— Нет, Коль, только через мой труп! — голос Людмилы сорвался.
Она стояла у раковины, сжимая мокрую тряпку, будто оружие. Коля — её муж, в мятой футболке и домашних шортах — стоял напротив, не зная, куда деть руки.
— Люд, ну чего ты как всегда… Давай спокойно. Я просто сказал — мама к нам переедет. Временно.
— "Временно"? — передразнила она. — Я знаю твоё «временно». В прошлый раз телевизор «временно» стоял в коридоре три года!
На секунду в кухне повисла тишина. Только часы тикали — громко, как молоток по виску.
— Ей тяжело одной, — начал он опять, тихо, будто боялся собственных слов. — Лифт там не работает, сосед снизу дебоширит, давление скачет. Ну что ей делать?
— Лечиться, — сухо ответила Люда. — А не к нам тащиться.
Коля отвернулся, выдохнул и пошёл к коридору.
— Люд, я прошу тебя, — сказал он через плечо. — Ты ведь понимаешь… она одна.
Люда не ответила. Она знала: когда Коля говорит "одна", значит, всё уже решено. Он не просит — он сообщает. Как всегда.
И точно. В следующую минуту дверь в прихожей хлопнула, и в квартиру вплыла Валентина Петровна — Колиная мать. В пальто, с чемоданом на колёсиках, с лицом человека, у которого всё под контролем.
— Ну вот и я! — бодро сказала она. — Где тут у вас можно вещи поставить?
Люда даже не сразу поверила.
— Это шутка, да? — спросила она, медленно ставя тряпку в раковину.
— Какая шутка, Людочка, — ответила Валентина Петровна и задвинула чемодан под вешалку. — Я же предупреждала: там лифт опять сломали. Коля сказал, что вы не против.
— Коля, — Люда повернулась к мужу, — ты что, совсем рехнулся?
Он смотрел куда-то в пол.
— Ну, я думал, ты поймёшь...
Она молча подошла к нему, вплотную.
— Слушай сюда. Это. Моя. Квартира. Купленная мной. До тебя. До вашей мамы. И никто тут жить не будет, кроме меня. Понятно?
— Люд, ну зачем ты так? — он вздохнул. — Мы же семья.
— Семья — это когда вместе решают. А не когда один тащит чемоданы, а другой ставит перед фактом, — её голос сорвался на крик. — Хватит!
Валентина Петровна смерила её взглядом поверх очков.
— Людмила, — произнесла она ровным голосом. — Ты не забывайся. Это мой сын. И если я решила быть рядом, то я буду.
— Да хоть под дверью стойте, — ответила Люда. — Но сюда вы не войдёте.
Коля дернулся:
— Мам, может, потом обсудим...
— Что обсуждать? — перебила свекровь. — Я уже дома.
И пошла в кухню. Так уверенно, будто всю жизнь там жила. Открыла шкаф, заглянула в холодильник, поморщилась:
— Господи, пусто! Как вы тут питаетесь?
Люда стояла, не веря глазам.
— Коля, ты что, даже холодильник ей сдал? — спросила она тихо.
Он пожал плечами.
— Ну… мама любит порядок...
Она не выдержала.
— Да она любит власть, а не порядок! Ты что, не видишь? Она же сюда вселилась как хозяйка!
Валентина Петровна не обернулась.
— Кто хозяйка — это ещё вопрос. У вас всё общее, вот и жильё общее. Не будешь же ты сына выгонять?
Люда подошла ближе.
— Сына — нет. А вот вас — да. И прямо сейчас.
— Ой, не надо мне тут истерик, — фыркнула свекровь. — Взрослая женщина, а ведёшь себя, как девчонка.
Люда схватила чемодан и потащила к двери. Но Валентина Петровна с неожиданной силой вырвала ручку из её рук.
— Не смей! — крикнула она. — Я тут жить буду.
Коля стоял, как камень.
— Мам… Люд… ну хватит…
— Молчи! — одновременно крикнули обе.
Тишина. Тяжёлая, липкая, как после грозы.
Люда выпрямилась, откинула волосы с лица.
— Хорошо. Раз вы обе решили меня не слушать, я сделаю по-другому. — Она достала телефон, открыла контакты. — Через полчаса сюда приедет мой брат. Посмотрим, как вы будете ему объяснять, что делаете в моей квартире.
