— Врёшь.
— Клянусь. Хотела тебе сказать раньше, но думала, может, ошиблась. Может, коллега какая-то. Но теперь, после того что ты рассказала про эту Олю...
— Опиши её.
— Ну... лет двадцать пять, не больше. Блондинка, волосы до плеч. Миловидная. На ней была розовая кофта с белым воротничком, джинсы. Серёжки большие, круглые.
Я закрыла глаза. В голове пульсировало, словно туда загнали раскалённый гвоздь.
— Ты знаешь, где она работает? Живёт?
— Нет, Ксюш. Я просто мимо проходила, увидела случайно. Они сидели у окна.
Я встала, пошатнулась. Даша подхватила меня под локоть.
— Ты куда? Останься, переночуешь у меня.
— Нет. Мне нужно домой. Мне нужно... поговорить с ними.
Ехала обратно я как в тумане. В метро было душно, пахло потом и дешёвой парфюмерией. Люди сидели, уткнувшись в телефоны. Никто не обращал внимания на женщину с безумными глазами, которая сжимала сумку так, что пальцы онемели.
Когда я вошла в квартиру, было уже за полночь. Максим спал. Фаина Ивановна тоже. Я прошла на кухню, села за стол и просидела до утра, глядя в темноту.
А утром всё случилось.
Фаина Ивановна вышла к завтраку в своём сером халате, с неизменной укладкой — волосы, зачёсанные назад и залитые лаком. Села за стол и посмотрела на меня с усмешкой.
— Что это ты такая бледная, Ксения? Небось опять допоздна по телефону болтала. Надо высыпаться, а то совсем на ведьму стала похожа.
И тут меня прорвало.
— Убирайся вон из моего дома, Фаина Ивановна! Командовать у себя будешь!
Максим выбежал из ванной с пеной на щеках — брился. Стоял, тупо хлопая глазами.
— Ксюша, ты что? Мам, не обращай внимания, это она не подумала...
— Заткнись, — отрезала я, не глядя на него. — И ты тоже собирайся. Либо твоя мамочка уходит, либо я. Прямо сейчас. Навсегда.
— Ты спятила! — Фаина Ивановна вскочила, опрокинув стул. — Максим, ты слышишь, что она мне говорит? Твоя жена! Я тебя растила, на ноги ставила, а она...
— А она знает про Олю! — выкрикнула я. — Ту самую, которую ты ему подыскала! Милую девочку в розовой кофточке!
Тишина упала так резко, что даже уличный шум за окном стих. Максим побледнел. Бритва выпала из его руки и звякнула о кафель.
— Я... это не... Ксюш, откуда ты...
— Неважно откуда! Правда это или нет?
Он молчал. И этого молчания хватило.
— Максимушка, — заговорила Фаина Ивановна вкрадчивым голосом, — не слушай её. Она всё врёт. Да, я познакомила тебя с Олечкой, дочкой моей подруги, но только потому что она ищет работу, а у тебя в офисе вакансия...
— Вакансия? — я рассмеялась, и этот смех прозвучал истерично даже для меня самой. — В кафе вакансии обсуждают, держась за руки?
Максим опустил голову. Фаина Ивановна метнулась к нему, схватила за руку.
— Сынок, скажи ей! Скажи, что это недоразумение!
Он молчал. Стоял посреди кухни — сорокалетний мужчина с пеной на лице и виноватыми глазами. И мне вдруг стало так противно, что затошнило.
— Знаешь что, — сказала я тихо, страшно тихо, — можете оставаться оба. А уйду я.
Я развернулась и пошла в спальню. Достала из шкафа большую сумку, начала запихивать туда вещи — что попало, не разбирая. Руки тряслись, перед глазами плыло.
Максим вошёл следом, вытирая лицо полотенцем.
— Ксюш, погоди. Давай поговорим спокойно. Это всё не так...
— Не так? — я обернулась к нему. — А как тогда, Макс? Расскажи мне, как оно на самом деле! Ты встречаешься с этой Олей или нет?
