Мама виснет у меня на руке, вырывает сумку, визжит так, будто от этого можно открутить прошедшие месяцы назад:
— Я тебя никуда не пущу!!!
Я перехватываю ремень, сжимаю зубы и продолжаю собирать. Джинсы, рубашки, документы в файл. Чемодан щёлкает молнией, по полу катится тишина — тонкая, как стекло, вот-вот треснет.
— Куда ты пойдёшь?! У тебя другого жилья нет. На вокзал? — мама заглушает сама себя.
Я бы рассмеялась, если бы могла. Все сбережения ушли на «нашу» красивую свадьбу, на «нашу» квартиру, купленную в складчину, где ремонт делала я, вечерами выбирая плитку и плинтус, пока мой «уставший» жених жил у моих родителей и нравился всем. Они им восхищались. Сдували пылинки. Сестра тоже любила. Как выяснилось сегодня — не платонически. Третий месяц этой любви уже пошёл.
За стеной младшая всхлипывает так жалостливо, что у чужого дрогнуло бы сердце. Моё — нет. Я знаю её рыдания наизусть и легко слышу в них фальшь. Родители — нет. Они всегда верили звуку, не смыслам.
Я сгребаю оставшееся с полки и вдруг останавливаюсь:
— А где деньги из моей заначки?
Мама отводит глаза:
— Откуда я знаю? Ты, наверное, потратила и забыла…
Ну, конечно.
Я выхожу в коридор. За мной тянется мамино «постой», из кухни, как из укрытия, выглядывает папа. Из комнаты сестры выходит тётя, хмурится, подбоченилась. Макс сбежал первым, как только начался скандал: благородно страдать в отсутствии главной виновницы проще.
— Смотри, до чего ты сестру довела! — нападает тётя. — Не стыдно? Она и так мучается. Если с ребёнком что-то…
— А если с моим — случится? — говорю ровно.
Тётя моргает:
— Каким ещё «твоим»?
— Самым обычным. Мы с Максом всё это время спали. Не предохраняясь. А вдруг и у меня теперь? Вот радость-то будет — сразу два внука. Может, вы этого и добивались, раз под своей крышей допустили ему спать с обеими дочерьми?
Мама берётся за сердце и, закатывая глаза, медленно сползает по стене. Я знаю этот спектакль: здоровье у неё крепче моего, нервы — как канаты. Все страдают благородно. Сестра — от любви, с которой «не справилась». Жених — от чувства ко мне и к ней одновременно. Родные — от тяготы молчания «ради моего же блага». А он, благородный, «жалел меня» и потому спал со мной почти каждый день — из жалости, выходит. Удобно устроился.
— Мара, останься! — мама, уже наполовину на полу, цепляется за сумку пальцами-крючьями. — Не уходи, прошу!
Я аккуратно по одному отдираю её пальцы. Она вцепляется снова. Лицо искажено, в глазах — бешенство. Не любовь. Контроль.
Папа наконец решается выйти из кухни, подхватывает маму под локоть:
— Олечка, хватит. Марьяше надо уйти и успокоиться. Потом вернётся. Ну куда она денется?
«Ага, вернусь». Я подхватываю сумку и щёлкаю замком входной двери.
Лифт везёт меня вниз, зеркальце мутнеет от моих слёз. На улице ветер пахнет сырым асфальтом, и город почему-то шумит тише обычного. Иду, не разбирая дороги, пока в горле не становится пусто. Прохожие оглядываются, кто-то спрашивает, помочь ли. Я качаю головой. Мне неудобно даже плакать — здесь всё чужое, и слёзы тоже.
Где спрятаться? Достаю телефон, первым попавшимся запросом нахожу дешёвую гостиницу. Будет ли хватить денег до зарплаты — не думаю. Думаю только о двери, которая за мной захлопнулась, и о коридоре, где остались их лица. Там сейчас будут благородно страдать и обсуждать «как лучше для всех».
Я сворачиваю к метро и сжимаю ремень сумки так, что ноют пальцы. Пункта назначения у меня нет. Есть только движение от дома, который оказался не моим. И одна мысль, сухая и практичная: номер на сутки. Хоть где-то закрыть дверь изнутри.
Номер в гостинице оказался тесным, но в нём была своя прелесть — тишина, хоть и с тонкими стенами. За соседней дверью кто-то включил телевизор, внизу скрипел лифт, но после сегодняшнего оркестра домашних голосов это казалось благодатью.
Я поставила сумку у стены, села на край кровати и впервые позволила себе просто сидеть. Не думать, не говорить, не держать оборону.
В какой-то момент в груди всё вывернулось наружу — слёзы, рыдания, судороги. Сколько я так просидела, не помню. Вечер перешёл в ночь, в коридоре щёлкали шаги. Дважды стучали в дверь, несмотря на табличку “Не беспокоить”: сначала соседка, потом уборщица с сочувствующим лицом. Предложила чаю. Я только кивнула. Хотела, чтобы все ушли. Хотела забыть.
