Воздух в квартире был густым и неподвижным, как желе. Я стояла у окна и смотрела на серое полотно ноябрьского неба. Буси не было уже пятый час. Наша золотистая ретриверша, наш вечный ребёнок, никогда не задерживалась надолго. Даже если срывалась с поводка за кошкой, делала круг почёта и тут же мчалась обратно, виновато тыкалась мокрым носом в ладонь.
Дима вошёл в комнату, принеся с собой запах табака и холода с балкона. Он сел в кресло, взял в руки телефон и начал бездумно листать ленту новостей. Его спокойствие было оглушительным.
— Ты звонил в службу отлова? В приюты? — спросила я, не оборачиваясь. Голос дрожал.
— Зачем? — он даже не поднял головы.
— Как зачем? Собака пропала, Дима! Наша собака!
Он тяжело вздохнул, как будто я отвлекала его от решения государственной важности. Отложил телефон на подлокотник и посмотрел на меня. Взгляд у него был странный — твёрдый, почти стеклянный. Не такой, как у человека, который переживает. Скорее, как у того, кто готовится к неприятному, но необходимому разговору.
— Ань, сядь.
Я не сдвинулась с места. Ноги будто приросли к паркету.
— Она не пропала.
Внутри что-то оборвалось. Секунду я даже испытала облегчение. Жива! Нашлась!
— Где она? Что случилось? Её машина сбила? — я выпалила всё на одном дыхании, подлетая к его креслу.
Он поморщился, словно от зубной боли, и взял мою руку. Его ладонь была холодной и безжизненной.
— С ней всё в порядке. Я её отдал.
Мир сузился до его лица и этих двух слов. Отдал. Кому? Зачем? Это было похоже на дурной сон. Буся — это не вещь. Это не старый свитер, который можно отдать на благотворительность. Это член семьи.
— Что значит «отдал»? — прошептала я.
И вот тогда он произнёс ту фразу. Спокойно, отчётливо, глядя мне прямо в глаза.
— Я продал нашу собаку, потому что она меня раздражала, а деньги отдал матери.
Я отдёрнула руку, как от огня. Мозг отказывался принимать эту информацию. Это была какая-то злая, неуместная шутка.
— Перестань, это не смешно. Где Буся?
— Я не шучу, — его голос стал ещё твёрже. — Мне надоело. Эта шерсть повсюду, этот запах, постоянный лай, необходимость гулять с ней в любую погоду. А главное — расходы. Ты хоть знаешь, сколько уходит на её корм и ветеринаров?
Он говорил об этом так, будто зачитывал список претензий к неисправному бытовому прибору. Я смотрела на него и не узнавала. Где тот парень, который сам выбрал самого крупного щенка в помёте, смеялся, когда она таскала его носки, и учил её давать лапу?
— Деньги… Ты продал её за деньги? — в горле стоял ком. — Сколько стоит член семьи, Дима? Сколько стоит преданность?
— Тридцать тысяч, — отрезал он. — Маме как раз нужно было на новые окна, у неё дует со всех щелей. Она старый человек, ей нужен комфорт. А это всего лишь собака.
«Всего лишь собака». Эта фраза ударила сильнее, чем пощёчина. Я молча развернулась и пошла на кухню. Налила в стакан воды, но руки так тряслись, что половину расплескала на столешницу. Дима вошёл следом.
— Ань, ну не делай трагедию. Мы заведём кота. Или рыбок. Они молчат.
Я развернулась так резко, что он отшатнулся.
— Уходи.
— Что?
— Уходи отсюда. Вон. К маме своей уходи. Ей нужнее.
— Ты с ума сошла? Из-за собаки?
— Это ты сошёл с ума! — я закричала, и собственный крик показался мне чужим. — Ты предал! Ты не просто собаку продал, ты продал часть меня, часть нашей жизни! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?
Он смотрел на меня с каким-то холодным любопытством. Не было ни раскаяния, ни сожаления. Только глухое раздражение.
— Я сделал то, что должен был. Позаботился о матери. А твои сантименты — это глупости. Вырастешь — поймёшь.
Он развернулся и ушёл в комнату, хлопнув дверью. А я осталась на кухне, посреди нашей уютной, такой теперь пустой квартиры, и слёзы градом катились по щекам. На полу у холодильника стояла Бусина миска с недоеденным утренним кормом. Я опустилась на пол, обняла эту миску и завыла. Тихо, беззвучно, сотрясаясь всем телом.