Коля побледнел.
— Люд, не надо никого звать! Мы всё решим!
— Поздно, — сказала она и пошла в спальню.
Дверь за ней захлопнулась, как точка в предложении.
Она проснулась на следующее утро от запаха жареного лука. В семь утра.
Люда не переносила лук. Особенно утром.
Она вышла на кухню — и застыла.
Валентина Петровна стояла у плиты, в Людином халате. В её халате!
— Доброе утро, — сказала свекровь, не оборачиваясь. — Я тебе тоже пожарю.
— Не надо, — тихо ответила Люда. — Где мой халат?
— Ну а что он без дела висел? Чистый, уютный. А мой в сумке помялся. Зачем зря место занимать?
Люда закрыла глаза.
— Вы хоть понимаете, что ведёте себя, как будто уже хозяйка?
— А я и есть хозяйка. Я мать.
Коля вошёл, зевая.
— Мам, ну чего ты сразу… Люд, ну не заводись.
— А я и не завожусь, — сказала она. — Я просто хочу понять: когда это мой дом стал общежитием?
Он пожал плечами, наливая чай.
— Она же ненадолго. Пока там ремонт сделают.
— Ремонт? — переспросила Люда. — А лифт? Ты говорил — лифт не работает.
— Ну… и лифт тоже.
Она усмехнулась.
— Коля, ты даже врать толком не умеешь.
— Ты злая, Люд, — выдохнул он. — Всегда всё по-своему, всё контролируешь. У мамы давление, сердце, а ты...
— А я просто хочу, чтобы в моём доме был порядок. Без посторонних.
Валентина Петровна повернулась, вытирая руки о полотенце.
— Значит, я посторонняя? После десяти лет брака с моим сыном?
— Да, — ответила Люда. — Посторонняя.
Свекровь усмехнулась, как человек, который знает больше.
— Ну-ну. Посмотрим, кто здесь останется хозяйкой.
Люда почувствовала, как в груди всё сжалось. Она поняла: эта женщина не уйдёт. Ни завтра, ни через месяц. Пока не вытеснит её саму.
Она села за стол и, глядя в окно, произнесла:
— Хорошо. Играем по-взрослому. Только помните: я не сдаюсь.
К вечеру Люда обнаружила, что в ванной теперь лежат чужие полотенца. В шкафу — аккуратно сложенные вещи Валентины Петровны. На холодильнике — её лекарства.
Всё происходило тихо, будто кто-то незаметно подменял жизнь.
Коля весь вечер делал вид, что читает новости.
— Коля, — сказала Люда, — ты вообще понимаешь, что происходит?
— Да что ты всё драматизируешь? Ну живём втроём, и что? Мама готовит, убирает. Разве плохо?
— Плохо, — сказала она. — Потому что я теперь здесь лишняя.
Он отмахнулся:
— Опять твои закидоны.
— Закидоны?! — голос Люды дрогнул. — Да ты хоть понимаешь, что я с ума схожу от этого её «Людочка, не трогай, я сама», от её запаха, от этих разговоров про «как правильно мужа кормить»?
— Ну и корми по-своему, — буркнул он.
Она посмотрела на него и вдруг ясно поняла: он не защитит. Никогда. Он выберет маму.
— Знаешь, Коля, — тихо сказала Люда, — может, тебе стоит съехать к ней.
Он удивлённо поднял голову:
— Это ты серьёзно?
— Абсолютно.
Он встал, нервно потёр виски.
— Ну вот, началось. Опять ты всё рушишь.
— Нет, Коля. Это ты рушишь. Я просто перестала подбирать осколки.
Он замолчал. В кухне снова стало тихо. Только часы тикали, как метроном перед взрывом.
Три дня после того, как Коля с матерью остались в квартире, были похожи на затянувшийся кошмар. Люда возвращалась с работы — и не узнавала свой дом.
На кухне стояли новые баночки — «для специй», на подоконнике — пластиковые цветы, а в прихожей появился коврик с надписью: «Добро пожаловать домой!».
— Домой, говорите? — буркнула она, снимая обувь. — Только вот к кому именно — непонятно.