— Мы просто... общаемся. Она интересная, понимаешь? С ней легко. Она не пилит меня постоянно, не закатывает истерики...
— Не пилит? — голос мой взлетел до визга. — Я тебя пилю? Это я? Когда твоя мать три года живёт в моей квартире и превращает мою жизнь в ад, а ты отмалчиваешься — это я пилю?
— Ну хватит тебе! Мама старая женщина, ей одной тяжело!
— Ей шестьдесят два! Она здоровее меня! Ей не тяжело, ей нравится всем управлять!
Из кухни донёсся голос Фаины Ивановны:
— Максим, не давай ей на себя кричать! Ты мужчина!
И тут я поняла: он никогда не выберет меня. Потому что мужчиной он не был и не будет. Он навсегда останется мамочкиным сынком.
Я уехала в тот же день. Позвонила Даше, и она без лишних вопросов приехала на такси, помогла донести вещи. Максим стоял у окна и курил — он бросил два года назад, но сейчас достал помятую пачку из кармана куртки. Фаина Ивановна сидела на кухне и громко всхлипывала, изображая сердечный приступ.
— Ты ещё пожалеешь! — крикнула она мне вслед. — Куда ты пойдёшь? Кому ты нужна, дура несчастная?
Я обернулась на пороге. Посмотрела на эту женщину, которая три года высасывала из меня жизнь по капле. На сына, который так и не стал мужем — остался послушным мальчиком.
— Я себе нужна, — сказала я. — Наконец-то.
Первую неделю я жила у Даши. Спала на раскладушке, плакала по ночам в подушку, чтобы не разбудить её. Днём ходила на работу — я работала менеджером в небольшой строительной компании — и делала вид, что всё нормально. Коллеги не задавали вопросов, хотя, наверное, видели опухшие глаза.
Максим звонил каждый день. Сначала извинялся, клялся, что с Олей всё кончено, что он идиот. Потом начал угрожать — разделом имущества. Потом просто молчал в трубку, тяжело дыша. Я сбросила его номер в чёрный список.
Через две недели сняла комнату в коммуналке на Бескудниковском бульваре. Крошечная, двенадцать метров, с видом на помойку. Соседка, тётя Зина, пенсионерка, держала четырёх кошек и постоянно пела под радио. Но это было моё пространство. Моё!
Я купила новое постельное бельё — ярко-синее, с белыми облаками. Повесила на окно лёгкую тюль вместо тяжёлых штор, которые обожала Фаина Ивановна. Поставила на подоконник фиалки. И впервые за три года почувствовала, что дышу полной грудью.
Развод оформили быстро — имущества делить было нечего, квартира записана на Максима, я не претендовала. Мне не нужно было ничего, что напоминало бы о тех годах.
А потом случилось нечто странное.
Через месяц после развода я возвращалась с работы. Шёл дождь, противный, осенний. Я вышла из метро и столкнулась с женщиной, которая стояла прямо у выхода с огромным чемоданом. Мы едва не упали обе.
— Простите! — выдохнула она.
Я подняла глаза — и замерла. Передо мной стояла та самая Оля. Блондинка с детским лицом, только сейчас она была без розовой кофточки, в промокшей джинсовой куртке, с растёкшейся тушью.
— Вы... — начала я.
— Ксения? — она узнала меня. Максим, видимо, показывал фотографии. — Господи, какая встреча.
Мы стояли под дождём, и я не знала, что делать — развернуться и уйти или врезать ей. Но она заговорила первой:
— Можно мне вас угостить кофе? Мне нужно кое-что рассказать. Вам тоже... это важно.
Я хотела отказаться. Но в её глазах было что-то отчаянное, испуганное. И я кивнула.
Мы зашли в ближайшее кафе, сели у окна. Оля заказала капучино, я — просто чёрный кофе. Она долго молчала, крутила в руках салфетку.
