Марина Цветаева писала не для славы, внутри нее был пожар.
И у этого огня были свои тайны. Некоторые её тексты при жизни так и не увидели свет.
Шесть неизданных произведений раскрывают Цветаеву не как «музу эмиграции», а как женщину, которая проживала каждое написанное слово.
Добрый день, уважаемые любители провести вечер с книгой. Сегодня я начинаю цикл статей интересных и неизбитых фактов о жизни и творчестве Марины Цветаевой. И первая статья посвящена неизданным произведениям поэтессы, которые пролежали в архивах десятилетиями. Эти страницы не предназначались для читателя. Но именно в них — самая настоящая Цветаева.
«Записные книжки» (1913–1939): лаборатория поэта
Двенадцать тетрадей, чудом уцелевших в архивах, — это не дневники в обычном смысле, а лабораторные журналы эксперимента, где Цветаева ставит опыты над собой, языком и любовью. Как отмечают составители Е.Б. Коркина и М.Г. Крутикова, здесь «фиксируется ход и промежуточные результаты опыта, в котором испытывалось прежде всего собственное естество».
Писала она их в пути, в голодных московских годах, в эмиграции — без цензуры, без оглядки. Поэтому это уникальный «экспериментальный журнал» — лаборатория голой, не отредактированной мысли. В предисловии прямо сказано: «Записные книжки — главный урок, который одна личность может оставить другим». Именно отсюда берут начало темы её зрелой прозы — жертва, материнство, героизм, природа поэзии.
«Семья: История в письмах»- альбом домашней письменности
Этот том (2000–2012, изд. «Эллис Лак», сост. Е.Б. Коркина) — часть цикла «Марина Цветаева. Неизданное», задуманного как серия «домашней письменности»- писем, альбомов, дневников.
Это не просто эпистолярий, а целый «семейный альбом»: письма родителей, мужа, детей, друзей- от Тарусы до Елабуги. Книга открывается как сцена пятиактной трагедии, где действующие лица- Цветаева, Эфроны, Волошин, Бальмонт.
Каждое письмо- штрих к внутреннему портрету семьи и эпохи. Коркина называет жанр «альбомом домашней памяти», где рядом живут стихотворные посвящения, записки на память, фотографии, рисунки. В письмах проявляется тончайшая структура «семейного театра»- трагического, но и по-своему светлого.
«Письма 1928–1933 годов» к Николаю Гронскому- «Несколько ударов сердца»
Эта переписка впервые была опубликована лишь в 2004 г. (М.: Вагриус, под ред. Ю. Бродовской и Е. Коркиной).
Перед нами история короткой, почти незаметной в биографиях, но ярчайшей связи Цветаевой и молодого поэта Гронского. В письмах- вся гамма: материнская забота, поэтическое ученичество, любовь, ревность, разлука. После гибели Гронского в 1934 году Цветаева хотела издать их как книгу — «Письма того лета»- по образцу эпистолярных романов Беттины фон Арним.
Составители включили в том и стихи, и статьи, посвящённые Гронскому. Это единственная полностью двусторонняя переписка Цветаевой, сохранившаяся в РГАЛИ- подлинный документ «переходного» времени между Парижем и возвращением к России.
«Письма Штейгеру»- история запрета и откровения
Собрание 1994 года (Калининград, изд. «Луч», под ред. С. Клепининой и Р. Вальбе) впервые открыло русскому читателю цикл писем Цветаевой к поэту Анатолию Штейгеру, написанных в 1936–1937 годах.
Это история «невстречи»- эпистолярной любви к смертельно больному молодому эмигранту. Письма- не просто личные признания, а размышления о творчестве и смерти. Их судьба драматична: публикация была запрещена родственниками Штейгера в 1950-х, а рукописи хранились в частных архивах в Женеве и Брюсселе.
Сегодня этот цикл читается как последнее зеркало её духовного опыта: «писать- значит дышать». Не случайно они были включены в экспозиции Дом-музея Цветаевой в Болшеве.
«Воспоминания о Бальмонте» и другие «сквозные» эссе
Том 4 семитомного собрания (1994, «Эллис Лак») включает цикл эссе и записей о современниках- от Волошина до Бальмонта.
Эти тексты- вершина её прозы. «Бальмонт- как царь на голубом троне…»- пишет она в очерке 1920 года, превращая юбилей поэта во внутренний миф о Поэте-Орфее.
Через «воспоминания» проходит весь её стиль- антиномии света и тьмы, вдохновения и быта. Это не мемуары, а поэтический автопортрет в зеркале других. Сюда же относятся эссе «Мой Пушкин», «Герой труда», «Пленный дух»- «концентрат её поэтики в прозе», по выражению Л. Фейлер.
«Ранние стихи» и сборник «Версты» (1921): перелом эпохи
Сборник «Версты» (М., 1921)- ключ к её внутреннему перелому между «лирикой сердца» и «поэзией судьбы».
Здесь рядом стоят «Плач Ярославны» и «Большевик»- два полюса одной драмы: древнерусский миф и современная революция.
Критик Ирма Кудрова отмечала, что именно эти годы (1920–1922) стали моментом перехода Цветаевой от романтической поэтики к трагическому реализму эмиграции.
«Версты»- не просто книга стихов, а хроника внутреннего распада России, где личная боль превращается в национальный символ.
________________________________________________________________________________________
Эта подборка интересна не только редкостью текстов, но и тем, как они сшивают биографию и поэтику Цветаевой. Каждое произведение открывает новую грань её сознания- от мистической прозы до оголённой исповеди.
Эти рукописи не просто музейный экспонат, а зеркало страстей поэта. В этих страницах отражена драма русского слова XX века, пропущенная через одно сердце.
И если читать их медленно, вслушиваясь, можно поймать то самое мгновение- когда рождается поэзия.
Продолжение следует. Подписывайтесь, чтобы не пропустить, я Вам рада.
__________________________________________________________________________________________
Другие мои статьи:
«Русский варвар», хулиган и враг Маяковского: правда или миф о Есенине. Разберемся
9 Великих женщин: истории силы и уязвимости
«Последний бумажный журавлик»: трагедия века, на одном дыхании