Вечером, когда она зашла в комнату, Валентина Петровна сидела на диване и вязала. Рядом стоял Коля, глядел телевизор и жевал семечки. Картина — почти семейная идиллия, если бы не одно «но»: Люду словно стёрли из кадра.
— Людочка, — сказала свекровь, не поднимая глаз, — ты там мусор не забудь вынести. Я видела, пакет полный.
— А ты руки свои не забудь убрать, — ответила Люда. — Это моя квартира, не коммуналка.
— Какая ты нервная, — покачала головой Валентина. — Всё тебе не так. Живи да радуйся, что сын рядом, мать рядом.
— Я бы и рада, — бросила Люда, — только вот не с вами.
Коля вздохнул:
— Опять началось... Люд, ну нельзя же всё время воевать.
— Нельзя — это когда человек слушает и делает выводы. А ты всё превращаешь в болото.
Он замолк, как всегда, уходя в себя. В такие моменты она особенно его ненавидела — за это вечное «не вмешиваться».
Внутри всё кипело. Её вытесняли из собственной жизни, а он даже не замечал. Или делал вид.
На следующий день Люда пришла домой — и застала Валентину Петровну в своей спальне.
Свекровь стояла у зеркала, примеряя Людину кофту.
— Это что вообще?! — сорвалось у Люды.
— Да что ты орёшь? — спокойно сказала та, поправляя воротник. — Просто померила. Хорошая вещь, тёплая.
— Вешай на место!
— Господи, как будто у тебя миллион этих кофт! Что тебе, жалко?
Люда почувствовала, как у неё дрожат руки.
— Жалко — нет. Только тошно. От того, что вы копаетесь в моих вещах.
— Не начинай, — махнула рукой Валентина. — Всё равно всё общее. Вы же семья.
Люда резко подошла, выдернула кофту, бросила её на кровать.
— Соберите свои вещи и катитесь к себе!
— А вот это уже хамство, — холодно сказала свекровь. — Молодёжь нынче без уважения. Сын, ты слышал? Она меня выгоняет!
Коля вошёл на шум, с растерянным видом:
— Мам, Люд, вы чего опять?
— Она меня из комнаты выгоняет! — закричала Валентина Петровна. — Да я ради тебя жизнь положила! А теперь эта… хозяйка!
— Эта хозяйка — я, — Люда ткнула себя в грудь. — И ты, Коля, если сейчас не определишься, я всё решу сама.
Он опустил глаза:
— Мам, может, ты всё-таки... пока у себя побудешь?
— Нет! — отрезала она. — Не дождётесь!
Люда поняла: разговор закончен. Игра в вежливость кончилась.
— Хорошо, — сказала она ровно. — Тогда завтра я меняю замки.
— Попробуй только! — прошипела Валентина. — Я на тебя в суд подам!
— Подай, — ответила Люда. — Может, там тебе и расскажут, что квартира оформлена на меня задолго до того, как я дура вышла за твоего сына.
Ночь выдалась длинной. Люда лежала в темноте, слушала, как за стенкой шепчутся Коля с матерью. Что-то о нотариусе, о долях, о «по закону всё общее».
Она лежала, стискивая зубы, и думала: вот он, финал. Та жизнь, которую она десять лет тянула, как старый чемодан без ручки, наконец разваливается.
И стало вдруг легче.
Утром она встала раньше всех. Позвонила в ЖЭК, вызвала мастера — поменять замки. Тот приехал через два часа, сделал всё за пятнадцать минут.
Когда Коля вернулся с работы, ключ не подошёл.
— Люд! — колотил он в дверь. — Открой! Ты что творишь?!
— Навожу порядок, — ответила она через дверь.
— Да ты с ума сошла! Это и мой дом тоже!
— Нет, Коля. Это мой дом. А ты просто жил здесь по привычке.
Он ещё минут десять что-то кричал, потом ушёл.
Вечером пришло сообщение: «Мы у мамы. Подумай. Ты ведь не хочешь всё разрушить?»
Она посмотрела на экран и усмехнулась:
— Хочу, Коля. Очень даже хочу.
Первое утро без них было странным.
Тишина. Настоящая. Не звенящая от обиды, а мягкая.
Она поставила чайник, включила музыку, открыла окно — впервые за долгое время почувствовала запах свежего воздуха, а не Валентининой подливки.
Завтракала стоя, на ходу. И думала: неужели всё, правда, закончилось?
Но, конечно, нет.
На третий день в дверь позвонили.
Люда открыла — на пороге стоял Коля. Щёки небритые, глаза красные, в руках пакет из супермаркета.
— Люд, поговорим? — тихо сказал он.
— Мы уже всё обсудили, — ответила она.
— Да подожди! — он сунул ногу в проём. — Я же не враг тебе. Просто... тяжело сейчас. Мама болеет.
— Вот и лечи маму, — холодно сказала она. — Только не за мой счёт.
Он сжал кулаки:
— Ты стала чужой.
— Я наконец-то стала собой, — ответила Люда.
И тут из-за его спины вышла Валентина Петровна.
В пальто, с сумкой.
— Ну вот и я, — сказала она. — Думала, сынок сам справится, но вижу — надо матери вмешаться.
— Вызывать полицию или сами уйдёте? — спокойно спросила Люда.
— Попробуй! — засмеялась та. — Посмотрим, что скажут, когда узнают, что я мать.
— А я — собственница, — ответила Люда и достала телефон. — Проверим, кто из нас прав.
Через сорок минут приехали двое полицейских.
Они проверили документы, развели руками:
— Гражданка, квартира ваша, посторонние пусть покинут.
Коля стоял, белый как мел.
— Мам, пойдём, — прошептал он.
— Я не уйду! — заорала Валентина. — Это несправедливо!
— Справедливо, — тихо сказала Люда. — Я десять лет жила не своей жизнью. Теперь хватит.
И закрыла за ними дверь.
После их ухода дом будто выдохнул.
Люда ходила по комнатам и не могла поверить, что никого нет. Никаких комментариев, запахов, разговоров. Только она и стены.
Она включила телевизор, потом выключила — шум мешал. Села на подоконник, заварила крепкий кофе и впервые позволила себе расплакаться. Не от боли — от облегчения.
Дни шли спокойно. Коля звонил, писал:
«Ты ведь не всерьёз?»
«Мама скучает»
«Я не хочу разводиться»
Она не отвечала.
Через месяц пришла повестка в суд — заявление о расторжении брака она подала сама. На заседание Коля пришёл с матерью.
В коридоре суда Валентина Петровна сидела на лавке, шептала сыну:
— Не сдавайся. Она ещё пожалеет.
Люда подошла, мимоходом глянула на них и спокойно сказала:
— Не надейтесь.
Суд длился двадцать минут. Квартира подтверждена как добрачная собственность, совместного имущества нет. Всё просто.
Коля выглядел потерянным. Валентина кипела, но молчала.
Когда заседание закончилось, Люда встала, собрала документы и пошла к выходу.
— Люд, — позвал Коля. — Может, поговорим?
— О чём? — спросила она.
— Я ведь тебя любил...
— А надо было уважать, — ответила она. — Тогда, может, и любовь сохранилась бы.
Она ушла, не оборачиваясь.
На улице стоял холодный, сухой воздух. Люда подняла воротник пальто и впервые за долгое время почувствовала, что идёт туда, куда хочет сама.
Дома она включила чайник, достала кружку — ту самую, любимую, с отколотым краем.
Кофе получился особенно крепким. Без лишнего сахара.
Она сделала глоток и усмехнулась:
— Вот он какой, вкус свободы. Горький, но честный.
Снаружи кто-то хлопнул дверью, где-то заплакал ребёнок, сверху включили пылесос — жизнь продолжалась. Только теперь в ней не было чужих голосов.
Люда поставила кружку на подоконник, посмотрела в окно.
Внизу, под домом, бежали люди, ругались, смеялись, торопились. Всё как всегда.
А у неё, наконец, началась новая жизнь. Без вечных «потом», без чужих чемоданов в прихожей и без оправданий.
Просто жизнь — своя, настоящая.
Она усмехнулась и тихо сказала в пустоту:
— Ну что, Валентина Петровна, теперь попробуйте зайти. Замки-то новые.
И впервые за долгое время улыбнулась — не из вежливости, а от сердца.