Ночь. Плацкарт гудит колёсами, тусклый свет люминесцентных ламп делает всё вокруг чуть серым, как в старом фильме.
Я уже почти засыпал, завернувшись в чистую белую простыню, только что выданную проводницей. Сверху тихо храпел мужчина, а под ним на нижней полке женщина в наушниках листала телефон. Всё было спокойно.
До тех пор, пока не появилась она.
В вагон зашла девушка — спортивная, в яркой куртке, с рюкзаком за плечами и наушниками в ушах. В глазах — уверенность человека, которому всё можно.
Проводница показала ей на верхнюю полку. Та кивнула, но вместо того чтобы аккуратно забраться по лестнице, просто встала прямо на мою простыню — в кроссовках, покрытых уличной пылью и грязью.
Я от неожиданности даже не сразу понял, что происходит.
— Простите… — сказал я, поднимаясь на локтях. — Вы… на моём месте стоите.
Она обернулась, вынула один наушник и, абсолютно спокойно, с лёгким вызовом произнесла:
— А что такого? Я аккуратно.
Я посмотрел на чёрные следы, отпечатанные на белоснежной ткани.
— “Аккуратно”? — переспросил я. — Это не коврик у подъезда. Это постель.
Она пожала плечами, будто это самое мелкое недоразумение в мире.
— Да перестаньте, не придирайтесь. Сейчас залезу — и всё.
И, не дожидаясь ответа, продолжила подниматься.
Я молча смотрел, как грязь с её подошв остаётся на моей простыне — ровно, чётко, как подписи под оскорблением.
Хамство на высоте
Я поднялся с полки, стараясь говорить спокойно, хотя внутри уже всё кипело.
— Девушка, вы понимаете, что это негигиенично? Люди тут спят, а вы в уличной обуви…
Она, уже устроившись наверху, высунулась через край и лениво ответила:
— Господи, вы что, с белыми перчатками ездите? Я всего на секунду встала, ничего страшного.
— На секунду — а грязь осталась. Может, всё-таки извинитесь?
— За что? — фыркнула она. — Я же не специально вам на голову встала.
С верхней полки напротив послышался смешок — мужчина наблюдал за сценой с явным интересом.
— Да ладно вам, — сказал он. — Молодёжь нынче без церемоний, что вы хотели.
— Без церемоний — это одно, — ответил я. — Но без совести — другое.
Девушка вздохнула с театральным раздражением, будто ей мешали насладиться собственной правотой.
— Ну хотите, я вам простыню вытру? — сказала она, демонстративно доставая из рюкзака бумажные салфетки. — Вот, пожалуйста, всё по уставу!
— Не надо ничего вытирать, — отрезал я. — Просто попросите проводницу новую выдать, раз уж испачкали.
Она закатила глаза:
— Да вы зануда, честное слово. Из-за таких, как вы, люди нервничают в поездах. Всё им не так — то шумно, то грязно, то кроссовки не те.
Тон у неё был наглый, с той особой интонацией, которой пользуются люди, уверенные, что им всё сойдёт с рук.
Женщина что с нижней полки тихо добавила:
— Девушка, ну действительно, не стоит спорить. Грязь — она ведь от обуви не исчезает от слов.
Но та только бросила:
— Вас никто не спрашивал, бабушка.
После этого вагон словно застыл. Никто больше не вмешивался.
Я видел, что дело пахнет крупным конфликтом — и понимал, что останавливаться она не собирается.
Проводница между двух огней
Минут через десять я всё-таки не выдержал. Подошёл к вагонной кнопке вызова и нажал.
Через пару минут появилась проводница — женщина лет сорока, с уставшим видом и неизменной фразой:
— Что случилось?
— Случилось то, что у меня простыня вся в грязи, — спокойно сказал я. — Вон, посмотрите, кто-то решил использовать мою постель как лестницу.
Проводница бросила взгляд на верхнюю полку.
— Девушка, вы действительно в обуви на простынь встали?
— Ну да, а что такого? — отозвалась та, даже не притворяясь виноватой. — Мне же надо было подняться, а эти ваши лестницы неудобные.
Проводница поморщилась:
— Всё равно нельзя. Это же не уличный коврик, тут люди спят.
— Господи, ну испачкала немного, и что теперь, судить будете? — буркнула девушка. — Хотите, я заплачу за простыню?
Я вмешался:
— Мне не деньги нужны, а чистота. Я за билет заплатил не меньше вашего и имею право спать не на пыли.
Проводница устало вздохнула, будто уже видела десятки таких ссор.