— Я не знала, что он женат, — выпалила она наконец. — Клянусь! Фаина Ивановна познакомила нас на дне рождения своей подруги. Сказала, что сын разведён уже два года. Что он одинок и несчастен. Максим подтвердил. Я... я поверила.
— И что дальше?
— Мы встречались три месяца. Он был внимательным, заботливым. Говорил, что давно не чувствовал себя таким счастливым. А потом я случайно зашла на его страницу в соцсетях — он забыл выйти из аккаунта на моём ноутбуке — и увидела фотографии. Ваши общие. С подписями «любимая жена». Датированные тремя неделями назад.
Я отпила кофе. Он был горький, обжигающий.
— Я устроила скандал, — продолжала Оля. — Он сначала отпирался, потом признался. Сказал, что вы с ним давно чужие люди, что скоро разведётесь, что я должна подождать. Я послала его. А Фаина Ивановна... она пришла ко мне домой.
— Зачем?
— Угрожать. Сказала, что если я не оставлю Максима в покое, она расскажет моему начальнику, что я сплю с женатыми мужчинами за деньги. Что испортит мне репутацию. Я испугалась... уволилась. Сегодня съезжаю от родителей, еду в другой город. Начинать с нуля.
Она подняла на меня глаза — красные, несчастные.
— Мне так жаль. Я правда не хотела разрушать чужую семью.
Я посмотрела на эту девчонку — ей было от силы двадцать шесть — и вдруг поняла: она такая же жертва. Фаина Ивановна охотилась, выбирала, подсовывала сыну молоденьких дурочек, чтобы подчеркнуть моё несовершенство. Чтобы доказать ему, что мать права.
— Не извиняйся, — сказала я. — Ты не виновата. Мы обе попались в её сети.
Оля кивнула, вытерла глаза.
— Знаете... я думала, что любовь — это когда мужчина выбирает тебя. Всегда. Несмотря ни на что. А оказывается, некоторые мужчины просто не умеют выбирать. Они всю жизнь ждут, когда кто-то выберет за них.
Эти слова отозвались во мне эхом. Максим так и не выбрал — ни меня, ни её. Он просто плыл по течению, которое задавала мать.
Мы допили кофе и вышли на улицу. Дождь кончился, выглянуло солнце — неяркое, осеннее.
— Удачи вам, — сказала Оля и пошла к стоянке такси.
Я смотрела ей вслед и думала: как много женщин ломают себя, подстраиваясь под чужие ожидания. Матерей, мужей, свекровей. Пытаются быть удобными, правильными, незаметными.
Я больше не хотела быть удобной.
Прошло полгода
Я получила повышение на работе — руководителем отдела. Переехала в нормальную однушку на Речном — по иронии судьбы, в соседнем доме от нашей бывшей квартиры. Записалась на курсы испанского и в бассейн.
Однажды вечером, возвращаясь домой, я увидела их. Максим и Фаина Ивановна выходили из продуктового. Он тащил тяжёлые сумки, она что-то говорила ему, размахивая руками. Он кивал, покорно, устало.
Они меня не заметили. А я остановилась и смотрела. Смотрела на мужчину, которого когда-то любила, и поняла: он навсегда останется в той клетке, которую построила для него мать. Останется несчастным, удобным, управляемым.
А я свободна.
Я пошла дальше — лёгкой походкой, с высоко поднятой головой. Навстречу мне шёл мужчина — высокий, с открытой улыбкой. Он придержал дверь подъезда, пропуская меня вперёд.
— Спасибо, — сказала я.
— Не за что. Мы вроде соседи теперь? Я на пятом этаже только заселился.
— Я на седьмом.
Мы улыбнулись друг другу. И в этой улыбке не было обязательств, манипуляций, чужих ожиданий. Только простое человеческое тепло.
Я поднялась к себе, открыла окно. Тёплый весенний воздух ворвался в комнату, разогнав застоявшийся дух прошлого. На подоконнике цвели фиалки — пышные, яркие.
И впервые за много лет я почувствовала: моя жизнь принадлежит только мне. И это было прекрасно.