Предыдущая часть:
Ольга молча кивнула в ответ. Она изо всех сил пыталась собраться с мыслями и убедить себя, что сделала все, что была в силах. Но вечером, когда мыла посуду дома и смотрела в окно на темный, зловещий силуэт соседского дома, ей снова вспомнились те испуганные глаза Маши в узкой щели забора. Долго мучиться этими мыслями не пришлось — работа звала назад, и нужно было возвращаться к повседневным делам.
Ольга зашла в процедурную прямо в начале смены и сразу замерла на пороге. Шкаф, где всегда хранился журнал учета препаратов, стоял открытым нараспашку, а самого журнала внутри не было видно.
Холодный ужас медленно пополз по спине, как ледяная змея. Этот журнал — вещь святая, его пропажа автоматически тянула за собой грубейшее нарушение, которое могло закончиться не просто выговором, а настоящей уголовной ответственностью, особенно если выявится какая-то недостача в лекарствах.
— Не может быть такого, — прошептала Ольга себе под нос, лихорадочно перебирая стопки бумаг на соседнем столе в поисках. — Я же вечером его точно сдала. Помню четко, положила именно сюда перед уходом.
— Что-то стряслось, Ольга? — раздался за спиной сладковато-ядовитый голос Натальи, полный фальшивого участия.
Ольга резко обернулась. Коллега стояла в дверях, и на лице ее было преувеличенное беспокойство, но в глазах мелькал холодный, почти торжествующий блеск. Рядом с ней уже появилась заведующая отделением Ирина Петровна, и выражение ее лица было абсолютно каменным, без намека на эмоции.
— Журнал учета лекарств куда-то пропал, — еле выдавила из себя Ольга, чувствуя, как земля начинает уплывать из-под ног.
— Пропал? — Ирина Петровна сделала шаг вперед, и взгляд ее стал еще холоднее, как лед. — Гордеева, вы вообще понимаете, о чем сейчас говорите? Это не какая-то простая бумажка, а документ строжайшей отчетности, за который отвечают головой.
— Я знаю, конечно. Вечером положила его прямо сюда, в шкаф. А кто-то, видимо... — Ольга осеклась на полуслове, поймав на себе этот тяжелый, пронизывающий взгляд заведующей и еле заметную язвительную полуулыбку Натальи. Обвинять кого-то вот так, без единого доказательства, было бы глупо и могло только ухудшить ситуацию.
— Кто-то что именно? — Ирина Петровна скрестила руки на груди, не отводя глаз. — Вы были единственной, у кого оставался доступ к этому шкафу в конце смены вчера. Ключ находился у вас, а теперь журнал просто исчез. И как вы это все объясните, интересно?
Объяснять было абсолютно нечего. Журнал отыскался через два часа в мусорном баке прямо у заднего входа в больницу. Страницы, которые касались последних трех дней, были аккуратно вырваны — именно тот период, за который Ольга, как ответственная медсестра, должна была отчитаться в полной мере.
Назначение на новую должность отменили в тот же миг, без обсуждений. Более того, по всему отделению объявили масштабную внеплановую проверку, которая затронула всех. Коллеги, которые еще вчера здоровались с уважением и теплотой, теперь отводили взгляды в сторону или смотрели с явным, хоть и немым осуждением. Виновница всех этих общих бед и головной боли была для всех очевидна — Ольга Гордеева.
— Это чистой воды подстава, кто-то специально подстроил, — бормотала она тихо, сидя в пустой ординаторской после того унизительного разговора с заведующей и представителем службы безопасности.
Ей вручили официальный приказ о приостановке доступа к работе с лекарственными средствами до полного окончания проверки — по сути, это было понижение в должности и настоящее клеймо ненадежного сотрудника, которое могло прилипнуть надолго. Вечером, полностью разбитая и вымотанная, Ольга вернулась в квартиру. Там было пусто, мужа снова не было дома, а сын остался у свекрови — она специально попросила Елену Ивановну присмотреть за ним, чтобы он не видел её в таком состоянии и не втягивался в эти проблемы.
Она включила свет в прихожей и сразу заметила записку, прикрепленную магнитом к дверце холодильника: "Сегодня задержусь. Срочные переговоры, не жди". Сообщение было холодным, безликим, как и все в последнее время. Задержки Алексея стали ежедневным делом — он возвращался далеко за полночь, отмахивался от любых вопросов усталостью и важностью своих проектов, а потом мгновенно засыпал, отвернувшись лицом к стене.
Его отстраненность именно сейчас, когда ей так отчаянно нужна была хоть какая-то поддержка, резала по живому глубже любого ножа. Вдруг раздался телефонный звонок, который заставил её вздрогнуть от неожиданности.
— Оль, слушай внимательно, я сегодня вообще не приеду домой. Такой завал на работе накопился, проще прямо в офисе переночевать и продолжить, — сказал муж быстро, без всяких интонаций, словно зачитывал заученный текст по бумажке.
— Алексей, подожди, — начала было она, но связь уже прервалась. Он просто сбросил звонок.
Тишина в квартире стала оглушительной, давящей со всех сторон. Ольга медленно сползла на пол, обхватив колени руками и пытаясь собраться. В один из дней, когда она отпросилась с работы пораньше, Ольга села на автобус, который шел в пригород. Там, за высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху, стоял её детский дом — место, где детства как такового не было, но где она все же выжила и научилась держаться. Она надеялась, что старые воспитатели смогут что-нибудь рассказать о Маше Козловой, если девочка действительно оттуда.