Телефон вибрировал, как живой. Сообщения шли одно за другим: мама, тётя, даже папа прислал короткое «перезвони». Ни одно не открыла. Только экран загорается — и снова гаснет.
Когда в полночь пришло очередное сообщение от Кристины — «прости, я не хотела, так вышло» — я сжала телефон в ладони до боли. В другой руке всё ещё была чашка чая, давно остывшего. Поставила на подоконник и наконец отключила звук.
Я провалилась в тяжёлый, беспокойный сон, где то и дело виделись одни и те же сцены: свадебное платье, сестра, мама с сердцем, а я — будто в пустом доме без стен.
Утро встретило гулкой тишиной. Солнце пробивалось сквозь занавески, я чувствовала себя выжатой. Села, посмотрела на телефон — двадцать пропущенных вызовов. Все родные.
Ещё один. На экране — «Бабушка».
Единственная, кому я всё ещё могла ответить.
— Алло, — хриплю я, голос сорванный.
— Марочка, я только вчера узнала об этих поганцах. Ты мне веришь?
Я не ответила. Воздух застрял в груди.
— Ироды! — бушует бабушка. — Как можно так поступить! А я ведь позволила твоей матери продать мою квартиру, думала, им помочь... Эх, дура старая. Лучше бы тебе отдала. Где ты сейчас, дитя моё?
— В гостинице, — шепчу.
— В гостинице? Ох, девонька... Приезжай ко мне в пансионат. Отдохнёшь.
— Ба, у меня денег нет. И работать надо.
— Да подожди ты, есть у меня одна мысль.
Она говорит, а я слушаю, и в груди вдруг теплеет.
Бабушка рассказывает про старый участок: «в глуши, без газа, без воды, домишко ветхий, дед твой строил да умер сразу после. Никому не нужен. Хотела потом продать — похорон хватит, думала. А теперь пусть будет твой. Продашь — купишь квартиру. Или останься там жить, воздух свежий, место тихое».
Я закрываю глаза и впервые за сутки представляю не темноту, а свет. Пусть даже в доме без электричества.
— Ба, я не могу принять...
— Прекрати! Мне он не нужен. Хочу, чтоб хоть кто-то у нас жил по совести. Твоя мать всё хочет контролировать, так пусть узнает, что не всё под ней.
Она говорит, что оформит дарственную, пришлёт ключи, а мне надо будет сделать доверенность. Смеётся, как будто и не было всех этих слёз.
— Только держись, Марочка. И не вздумай к ним возвращаться. Они уже решили, что отдадут ту вашу квартиру «молодым». Сегодня заявление подают. В тот самый день, когда у тебя свадьба должна была быть. Представляешь? Мол, за зал уплачено, зачем терять. Вот ведь подлецы.
Я молчу. Слова застряли. Из груди выходит только один тяжёлый вдох.
— Ну и ладно, — бабушка смягчает голос. — Всё, дела надо делать. Дарственную оформлю, ключи получишь. А ты забери из квартиры свои вещи и не оставляй им ни банки краски. Пусть знают.
— Хорошо, ба, — говорю тихо. — Заберу.
Когда звонок обрывается, я остаюсь сидеть в тишине, глядя на экран. Внутри — странное чувство. Не облегчение, не радость. Просто впервые за всё это время появляется план: пойти, забрать своё и поставить точку.
Даже если от моего прошлого останется только банка краски и ключи от ветхого домика где-то в глуши.
Квартира, которую я считала своей, встретила тишиной. Замок поддался с первого поворота ключа — никто ещё не подумал поменять. Внутри пахло свежей краской, пылью и новой жизнью, которая уже не моя. Все эти стены, цвета, плитка — я выбирала их, сама таскала образцы, сверяла оттенки при дневном свете.
А теперь всё это принадлежит тем, кто за моей спиной переписывал сценарий моей жизни.
Я стою посреди комнаты, где должно было быть наше будущее, и понимаю, что оно обнулилось. На полу — мои следы от ботинок с ремонта, на подоконнике — банка с кистями, забытая мною же. Рядом чемодан с инструментами, две банки краски и упаковка с пледом, мягким, бирюзовым, как летнее небо.
Тот самый, что я берегла, чтобы Кристина не дотронулась. Тот самый, что должен был лежать на нашем диване.
«Плед возьму», — решаю я. Остальное — посмотрим.
Сначала просто открыла банку с краской. Хотела посмотреть, не засохла ли. Пахнуло так резко, что защипало глаза. А потом рука сама вздрогнула — и густая, тягучая краска хлынула на пол, растекаясь лужей по светлому ламинату.
Остановиться я уже не смогла.