Ночью я не спала. Лежала и смотрела в потолок, а Дима рядом спокойно посапывал. Как он мог спать? В моей голове крутились обрывки воспоминаний: вот Буся впервые плывёт в речке, смешно загребая лапами; вот она кладёт мне голову на колени, когда я плакала после ссоры с начальницей; вот она тащит огромную палку, вдвое больше неё самой, и смотрит с такой гордостью… Каждый этот момент Дима взял и перечеркнул. Продал за тридцать тысяч. За пластиковые окна для своей мамы.
Утром я встала с тяжёлой головой и твёрдым решением. Дима ещё спал. Я нашла в его телефоне, который он беспечно оставил на тумбочке, сайт объявлений. Найти его сообщение было несложно: «Продам золотистого ретривера, девочка, 4 года. Добрая, ласковая, приучена к выгулу. Срочно, в связи с переездом». Враньё. Каждое слово — враньё. Там был номер телефона покупателя. Я сфотографировала его на свой телефон и удалила снимок у Димы.
Когда он проснулся, я уже была одета.
— Ты куда? — спросил он сонно.
— По делам.
— Завтрак?
— Сделай себе сам. И маме своей позвони, спроси, не дует ли ей.
Он нахмурился, но ничего не ответил. Кажется, решил, что я просто дуюсь и скоро отойду. Он плохо меня знал.
Первым делом я поехала к его матери, Светлане Петровне. Она жила в старой пятиэтажке на другом конце города.
Она открыла дверь не сразу, посмотрев в глазок. На лице было написано удивление.
— Анечка? А я думала, Дима. Проходи.
Я вошла в её маленькую, идеально чистую, пахнущую нафталином и валокордином квартирку.
— Чай будешь?
— Нет, спасибо, Светлана Петровна. Я на минутку. Я по поводу денег.
Она сразу напряглась. Села на краешек дивана, сложив на коленях свои сухие, узловатые руки.
— Каких денег, деточка?
— Тех, что Дима вам вчера принёс. Тридцать тысяч.
Она поджала губы ещё сильнее.
— Ну, принёс. Он у меня заботливый мальчик, не то что некоторые. Видит, что мать в нужде живёт.
— Вы знаете, откуда эти деньги?
Она отвела взгляд в сторону, к окну, за которым виднелись голые ветки тополя.
— Сказал, премию ему дали. Хорошую. За усердную работу.
Я горько усмехнулась.
— Это не премия. Это деньги за нашу собаку. Он её продал, чтобы вам на окна хватило.
Светлана Петровна вскинула на меня глаза. В них не было шока или ужаса. Было что-то другое — злорадство? Удовлетворение?
— Ну и что? — произнесла она вызывающе. — Правильно сделал! Давно пора было избавиться от этой скотины. Только грязь от неё и расходы. А мать — это святое. Ты молодая, не понимаешь.
— Я понимаю одно, — мой голос был ледяным. — Вы взяли деньги, зная, что они добыты предательством. Вы стали соучастницей.
— Не смей так со мной разговаривать! — взвизгнула она. — Я тебе не подружка! И вообще, что ты приехала? Денег назад захотела? Не отдам! Окна уже заказала, мастер завтра придёт.
— Я не за деньгами, — сказала я, поднимаясь. — Я приехала посмотреть вам в глаза. Теперь я всё поняла.
Я развернулась и пошла к выходу.
— Нахалка! — шипела она мне в спину. — Из-за псины... Не ценит...
На улице я набрала номер, который сфотографировала утром. Дрожащими пальцами. После долгого молчания в трубке ответил приятный женский голос.
— Алло?
— Здравствуйте… Я звоню по объявлению… По поводу собаки, ретривера… Вы вчера купили.
— Да, — в голосе женщины послышалась настороженность. — А что вы хотели?
— Понимаете… Произошла ужасная ошибка. Я… я хозяйка этой собаки. Её продали без моего ведома.
На том конце провода повисла тишина. Потом женщина вздохнула.
— Меня зовут Ольга. Вы знаете, я сразу поняла, что что-то не так. Мужчина, который её привез, был какой-то… нервный. А собака… она такая грустная. Всё время лежит у двери и скулит. От еды отказывается. Мой сын так её ждал, а она даже не играет с ним.
У меня снова навернулись слёзы. Моя бедная Бусенька. Моя девочка.
