Статья Кочетова, написанная им в 1963-м году, очень актуальна и сейчас. Концовка её, ставящая вопросы "абстрактного гуманизма" и т.н. "общечеловеческих ценностей" - особенно. Автора, о произведении которого пишет Кочетов, тоже смело можно порекомендовать. Кстати, большинство из нас наверняка знает Анатолия Калинина, как автора "Будулая".
Итак,
Кочетов. "Не всё так просто".
У нас еще немало неясностей и расплывчатостей в разработке проблем социалистического реализма. Большинство из них, как мне думается, происходит оттого, что исследователи, разрабатывая эти насущно важные для мирового искусства проблемы, слишком робко опираются на современную советскую литературу, предпочитая безобидные и ни к чему не обязывающие рассуждения «вообще», так сказать, «о пользе пользы», а если все же и опираются, то на крайне ограниченный круг «апробированных», «отстоявшихся» произведений. Нередко получается и так, что из ложной боязни, как бы кого не обидеть, в социалистические реалисты зачисляют поголовно всех писателей социалистических стран по одному только географическому признаку: живут, мол, и работают в странах лагеря социализма. К ним добавляют прогрессивных литераторов из капиталистических стран – и вот готова картина социалистического реализма. В иных умах в одну кучу сложен поэтому и подлинно социалистический реализм, начатый такими произведениями, как горьковский роман «Мать», и реализм критический, и так называемое «общечеловеческое направление», и натурализм, и романтизм, и бог знает еще что, вплоть до обывательской беллетристики. Отсюда идут крайние неловкости, когда на вопрос: «А что же есть социалистический реализм? – иной из литераторов отвечает: «Честно говоря, сам не знаю» – или, будучи спрошенным: «Являются ли рассказы Михаила Пришвина типичной литературой социалистического реализма?» – молчаливо пожимает плечами.
Мне кажется, что новая повесть Анатолия Калинина «Эхо войны», опубликованная недавно в «Огоньке», дает большую возможность поразмышлять всем тем, кого вопросы социалистического реализма волнуют всерьез и кому судьбы нашей литературы отнюдь не безразличны.
Мы знаем грустный пример самовнушения, когда один поэт, прочитав пришедшуюся ему по душе стилизованную «под старинку» повесть молодого автора, настолько поверил в ее исключительность, что из речи в речь, из статьи в статью не устает повторять: отныне, дескать, вся советская литература должна поверяться только этой повестью. Мы имеем, мол, дело с новым Львом Толстым.
Я не стану так говорить о повести «Эхо войны», чтобы прежде всего не быть смешным, а во-вторых, чтобы не обижать Анатолия Калинина, умного, яркого писателя, которого очень люблю. Но, повторяю, отлично написанная повесть «Эхо войны» дает богатейшие возможности для больших размышлений. Она, по моим представлениям, стоит в том ряду произведений литературы, который начат горьковской «Матерью».
Сюжет повести прост и вместе с тем сложен, как проста и сложна сама жизнь.
Всякие взрывы начинаются с малого: с искры. К тому, от имени кого ведется повествование, ранним воскресным утром вбежала молодая жительница донского хутора Вербного, чтобы позвонить по телефону в милицию. Ее избил муж. «Было чему удивляться. Всем было известно, как удачно лет десять назад вышла Ольга Табунщикова замуж за демобилизованного из рядов армии сержанта Дмитрия Кравцова и как на редкость хорошо, дружно жили они с тех пор, без обмана, ссор и драк в семье. Не сразу назовешь в хуторе другую, столь же примерную семью». Следы побоев на груди молодой женщины, вчера только, казалось, такой счастливой, ее плач, просьба немедленно звонить в милицию – и начинает разматываться тугой и страшный клубок жизни...
Начальницу рода Табунщиковых Варвару вместе с ее мужем Андрианом, донским кулаком-богатем, у которого было ни много, ни мало шесть пар быков да четыре пары лошадей, конная молотилка да еще были обширные виноградники, в начале тридцатых годов сослали в северные, лесные края. Это были годы коллективизации, с такой могучей силой изображенные Михаилом Шолоховым в романе «Поднятая целина», годы огромных общественных преобразований в деревне, годы ликвидации кулачества как класса, с оружием в руках сопротивлявшегося Советской власти. Кулацкая семья прибыла на поселение в тайгу. Кулак с его психологией собственника и в тайге оставался хоть и раскулаченным, но кулаком, тем хитрым, расчетливым мужичком, который считает, что обведет вокруг пальца каждого, потому что он умнее, толковее всех на свете. Сам Андриан Табунщиков, поскольку за это хорошо платили, с кулацкой остервенелой жадностью с утра до ночи работал на порубке леса. Это давало деньги в кубышку. А Варвара вела дело своими средствами. Она, еще молодая, красивая казачка, жила с «комендантами». «Мучница и сахар у них в доме не переводились». «Андриан помалкивал, зная, что все это идет не чьим-нибудь, а его же детям». Жадного до заработков Андриана однажды задавило деревом в тайге. «Комендант с тремя шпалами» поспособствовал тому, что Варвару вскоре отпустили домой, на Дон.
Возвратясь в родной хутор, она на деньги, оставленные ей мужем, выкупила у сельсовета свой дом, в колхоз не пошла, вовсю развернув собственное хозяйство, рассуждая так, что не станут же ее раскулачивать за одно и то же вторично. И верно, острота классовой борьбы прошла, Варвара считалась вроде бы свое отбывшей; вдова к тому же, трое ребят – два сына и дочка; а народ русский отходчив, не только зла не помнили – напротив, помогали, кто чем мог. И пошло дело. Огромные урожаи давали отлично ухоженный виноградник, ряды дубовых бочек, полных вином, выстраивались каждую осень в подвале под Варвариным домом. Скрипела калитка, во двор к Варваре круглый год шли и шли любители выпить. К бочкам был приставлен старший сын, Павел, статью и повадками весь в отца, любимый первенец. Он научился подливать в вино воды, а чтобы повысить его крепость, подсыпал махорки, отчего человек совсем дуреет. Богатели Табунщиковы.
