Мелкие крупинки пыли медленно оседали в широкой полоске солнечного света, падавшей с окна в школьный коридор. По деревянным полам этого коридора спешила молодая женщина, скорее даже девчушка, по внешнему виду не сильно отличавшаяся от учениц старших классов.
Нина ещё сама совсем недавно носилась по этому же коридору, будучи девятиклассницей. Сейчас идёт по школе, стараясь не быть излишне торопливой, придавая себе солидности. Её волосы больше не заплетены в косу и не украшены видавшим виды коричневым бантом. Сейчас они собраны в пучок и заколоты шпильками. Она больше не Нинка Смирнова, она Нина Григорьевна, учитель начальных классов.
Всегда об этом мечтала и вот вернулась в свою же собственную школу, с гордым званием — учитель. А здесь много педагогов, учивших ее и Нина всем стремилась показать, что она больше не та смешливая и немного хулиганистая девчушка, а серьёзный человек.
Ей доверили самые юные и самые неокрепшие умы школы — октябрят. И Нина старалась вложить их в головы знания и добро. Она ещё не перестала умиляться каждой детской мордашке, обращённой к ней, и не могла отругать своих учеников за шалости, прекрасно помня себя. Более опытные педагоги призывали ее быть построже, твердили о дисциплине.
Нине нужно учить дисциплине своих октябрят, а она сама опаздывает. В учительской объявили общий сбор на большой перемене, а Нина задержалась, объясняя непонятливому Вовке, как правильно писать цифру «семь». Спохватилась, поспешила по коридору, уже представляя, как неодобрительно посмотрит на нее директриса за опоздание. В лучах яркого уже, майского солнца по коридору носились ученики, и Нина старалась сдерживать себя, чтобы не припустить бегом. Побежит, не будет ничем от них отличаться. Она знала, что выглядит слишком молодо для учителя. Даже пучок на голове и строгий серая блуза с юбкой не сильно придают солидности.
Высокую створку двойных дверей учительской Нина потянула на себя осторожно, открывая по миллиметру, стараясь, чтобы не скрипнула. В учительской народу много, собрался почти весь педсостав. Учителя слушали директрису, и Нина выдохнула, примостившись с краюшку и радуясь, что никто не заметил её очередного опоздания.
Здесь, в учительской, под взорами строгих педагогов Нина по-прежнему чувствовала себя провинившейся школьницей. Наверное, долго ей придётся привыкать к тому, что в учительскую она может входить на равных с её прежними учителями.
Нина машинально пригладила ладошкой волосы, состряпала серьезное выражение лица, понимая, что не так и сильно она опоздала. Директриса только собиралась сделать объявление.
— Я собрала вас, чтобы представить нового человека в нашей школе. Это Василий Петрович Алексеев, он будет преподавать немецкий язык. Вы не смотрите, что Василий Петрович молод, опыт работы у него имеется. До прихода в нашу школу он два года преподавал в третьей. Так что, прошу любить и жаловать.
Нина уже поняла, по какому поводу их собрали, и вспоминала свою собственную трясучку, когда она так же стояла рядом с директрисой, и та представляла ее, как нового учителя. Нина, конечно, в представлении не нуждалась, и в основном видела ободряющие улыбки в свой адрес. Бывшие строгие педагоги улыбались ей, а вот новому учителю немецкого языка никто не улыбается, его не знают.
Сначала Нина подумала, что новый коллега возрастной, но потом услышала, что он молод, и стала вытягивать свою худенькую шею, чтобы посмотреть и не перепутать при встрече педагога с учеником.
Нина среднего роста, но прямо перед ней стояла Лидия Викторовна — учитель физкультуры. Она не стояла, она возвышалась своим метром девяносто и широкими плечами, загораживая обзор. Лидию Викторовну Нина знала еще с пятого класса. Мальчишки тогда поспорили, есть ли в училке физры два метра. И как бы сейчас Нина не вытягивала шею, но пока она не протиснулась вперед, нового учителя рассмотреть не смогла.
Увидев обомлела. Нет, он был ей незнаком. И в то же время она часто представляла его себе, именно такого...
— Симпатичный какой, правда? Я уже узнала, он холостой, — зашептала Нине на ухо молодая русичка всё время находящаяся в поиске мужа.
Русичке двадцать семь, ей давно замуж пора, и до этого Нина относилась к её поискам мужа с пониманием. А сейчас посмотрела, как на врага. Захотелось закричать — «не смотри на него даже, он мой, мой, слышишь?»
«Какая же несусветная глупость думать так о человеке, которого видишь в первый раз», — отрезвляюще проносилось в голове, а быстро забившееся сердечко протестовало. «Не в первый, это он, он!»
Нина всегда была хорошенькой. Стройная, подвижная, с толстой, в руку, косой и очень красивыми серыми глазами. Один раз мальчишки подрались за школой за право нести ее ранец. Ранец нести она позволяла, до дома себя провожать тоже. А год назад, можно сказать, даже «гуляла» с парнишкой. Гуляла до тех пор, пока на новогодних танцах он не попытался неумело её поцеловать. И как отрезало!
Это не он! Не он представлялся Нине в сладких снах, не с ним она должна поцеловаться первый раз. Нина уже придумала себе образ будущего мужа, уже ждала встречи с ним, уже рисовала в тайном дневнике. Он должен быть высоким, темноволосым, с карими глазами. Только с карими! Не обязательно красивым, но от его улыбки должно теплеть на сердце.