— Её зовут Буся, — сказала я. — Пожалуйста… я вас умоляю. Я верну вам деньги. Все до копейки. Только отдайте мне её. Она не сможет без меня. И я без неё не смогу.
— Я понимаю, — тихо сказала Ольга. — Но дело не только в деньгах. Сын… он уже привязался к ней, хоть она и грустит. Он назвал её Лэсси.
— Я поговорю с ним. Я всё ему объясню. Пожалуйста, дайте мне ваш адрес.
Она колебалась. Я слышала, как она дышит в трубку. Каждая секунда казалась вечностью.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Приезжайте. Поговорим.
Они жили в новом районе, в светлой, просторной квартире, где пахло выпечкой и детством. Дверь мне открыла сама Ольга — молодая женщина с добрыми глазами. Из-за её ноги выглядывал мальчик лет семи с вихром рыжих волос. А в глубине коридора, на коврике, лежала Буся.
Она подняла голову, когда я вошла. Её уши дёрнулись. Она смотрела на меня несколько секунд, не веря. А потом… потом был такой визг радости, такой отчаянный лай, что, казалось, задрожали стены. Она вскочила и бросилась ко мне, сбивая с ног, облизывая лицо, руки, тыкаясь носом и скуля от счастья. Я опустилась на колени, обняла её, зарылась лицом в её пахнущую домом шерсть и плакала, уже не скрываясь.
— Мама, это её собака, — тихо сказал рыжий мальчик. — Лэсси её узнала.
Ольга присела рядом.
— Вижу, — она погладила Бусю по спине. — Я всё поняла. Конечно, забирайте её. Мы не имеем права их разлучать.
— Спасибо… — прошептала я, не в силах сказать больше.
— Только вот деньги… — она виновато развела руками. — Муж будет ругаться. Мы откладывали на собаку почти год.
— Я верну. Я всё верну, — твёрдо сказала я. — Дайте мне пару дней.
Мы договорились, что я оставлю ей свой паспорт в залог и расписку. Она поверила мне.
Домой мы с Бусей ехали на такси. Она всю дорогу не отпускала меня, положила свою тяжёлую голову мне на колени и смотрела в глаза таким взглядом, в котором была вся любовь мира.
Димы дома не было. Я собрала свои вещи — не все, только самое необходимое. Сложила в сумку одежду, ноутбук, документы. Потом прошлась по квартире и собрала всё, что принадлежало Бусе: её лежанку, миски, игрушки, поводок.
Когда Дима вернулся, я сидела в коридоре на чемодане, а Буся лежала у моих ног. Он замер на пороге, увидев собаку. Его лицо исказилось от злости.
— Это что такое? Откуда она?
— Я её забрала.
— Ты с ума сошла?! Я же сказал, я её продал! Ты вернула деньги?
— Нет. Но верну. Свои.
— То есть как свои? У нас общие деньги!
— Больше нет, Дима. У нас больше ничего общего.
Он наконец заметил сумку и чемодан. Его злость сменилась растерянностью.
— Ты… ты куда-то собралась?
— Да. Я ухожу.
— Куда? К маме? На пару дней, обиду пережить?
— Нет. Насовсем.
Он рассмеялся. Нервно, зло.
— Да кому ты нужна? С собакой! Ты не сможешь одна! Ты же ничего не умеешь!
Я встала. Посмотрела ему прямо в глаза. В моём взгляде не было вызова. Была только холодная, звенящая пустота на том месте, где раньше была любовь.
— Я всё смогу, Дима. Потому что я, в отличие от тебя, умею любить. А тот, кто умеет любить, никогда не бывает один. Прощай.
Я взяла поводок. Буся вскочила, готовая идти со мной куда угодно. Я открыла дверь и шагнула на лестничную площадку.
— Аня, постой! — крикнул он мне в спину. — Ну прости! Я был неправ! Я дурак! Давай поговорим!
Я на мгновение остановилась, но не обернулась.
— Слишком поздно, Дима. Ты свой выбор сделал вчера.
Я закрыла за собой дверь. Его крики и удары по дереву теперь ничего не значили. Мы спускались по лестнице, и Буся весело цокала когтями рядом.
Впереди была неизвестность, съёмная квартира и долг, который предстояло отдать. Но я шла налегке. Самый тяжёлый груз остался за той дверью. А рядом цокали лапы. И этого было достаточно.