За сказочной историей о поисках счастья в «Синей птице» скрыт настоящий мистический код — язык, на котором бельгийский драматург Морис Метерлинк говорит о вечности. Он создал не пьесу для детей, а миф о пробуждении сознания, где молчание значительнее слов. Почему тишина у Метерлинка звучит громче хора и в чем тайна «Синей птицы», которую невозможно объяснить словами, почему она так дорога российскому читателю — об этом наш сегодняшний разговор. Пишу с трепетом: «Синяя птица» - одна из моих самых любимых книг, я готова перечитывать ее бесконечно.
Молчание – главный герой произведений Метерлинка
Драматургия Мориса Метерлинка связана с переосмыслением понятия тишины и молчания. Его театр – это не театр идей, а театр молчания. Тишина - это последующее приглашение к диалогу, не только между героями, между зрителем (читателем) и автором, но и между внутренней жизнью субъекта и всей глубиной жизни. Помните программное стихотворение Владимира Соловьева?
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете —
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
Эти же идеи многократно выражены у французского символиста. Обрести истину возможно лишь в некоем озарении, которое суть – отблеск неведомого бытия. А открывается оно лишь в тишине, в молчании.
В начале «Синей птицы» именно из молчания, из безмолвия пробуждаются истинные души зверей и предметов, которые становятся спутниками детей до конца сказки – Душа света, Кошка, Пес и другие. В молчании свершается моя любимая сцена на кладбище, когда дети, охваченные ужасом встречи со смертью, замирают на мгновение, а затем видят торжество Жизни.
Потрясенные, ошеломленные Тильтиль и Митиль, держась за руки, ходят среди цветов и не могут найти следы могил.
Митиль (ищет в траве). Где же мертвые?..
Тильтиль (тоже ищет). Мертвых нет...
В «Синей птице» Метерлинк создает собственный миф
«Бельгийский Шекспир» был не только гениальным драматургом, эссеистом, философом и поэтом: его пьеса «Синяя птица» (и ее продолжение - «Обручение») – это полноценный миф, а не философская сказка. Центральный мотив - архетип поиска – общий для множества мифов: герой отправляется в путь, проходит испытания, умирает и возрождается духовно. Тильтиль и Митиль отправляются не на частный поиск счастья: они совершают невидимое путешествие на уровне души в царство универсальных истин.
Метерлинк занимается сакрализацией повседневного: бытовые понятия вроде «дом», «ночь», «лес» в пьесе действуют как мифологические пространства, где работают законы судьбы, памяти, смерти. Все в пьесе живет и наделено душой. Персонажи вроде Кошки, Пса, Души света – не аллегории, а новые божества, участвующие в росте человеческой души, в инициации героев. Человек становится посредником между материальным и духовным миром.
Толчок для перехода в мифическое пространство – это сон, стирающий границы между временем и вечностью, жизнью и смертью. «Синяя птица» - это мифологема «катабАсис», сошествие во ад: история, присутствующая у множества народов. Здесь и Одиссей, и Осирис, и Эней. После нисхождения происходит возвращение: герои совершают мифологический круговорот, их путь становится священнодействием. А ключевой мотив – инициация героев. Синяя птица становится новым мифом вроде Грааля или Феникса, символом духовного поиска.
Пришвин написал «Кладовую солнца», вдохновившись Метерлинком
В 1938 году Пришвин записал в своем дневнике набросок для будущей повести «Кладовая солнца»: два параллельных рассказа от имени брата Тиля и сестры Митиль, которые поссорились в лесу и идут каждый по своей тропинке домой. Имена детей не оставляют сомнений: писатель вдохновлялся именно «Синей птицей». Есть интересная работа О. Астафьевой, сопоставляющая два этих произведения.