Пошла дальше — к стене, к дверям, к окну. Кисти не понадобились: я плескала прямо из банки, как из ведра. Белые стены превращались в бирюзовые, будто смеялись надо мной тем самым «нежным оттенком счастья», который я выбирала по каталогам.
Вторая банка полетела следом. Я смеялась. Громко, до хрипоты, почти истерически. Наверное, со стороны я бы выглядела безумной, но впервые за всё это время мне было хорошо.
Когда краска закончилась, я открыла чемодан с инструментами. Тяжёлый молоток сразу лёг в руку, как будто ждал.
Первым не выдержал унитаз — с хрустом, с треском. Потом — раковина. Потом — кафель.
Остановилась только тогда, когда устала так, что руки дрожали. Села прямо на пол. Смотрю на руины, а внутри — тишина. Как будто внутри что-то наконец успокоилось.
Окна бить не стала. Пусть хоть стекло останется целым.
Вышла на балкон, вдохнула воздух. Солнце клонилось к закату, и на стене напротив уже бликовала бирюзовая краска — странно красиво, будто абстрактная картина.
Я собрала чемодан, взяла плед. Плед был тяжёлый, мягкий. Обняла его, как друга, и на секунду стало тепло. Пусть будет со мной, хоть что-то новое начну не с пустыми руками.
Перед уходом остановилась у двери. Оглянулась.
— Совет да любовь, — шепнула я, нажимая на ручку.
Дверь тихо щёлкнула, и я ушла, не оглядываясь. Пусть теперь живут в интерьере моего исполнения.
На работу я пришла как во сне. Глаза опухшие, руки дрожат, но я держу спину прямо. Пусть думают, что просто не выспалась.
Коллеги шепчутся:
— Что, Марьяш, жених измотал? Не даёт спать, небось?
Я улыбаюсь. Им-то откуда знать, что жених теперь у моей сестры, и им обоим — не до сна.
День тянется мучительно. Каждый звонок телефона заставляет сердце сжиматься, но я не отвечаю. Папа, мама, даже Кристина — все пишут. Одни просят понять и простить, другие жалуются, что «в семье нужно быть добрее».
Под вечер выхожу из офиса. Холодный воздух немного отрезвляет. Я только собираюсь дойти до метро, как позади слышу:
— Марианна!
Останавливаюсь. На парковке стоит машина. Внутри отец за рулём, рядом мама и тётя Элина.
Мама выходит первой, глаза красные, губы дрожат:
— Зачем ты всё испортила в квартире? Там же погром!
— А кто мешал, когда я там одна всё делала? — спрашиваю тихо. — Тогда никто не возмущался.
Тётя сразу лезет вперёд:
— Сестру пожалей! Она беременна, плачет два дня! Девочка в положении, а ты устроила безобразие!
— Я мстила не ей. Я ставила точку, — отвечаю спокойно. — Пусть теперь живут в красках, которые я выбирала.
— Мара, — вмешивается мама, — садись в машину. Едем домой.
— Куда? — усмехаюсь. — В логово предателей? Или прямо к Максиму?
— Он уехал! — почти кричит мама. — С Кристиной на дачу его родителей. Им надо побыть на воздухе, чтобы она не нервничала. Теперь можешь спокойно возвращаться.
Я смотрю на неё, пытаясь понять, шутка ли это.
— Ты серьёзно? Я должна вернуться, пока они там отдыхают? Чтобы вы снова делали вид, что всё в порядке?
— Мара, ну пойми, — мама хватается за голову, — Кристина глупая, но ведь она теперь с ребёнком. А ты сильная, ты справишься.
— Конечно, — киваю. — Я всегда должна «справляться». Работать, платить, держаться, молчать. А ваша любимая — «глупая», ей всё можно. Удобная схема.
Тётя кривится:
— Злая ты. Из-за таких характеров люди одни остаются.
— Лучше одной, чем среди вас, — отвечаю без эмоций.
Мама начинает плакать, громко, демонстративно. Люди оборачиваются. Я делаю шаг назад, чтобы не попасть под очередную сцену.
— Может, я вам не родная? — спрашиваю тихо. — Объяснилось бы многое.
Мама хватает воздух, как рыба без воды:
— Не говори так! Конечно, родная! Просто всё уже случилось… Нужно смириться!
— Нет, мама. Это вы все привыкли мириться. А я — больше нет.
Я обхожу их, не дожидаясь ответа. Мама зовёт, но я не оборачиваюсь. В спину летят слова тёти — обиды, упрёки, оправдания. Всё сливается в один шум. У метро достаю телефон. Десятки новых сообщений — снова жалобы, слёзы, морали. Удаляю всё.
В груди впервые спокойно. Пусть ищут новую удобную дочь.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравился рассказ, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем жанре и стиле:
"Хозяйственная помощница для идеала", Виктория Свободина 👈
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 2 - продолжение