Это тепло разливалось сейчас в груди Нины, когда она стояла в учительской и безобразно пялилась на нового преподавателя немецкого языка. Он не слишком высок, обычного роста для мужчины, но значительно выше директрисы. Его темные волосы уложены набок, а во время улыбки улыбаются и карие глаза. Он именно такой, как Нина представляла. Но разве так бывает, бывает?
«Бывает!!!» — отдавалось в груди.
— Ты чего застыла? — дернула за рукав блузы русичка. — Нечего на него засматриваться! Ты у нас еще молодуха. А у меня, эх, сама знаешь... Не крути подолом возле него.
Нина очнулась, дёрнула острым подбородком в сторону русички. Ничего не сказав, пошла к своим октябрятам. «Подолом крутить» она и так не собиралась. Если новый учитель — её судьбинушка, он это сам должен понять, сам подойти. Сам! Но почему же тогда так хочется повыдёргивать космы русичке?
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Нина проснулась от холода. Сначала испугалась, что слишком долго спала, и дом успел остыть. Вскочила, прислушалась к ровному дыханию спящего в люльке сынишки, пошла к печи. Угли ещё тёплые, ещё краснеют, переливаются огненными всполохами, а половицы в доме уже леденющие.
Прежде чем подкинуть дров, Нина разожгла керосинку. В дом подведено электричество, но лампочка на потолке слишком яркая, она разбудит Матвейку. Керосинка Нине сподручней. При ее свете молодая женщина могла и тетрадки своих учеников проверять и читать.
Кочергой Нина разворошила угли, положила на них смолистые ровные поленья. Огонь принялся разгораться. Молодая женщина надела шерстяные носки на босу ногу, накинула на люльку свое клетчатое одеяло, досадуя, что разоспалась и не подкинула вовремя дров. Потом оторвала листок настенного календаря. В тусклом свете керосинки высветилась дата — 31 декабря 1941 год.
Наступал последний день страшного года. Года, в который началась проклятая война.
На улице стужа, ночью мела метель. И как там Вася, где коротает холодные ночи, горит ли для него огонь, чтобы он мог согреться?
Вася ушел на войну в августе, а Матвейка родился в конце октября. Отец не успел увидеть сына, но Нина описывала мальчика в письмах. Цвет глазок, темный пушок на голове, каждое движение Матвейки.
Нина часто писала своему любимому учителю немецкого языка, своей судьбинушке. Она не удивилась, когда Вася подошел к ней на третий день своей работы в школе. Подошел, позвал погулять. Нина знала, что так будет. С самого начала знала! И злоба русички ей не помеха.
Вася именно такой, о каком тайно мечтала. Он даже разговаривал так, как представляла себе Нина.
В последний день уходящего года она разоспалась, и Матвейка спал дольше обычного. Нина решила воспользоваться утренним спокойствием и написать мужу очередное письмо. Электрическую лампочку включать не стала, пододвинула керосиновую и застрочила по бумаге красивым ровным почерком.
Писала быстро, не задумываясь. Каждое слово шло от сердца.
«Любимый мой Васенька, свет моих очей! Сегодня 31 декабря и так больно мне, так тяжко осознавать, что ты далеко от нас. Как ты там? Застуденел, наверное от мороза. Так хочется тебя обогреть своим теплом.
Фашисты все так же напирают, а вы удерживаете позиции? Я горжусь тобой, ты наш защитник, наш герой.
Матвейка еще спит, а я думаю о тебе.
Скорей бы закончилась война, и ты вернулся к нам, увидел, как схож с тобою сын. Ты далеко, но я дождусь. Ты обязательно к нам вернешься, обязательно, я знаю! Я уверена, я чувствую.
Помнишь, я говорила тебе, что знала — ты мой, моя судьбинушка. Ты смеялся, а ведь это так и есть. И теперь я знаю, что ты вернешься. По-другому быть не может. Я жду тебя каждый день, каждый час, каждую минуту. Моя жизнь — ожидание. Мы с Матвейкой ждем.
Запомни это и знай — я не живу, я жду. Моя жизнь переплетена с твоей. Если бы не была на сносях, когда началась проклятая война, я была бы рядом с тобой. Всеми правдами и неправдами, я пошла бы за тобой.
Помни всегда, когда тяжко, когда больно, когда невыносимо, помни о том, что я жду. И ты должен, обязан вернуться.
Сосед наш, дед Митяй, ездил в лес по дрова. Предложил мне привезти ель, а я отказалась. Ёлка у нас будет, когда ты вернёшься, ты сам её принесёшь. Только так и никак иначе. Надеюсь, что следующий Новый год мы встретим с ёлкой, а значит, с тобой. Кобылка деда Митяя совсем плоха, еле копыта волочит. Скоро не сможет в лес ездить, и я не знаю тогда, что делать буду. Дрова-то для печи только у деда Митяя беру. Хотя, разберусь, чего это я лишними заботами тебя беспокою. Я со всем разберусь, только побыстрее возвращайся.
Сегодня так разоспалась, что чуть избу не застудила. Матвейка только заворочался, закряхтел. Пора кормить твоего сына. Жду тебя, мой Вася, моя судьбинушка. Моя любовь всегда с тобой, она тебя убережет.
Твоя жена Нина»