Кажется, на этом сходство заканчивается: брат и сестра ищут свой путь выхода из леса, свое счастье. У Митраши (Тиля) – свое, у Насти (Митиль) – свое, женское. В конце две тропы все-таки сливаются одну, и дети находят друг друга, как и выход из леса. Имена своим юным героям Пришвин выбирает неслучайно. Анастасия – воскресение, Димитрий – посвящение Деметре, плодородию и весне.
Рождественская притча Метерлинка о поисках счастья превращается у Пришвина в пасхальное торжество. Неуловимая Синяя птица находится под крышей родного дома в виде кроткой горлицы, христианского образа. Пришвин выбирает другой символ – клюкву, кроваво-красную ягоду, ставшую способом выживания в трудные времена. Отец завещает детям загадочную «палестинку, красную, как кровь» - христианские аллюзии здесь также очевидны.
Путь Тильтиля и Митиль лежит через испытания и искушения, истинный выход – это пробуждение (именно так звучит финал у Метерлинка). Путь Митраши и Насти – через Блудово болото, через ссоры и разногласия – к единству и к родному дому в финале. «Идея вечности рождается из любви к жизни, когда вся любовь сосредоточивается на мгновении настоящего, то это мгновение, — подлинность после становится, как вечность. Вечность есть сила жизни, и тут бесконечная радость», - писал Михаил Пришвин в своем дневнике.
«Синяя птица» впервые была поставлена на сцене в России
Созданная в год первой революции в России – 1905 – «Синяя птица» впервые была поставлена на сцене МХТ Станиславского в 1908-м.
В рунете гуляет цитата, приписываемая Метерлинку: «...Моя пьеса «Синяя птица» исполнена по специальному заказу Московского художественного театра и представляет собой подлинную историю знаменитого театра. Ко мне явился незнакомец и сказал: «Напишите якобы фантастическую пьесу к десятилетнему юбилею Московского художественного театра. Это значит, что вы получите материал по истории нашего театра, воспользуйтесь этим материалом, не удаляясь от фактов действительности, но самые факты облеките в фантастические формы». Впрочем, первоисточника цитаты мне найти не удалось.
Сам Станиславский говорил следующее: «Метерлинк доверил нам свою пьесу по рекомендации французов, мне незнакомых». В течение двух лет рукопись «Синей птицы» находилась в работе у театра. Станиславский перестроил смыслы пьесы значительным образом, создав практически самостоятельное произведение. Реакция публики на это была неоднозначной, однако успех постановки был фантастическим.
«Рассказывая о праздничном триумфе генеральной репетиции «Синей птицы», современники упоминают о двойственном восприятии спектакля большой публикой и в Москве, и на петербургских гастролях. Зрительный зал загипнотизированно погружался во время действия во власть чувств, которые владели Тильтилем и его сестрой, а в антрактах появлялись «лица с выражением угрюмым, почти озлобленным, на них читалось: «Вот еще, точно мы дети!» Скрытый и по-своему глубокий смысл этого сопротивления публики определила З. А. Венгерова, переводчица пьесы: русский зритель всегда ждал, чтобы дело театра освящала некая высшая санкция, и не мог не судить поэзию «Синей птицы» Станиславского «по меркам русской совести». Этот спор Станиславского с публикой был так же знаменателен, как его спор с Метерлинком. Сразу определившийся колоссальный внешний успех спектакля обеспечил ему беспрецедентно долгую сценическую жизнь; вскоре «Синяя птица» стала спектаклем детских утренников, но в ней всегда, вопреки бессчетным вводам, возобновлениям и сокращениям, жила магия пантеизма Станиславского и магия его режиссерской фантазии» (Книга «Наследие художественного театра»). XX век – это лестница «Синей птицы» в вечность: пьеса одинаково любима и взрослыми, и детьми, и на сцене, и в книге.
Буду благодарна за лайк, если вы узнали что-то новое для себя о любимой книге и вдохновились перечитать! Обратная связь мотивирует меня продолжать дальнейший литературоведческий поиск.