Мчится небом всадник бледный, от предчувствия пьянея,
если выживешь, не смейся, а не выживешь, не плачь.
Знамя клонится на землю и от крови тяжелея,
солнце клонится к закату, и в трубу трубит трубач.
Книги судеб рукотворны,
век бежит строкой короткой,
нам бы с Богом жить покорно,
нам бы скрипки да валторны,
у судьбы калаш и «плётка».
На Голгофе всё, как прежде, прокуратор пьёт фалерно,
сообщил ЦАХАЛ, из Газы надвигается гроза,
на Кавказе, как обычно, режут верных и неверных,
аромат востока сладок и коварен, как гюрза.
Путь к Голгофе не был узким -
коммунизм, царизм, дворянство,
свет Голгофы не был тусклым,
Страшный Суд не страшен русским,
вот вам крест и вот гражданство.
Где надежды парус сорван, где не ждут Петра с уловом
и где миру в небе чёрном ничего уже не светит,
видит ангел, чует ворон, кто крещён был русским словом,
в вечном поле Куликовом за бессмертие в ответе.
А судьба на смерть тех ищет,
кто на жизнь имеет право,
обойдётся бой без лишних,
Апокалипсис для нищих,
тем, кто выжил, честь и слава.
Скачет рысью всадник бледный, жизнь нисколько не жалея
и страшнее он, чем ближе, но хоть смейся ты, хоть плачь,
с Откровеньем Иоанна и упрямством Галилея
из окопа с русским флагом поднимается трубач.