— Ладно, сейчас принесу вам новую постель, — сказала она.
— Ага! — фыркнула девушка. — Конечно, всё для господина. Может, ему ещё чай бесплатно подать?
— Девушка, потише, — жёстко сказала проводница. — У нас ночь, люди отдыхают.
Но та не унималась:
— Да всем плевать! Просто он хочет самоутвердиться, вот и всё! Из мухи слона делает.
С нижней полки кто-то не выдержал:
— Девушка, вам бы язык прикусить. Людям неприятно, вы не правы.
Она повернулась на голос, глаза вспыхнули:
— А вы вообще не лезьте, ладно? Мне не нужны советы от пассажиров-спящих!
Вагон ожил. Люди переглядывались, кто-то шептал: «Вот наглая пошла молодёжь».
Проводница вернулась с новым комплектом постели и протянула мне.
— Держите, поменяйте.
Я поблагодарил, но внутри уже всё кипело: не из-за простыни, а из-за этой демонстративной наглости.
А девушка, заметив, что внимание пассажиров теперь на ней, бросила громко:
— Всё! Счастливы? Теперь у вас белая простынь и чистая совесть! Только вот уважения у вас — ноль!
И отвернулась, надувшись, как ребёнок, которого лишили игрушки.
Я понял — этим дело не закончится. Такие люди не успокаиваются, пока не получат последнее слово.
Грязь не только на простыне
Вагон постепенно стих. Свет притушили, люди начали укладываться. Казалось, всё позади.
Но не тут-то было.
Минут через двадцать, когда я уже начал засыпать, сверху донёсся шорох. Девушка ворочалась, потом вдруг громко сказала:
— Эй, сосед! А вы там не боитесь спать на чистой простыне? Вдруг снова кто-то в кроссовках пройдёт?
В голосе — издёвка. Тон — откровенно наглый.
Я открыл глаза. Пассажиры на соседних полках притворились спящими, но я чувствовал — все слушают.
— Спите, пожалуйста, и не провоцируйте, — ответил я спокойно.
— Да ладно! — продолжала она. — Я просто спросила! Вдруг у вас, не дай бог, аллергия на простых людей?
Я молчал. Но она не могла остановиться.
— Такие, как вы, — вечно всем недовольны. То дети шумят, то музыка мешает, то обувь грязная. Может, вам вообще дома сидеть, раз весь мир такой неудобный?
— А может, вам стоит научиться уважать чужое место, — сказал я уже более жёстко. — Тогда, может, и конфликтов не будет.
Она приподнялась на локтях, заглянула вниз и процедила:
— Уважение нужно заслужить. А вы просто нудите.
Кто-то тихо кашлянул, кто-то хмыкнул. Воздух в вагоне стал густым, как перед грозой.
Я посмотрел на неё и сказал тихо, но отчётливо:
— Девушка, грязь — не на простыне. Грязь у вас в голове.
В купе повисла звенящая тишина.
Она замерла, будто не ожидала, что я скажу это вслух.
Потом резко отвернулась и натянула одеяло на голову, демонстративно фыркнув.
А я лёг обратно и, наконец, почувствовал странное облегчение.
Иногда слова действуют лучше любых жалоб — если сказаны без злобы, но в точку.
Утро без извинений
Утром вагон проснулся рано. Кто-то уже стоял в очереди за кипятком, кто-то тихо складывал бельё в пакеты.
Воздух был натянутый, как после грозы. Казалось, все ждали — что будет дальше между мной и той самой девушкой.
Она спустилась со своей полки аккуратно, босиком, в другой одежде — будто старалась выглядеть спокойнее. Но в глазах читалось: спала она плохо.
Наши взгляды встретились. Я молча сложил чистую простыню и передал её проводнице.
— Всё в порядке? — спросила соседка, та, что вчера пыталась её урезонить.
— В порядке, — ответил я. — Ночь просто длинная была.
Девушка стояла рядом, держа кружку с кофе из автомата. Несколько секунд — тишина, только стук колёс.
Потом она выдохнула и сказала не глядя:
— Слушайте… может, я и перегнула вчера. Просто день был тяжёлый.
Я повернулся к ней:
— Бывает. Главное — не делайте тяжёлым день другим.
Она слегка кивнула, не зная, что ответить, и пошла в сторону выхода.
Соседи переглянулись — кто-то одобрительно усмехнулся, кто-то качнул головой, мол, “ну хоть признала”.
А я остался сидеть у окна, глядя, как за стеклом мелькают поля и станции.
Иногда извинения не звучат полностью, но тишина после них — громче любых слов.