Ворота открылись с непривычным, ржавым скрипом. Двор показался каким-то пустынным, безжизненным. Не было того гомона, смеха и криков, как раньше, а вместо знакомого корпуса стояло новое, безликое здание. В фойе её встретил мужчина в дорогом костюме и с холодными, равнодушными глазами.
— Я к вам по вопросу об одной воспитаннице, — начала Ольга, стараясь говорить уверенно и твердо. — О Маше Козловой. Её недавно под опеку взяли.
Директор, не особо отрываясь от своих бумаг и дел, буркнул в ответ, что личные данные всех воспитанников не разглашаются посторонним, и просто отвернулся от неё, как от назойливой мухи, не тратя больше времени.
Ольга почувствовала, как старая боль от детдомовской отверженности сжала горло, но стояла в холле, не зная, что предпринять дальше, и вдруг услышала тихий, знакомый голос.
— Оленька, Гордеева, неужели это ты?
Из-за угла вышла пожилая женщина в скромном платье и белом халате поверх — Светлана Петровна. Её лицо, изрезанное морщинами от времени, светилось искренней, теплой радостью. Это была её бывшая воспитательница, та самая, которая иногда подкармливала её по ночам и гладила по голове, когда маленькая Ольга плакала от тоски по чему-то нормальному.
— Светлана Петровна! — бросилась она к ней, готовая расплакаться от этой неожиданной встречи.
— Милая моя, какими судьбами здесь оказалась? Заходи скорее, заходи в мой кабинет, пока новый директор не увидел и не начал вопросы задавать.
Бабушка торопливо повела её по знакомому, но уже перестроенному коридору в крошечную комнатку, где пахло лекарствами и старой бумагой. За чашкой чая, который Светлана Петровна достала из своего потайного шкафчика, Ольга выложила все начистоту: про Машу, про этих странных соседей, про её немой крик о помощи через жесты.
Лицо воспитательницы стало печальным, задумчивым.
— Машенька, да, помню её хорошо, — протянула она медленно. — Тихая была, замкнутая на все сто, совсем не разговаривала ни с кем.
— У неё были богатые родители, да? — переспросила Ольга, хватаясь за эту мысль, как за соломинку.
— Получается, что так, в том-то и вся закавыка. — Светлана Петровна понизила голос до шепота. — Родители её погибли в автокатастрофе где-то под Сочи, страшная история. Девочка была с ними в машине, но выжила чудом, правда, с серьезной травмой головы. Когда стало известно про наследство, которое осталось после них, многие вдруг захотели стать её опекунами. Дальние родственники, которых Маша в глаза не видела, какие-то старые друзья семьи — все полезли. А эти Козловы появились как из ниоткуда, активно добивались опеки именно над ней, хотя девочка их явно боялась. Помню, как она пряталась по всему детскому дому от них, плакала беззвучно, когда они приходили на встречи.
Ольгу бросило в жар от этих слов. Наследство — вот оно, ключ ко всей этой ужасной истории. Не любовь к ребенку, не милосердие, а холодный, циничный расчет. Через пару дней позвонила Елена Ивановна, и голос её звучал устало, с ноткой расстройства.
— Оленька, соседи наши собрались уезжать отсюда. Грузовик уже заказали, вещи потихоньку выносят на улицу, — сообщила она без предисловий.
Ольга сжала трубку в руке так, что пальцы побелели. Значит, все кончено — они увезут Машу бог знает куда, подальше от любопытных глаз и возможной помощи. И что с бедной девочкой будет, можно только гадать с ужасом. Той же ночью резкий звонок телефона вырвал её из тревожного, поверхностного сна, в который она с трудом провалилась.
— Что случилось? — выдохнула Ольга в трубку. Время уже было позднее, а на экране высветилось имя свекрови.
Голос Елены Ивановны дрожал, прерывался от сильного волнения.
— Оленька, срочно приезжай ко мне. Не спрашивай ничего сейчас, просто приезжай как можно быстрее. Такси бери, не медли, — лихорадочно повторяла она.
— Что-то с Димой произошло? — противный страх сразу сковал все тело.
— Дима спит спокойно. С ним все в порядке. Это по поводу Машеньки, нашей соседской девочки.
Ольга даже не помнила толком, как оделась и как вызвала такси. Дорога ночью слилась в один темный, полный тревоги туннель, где каждая минута тянулась вечностью. Машина наконец остановилась у знакомой калитки.
На крыльце, кутаясь в старый плед поверх ночной рубашки, металась свекровь. Лицо её было белым как мел, глаза огромными от пережитого ужаса.
— Господи, наконец приехала. Идем скорее сюда, за мной, — она схватила Ольгу за руку и почти потащила в обход дома, прямо к старому сараю, где хранились садовые инструменты и банки с соленьями.
Дверь сарая была слегка приоткрыта.
— Там внутри, — прошептала Елена Ивановна, указывая дрожащим пальцем в темноту. — Я ночью встала воды попить, не спалось. Гляжу в окно, а у них свет мельтешит в окнах, крики какие-то приглушенные доносятся. Потом вижу, маленькая фигурка через забор перелезла прямо в нашу малину, в кусты. Я выбежала на улицу, а она там мечется в панике, как зайчонок подстреленный. Потом присмотрелась ближе: это же Машенька, она в сарае спряталась.
Продолжение: