Осенью сорок пятого года Матвейке исполнилось четыре года. В этот день Нина решила устроить ребенку настоящий праздник. Испекла пирог, купила у соседки трехлитровую банку компота. И подарок, конечно же, был. Матвей визжал от радости, увидев лошадку-качалку, расписную, с уложенной волнами деревянной гривой. Стоила она, конечно, как месячная зарплата Нины в школе, зато сколько радости у ребенка.
Нина пригласила соседских ребятишек, тех, кто играл с Матвеем возле дома. Они были постарше и, прикончив пирог, кинулись к лошадке. Качались на ней по очереди, но чуть до драки не дошло. Поэтому Нина, от греха подальше, выпроводила ребят во двор. Пока не холодно и там поиграть можно.
Но до драки все-таки дошло. Через полчаса Матвей зашел в дом с разбитой губой. Брови насуплены, глаза на мокром месте, а ресницы подрагивают от невыплаканных слёз. Он старался сдержаться и не заплакать, когда Нина всплеснула руками.
— Матвейка, что случилось? Кто тебя обидел?
— Никто, — надул губы четырёхлетний мальчик. — Они все говорят, что мой папка погиб, а я всё вру. Папка Толика не вернётся, и мой тоже. Все об этом знают, а я вру.
— А вот я им сейчас! — Нина хотела выскочить, накричать на соседских ребят, но остановилась.
Опустилась на стул, притянула к себе сына, погладила по голове.
— Не надо, мама, — дёрнул плечиком Матвей.
— Ну что ты, хороший мой, — гладила она его по мягким темным волосам, совсем как у Васи. — Ты их не слушай и не говори им ничего. Пусть думают, что хотят. Мы-то с тобой знаем...
— Что знаем, мама? Дядя Сережа тоже говорил, я все слышал. Папка погиб, он сам видел.
— Глупенький ты мой, глупенький, — Нина гладила сына по волосам, а губы ее дрожали. — Хочешь, мы с тобой на площадь сходим, я тебе леденец куплю?
— Хочу, — шмыгнул носом Матвейка.
Нина держалась весь день, а ночью, когда Матвей уснул, усталый и чумазый, с привкусом сладкого леденца на губах, она вышла во двор. Упала на колени, зажав лицо ладонями. Вой рвался из груди.
«Вася, где ты, где?» — хотелось орать в небо. «Неужели нет тебя на этом свете? Не ходишь ты уже по земле? А я жду, Вася, жду! Вася, вернись!»
Момент отчаяния прошел уже утром, и Нина даже усмехнулась своей ночной готовности поверить в потерю, поверить в гибель мужа. Нет, ни в коем случае! Она будет ждать. Пока ждет, он жив! Ждет, значит, дождется.
Но ночью, когда она не кричала, а стонала в небо, где-то далеко, очень далеко, проснулся в поту молодой черноволосый мужчина. Проснулся, порывисто сел на кровати, вытер со лба пот. Женская рука тронула его за плечо.
— Что, опять кошмар приснился? Сейчас я тебе холодной водички принесу.
Женщина, скрипнув сеткой кровати, спустила на пол босые ноги, прошлёпала к ведру, зачерпнула в ковш воду.
— На, попей, — принесла ковш мужчине.
— Вася, она звала Васю, — пробормотал он, прежде чем начать жадно пить.
— Какой ещё Вася? Вот же глупости тебе снятся, Вань, — натянуто рассмеялась женщина. — Ты попил? Ложись, ложись!
Мужчина лег, через какое-то время размеренно засопел. А женщина лежала рядом, не сомкнув глаз. Как же её пугали эти Ванины сны! Она так боялась, всегда боялась...
Даже мысленно Лена приучила себя называть его Ваней.
Лена жила рядом с железнодорожной станцией. При советской власти она работала смотрительницей путей. Когда город захватили немцы, осталась не у дел.
Немцы хозяйничали в городе все военные годы, и люди научились с ними существовать, выживать в их присутствии. Лена тоже. Всякие случаи в городе случались. Немцы, хоть и фашисты, но все-таки мужчины. Бывало, что на наших женщин заглядывались. Иногда насильничали, а случалось и такое, что бабы сами под фашистов стелились за вкусную еду, за цацки.
Лена не из таких, впрочем, на неё никто и не засматривался. Она могла пройти мимо немцев незамеченной. Лена была страшненькой. Всю жизнь это знала и давно смирилась. Лицо у неё плоское, как блин, глазки маленькие, а на голове три волосинки. Фигура тоже не удалась, ноги кривые, плечи широкие.
Лену дразнили в детстве, и замуж выйти она и не чаяла. Но всё-таки вышла, из-за хорошего приданного, что собрали её родители. Согласился на Лене жениться, такой же, как она, страшненький сын кузнеца — Ванька Криворотый. Можно сказать, что они нашли друг друга. И обрела Лена свое простое бабское счастье.
Года не прошло после свадьбы, как пошел Ваня в лес по дрова и задавило его срубленным деревом. Лена даже понести не успела, чтобы хоть дитё на руках осталось. Знала она, что больше у неё мужа вовек не будет.
А мужика так хотелось! Хоть какого, хоть кривенького, косенького, любого, но своего, под бочком.
Когда началась война, Лене было тридцать, и тут уж не до мужиков. Надо было как-то научиться выжить при немцах.
Зимой сорок четвертого наши пошли в активное наступление. Они гнали фашистов, и линия фронта подошла совсем близко к городу, где жила Лена. Но тут фашисты укрепились и никак не хотели отступать. Бои были ожесточенные. Немцы продержались до Нового года и еще чуть-чуть.
А потом грянулся взрыв на железнодорожной станции. Наши подорвали состав. И ведь как это сделали? Переодевшись в немецкую форму, проникли на вокзал, задурили фашистам голову. Об этом все в городе шептались, и Лена, само собой, слышала разговоры.
Фрицы зашевелились, начали активно готовиться к эвакуации. Ленина соседка, которая сожительствовала с немцем, постоянно ходила в слезах, с опухшим лицом. Умоляла своего немца забрать ее с собой. Да разве нужна она ему? Чай жена на родине имеется!
Местные затаились и ждали, когда в город войдут наши и всех предателей, полицаев и фашистских подстилок настигнет кара. Лена тоже ждала. Немцев больше не интересовала разгромленная железнодорожная станция. А Лена начала потихоньку туда наведываться, предвкушая, как вернется она на работу. Ведь будут же пути восстанавливать, нужно же железнодорожное сообщение?
Она бродила по станционным ангарам, пытаясь найти свои инструменты. Когда услышала стон, испугалась сначала, хотела убежать. Стонет мужчина, но еле слышно, совсем слабо. Любопытство победило. Женщина обогнула нагромождение ржавых деталей и увидела его!
Он лежал на боку, с закрытыми глазами. Сквозь дыру в стене ангара на его лицо падал свет, на волосы ложились снежинки. Он был так красив, этот фашист! И ведь непростой солдат. Офицерская шинель грязна, порвана, а на спине пригорела в мясо. Зрелище страшное, и странно, что он еще жив, с такими то ожогами.
Лена начала вспоминать, когда случился взрыв на станции. Сколько дней прошло? Пять? Неужели он с тех пор здесь валяется, и фрицы не спохватились? Ведь офицер же...
Что делать, Лена не знала. На всякий случай взяла в руки лом и приблизилась, решая, добить фашиста или дать умереть мучительной смертью. Пожалуй, ударить человека ломом у нее рука не поднимется, пусть даже он и фашист. Лена решила уйти, но вдруг немец открыл глаза, оказавшиеся карими. Лена это прекрасно разглядела — карие и очень красивые глаза. Он зашептал на чистом русском:
— Спина... больно....
— Что, что ты сказал? — наклонилась женщина. — Повтори!
— Спина, больно очень, — стонал мужчина.
Он был в полубредовом состоянии, а говорил без акцента. Это не немец! Лена сразу все поняла. Это один из наших, ряженых, которые явились на вокзал, чтобы взорвать состав.
И что теперь с ним делать? Как помочь?
Нужно дождаться ночи и довести его до своего дома. Дом совсем рядом, а фашистам сейчас не до чего, они готовятся оставить город. Может получиться. Только бы дожил, не помер по пути, уж слишком плохо выглядел его ожог на спине. Странно, как он вообще продержался тут целых пять дней. Наверное, ел снег.
Лена смогла. Когда стемнело, она дотащила мужчину до своего дома. Он был в сознании и помогал, как мог. Упал уже во дворе, но Лена справилась. На лавку положить не смогла, начала обрабатывать ожог, оставив раненого на полу. Аккуратно доставала из раны куски шинели, радуясь, что мужчина без сознания. Иначе он не стерпел бы такую боль, даже в беспамятстве стонет.
Через несколько дней город загудел. Ревели моторы грузовиков, стрекотали мотоциклеты. Немцы уходили.
А у Лены в доме на кровати сидел красивый молодой мужчина со страшными ожогами по всей спине и бездумным взглядом. Он не помнил ничего о себе. Не помнил, как его зовут, кто он такой и что вообще происходит вокруг. На тот момент его это и не волновало. Мужчина мучился от нестерпимых болей. Чтобы их унять, Лена поила его крепчайшим самогоном, поила до беспамятства, пока не засыпал.
Он спал на животе, а Лена сидела рядом. Смотрела, и не могла насмотреться. Она уже жалела, что немцы уходят так быстро. В город войдут наши, и тогда придется доложить о раненном красноармейце.
Он, наверное, герой. Его заберут в больницу. А Лена... Что Лена? Она его больше никогда не увидит.
Но ведь может такое произойти, что его память не восстановится? И не вспомнит он никогда свою Нину, своего сыночка.
О да, Лена знала о Нине! Когда разрезала немецкую шинель, пытаясь раздеть раненого, из-под подкладки выпал грязный листок. Письмо от его жены, иначе зачем бы носить такое с собой, заявляясь в тыл врага? Раз спрятал под подкладку, значит, письмо дорого. Значит, жену любит.
Но Нины тут нет, а она, Лена, есть! Это она его спасла.
Лена могла смотреть на него часами. Смотрела и чувствовала, как закипает кровь, как теплеет в груди. Узнать бы, как он обнимает, как целует.... хоть один разик... один...
Вот почему этой неизвестной Нине досталось такое счастье? Красивый муж, сын. А ей, Лене, ничего, пустота...
— Не отдам, никому тебя не отдам! — вдруг вскрикнула Лена, и лежавший на кровати приоткрыл глаза.
— Что, что ты сказала?
— Муж, говорю, ты мой, Ваня. Любовь у нас с тобой большая.
— Ваня? Я?
— Да, Ваня, Ваня, не сумлевайся. Иван Орлов, сын кузнеца. Ты в лес по дрова пошёл, а там пожар начался. Отсюдова и ожоги. Ещё и стволом дерева по голове тебя приложило.
— Не помню, ничего не помню, — удивлялся мужчина.
— Потому и не помнишь. Говорю же, деревом по башке тебя приложило.