Окруженные колхозниками, видя всюду коллективный, общественный труд, они оставались по-прежнему кулачьем, потому что и сыновей, не отпуская их от себя, каждому находя дело в доме, Варвара воспитывала в своем, в кулацком духе. Вино лилось рекой. С помощью вина приручались всяческие местные фининспектора, директора, председатели, инспектора. Знакомые у Варвары появились по всему району. Как вдове, матери трех детей, да еще и хлебосольной хозяйке, ей сочувствовали. «Углем на складе в райпотребсоюзе она запасалась раньше всех, муку со станичной мельницы ей привозили на машине в чувалах прямо домой, огород за Доном отводили, чуть только схлынет полая вода. И не там, где другие топором вырубали бугры, а на илах, где картошка урождалась с кулак. Старый дом Варвара обшила новыми досками, а двор и сад обнесла железной сеткой, сквозь которую видно, как сквозь стекло, но взять ничего нельзя».
Что такое кулак, Анатолий Калинин показал великолепно на примере кулачки Варвары Табунщиковой. Кулак хитер, изворотлив, предприимчив, любую оплошность общества, закона, каждого использует на благо себе. Кулак, как никто, будет заигрывать с начальством, рабски подстилаться под него, презирая и осмеивая его в душе, лишь бы начальство ему потворствовало, не мешало в его кулацких делах. Он даже и песенки ему будет петь, если доход почует, и в плюс перед ним пойдет. Но зато кулак, заручись он поддержкой начальства, войдя в силу, сочтет в бараний рог того, кто попал к нему в зависимость, уж он поиздевается над таким, поизмывается.
А придет час, кулак, пригревшийся под боком у своих покровителей, у тех, кто поверил ему, не разгадал его, продаст и предаст их всех, вместе взятых.
Именно так вдруг в тяжелую годину для нашей Родины лязгнули волчьими челюстями и Табунщиковы.
Вместе с другими отправила Варвара своих сыновей Павла и Жорку на фронт. Эшелон с мобилизованными донскими ребятами в дороге попал под бомбежку. Некоторые из хуторских пропали после этого без вести – то ли погибли тогда же от бомб «в кучах горелого железа и черной золы», то ли сгинули позже на длинных дорогах войны. Не было вестей и от сыновей Варвары.
«И Варвара стала ждать. Женщины удивлялись, как она умеет нести свой крест. Уж лучше бы одной получить с фронта этот черный конверт, удариться замертво об землю, изойти в плаче, чем неизвестность. Ни разу никто не увидел на лице у нее ни слезинки, как будто каменная была». «Все больше среди солдатских писем-треугольников оказывалось в ней (в сумке почтальона.– В. К.) жестких конвертов с сургучными печатями, и все чаще столбом взметывался над хутором леденящий сердце крик, сопровождаемый сиротским хором».
А Варвара все ждет. Все страшнее вокруг нее неизвестность. «Тем острее жалели Варвару женщины, потому что все-таки самое страшное – неизвестность».
Вот так поступает истинный кулачина. Варвара давным-давно знает, что сыновья ее уцелели при бомбежке, что оба ее сына, Павел и Жорка – дезертиры, что скрываются они у ее двоюродной сестры в станице Нижне-Кундрюченской. Варвара уже не раз там побывала, не один мешок продуктов отвезла. А делает вид великомученицы, скорбит каменной, впечатляющей скорбью, даже из скорби извлекая пользу для себя, для своей семьи.
И что же? А то же, что когда в хутор вступили немцы, с ними прибыли и два жизнерадостных полицая – Павел и Жорка Табунщиковы.
Я не буду пересказывать всю повесть – читатель ее сам или уже прочел, или еще прочтет. Но вот что произошло дальше. Немцы в хуторе не стояли, «новый порядок» там осуществлялся верными немецкими псами – сыновьями русской кулачки Варвары Табунщиковой, полицаями Павлом и Жоркой. Однажды была Варвара дома, жарила блины, рядом вертелся сын Павла, ее внук Шурка, в горнице храпел на постели пьяный Жорка. Вот мысли Варвары о Жоркиной нынешней жизни: «Налокался шнапсу и спит. Теперь ему хватит до утра. На это да еще на баб он не ленив. Правда, никому от этого убытка нет, теперь весь хутор из одних солдаток и вдов... Не насильничает, а совсем наоборот, дает освобождение от тяжелой работы тем, кто понимает этот подход. По взаимности. А нет – никто тебя не приневоливает, хочешь – иди на каменный карьер, хочешь – поезжай в Германию».
Варвара вся на стороне сыновей и немцев, которым они служат. О немецкой власти она рассуждает: «Вполне можно жить и при этой. Всякая власть от бога, за исключением, понятно, советской...»
Кулак не прощает Советской власти того, что ему, богатому мужику, она не только помешала богатеть дальше, но отняла у него и то, что он нажил своим кулацким путем.
Во время войны мне не раз приходилось слушать в рассказах то ли партизан, то ли колхозников, выбравшихся из немецких тылов, то ли от наших разведчиков о зверствах полицаев, разномастных «городских голов», «сельских старост» каких-то «управляющих». И каждый раз выяснялось, что очередным «головой», «старостой», «полицаем» оказывался кто-либо из тех, у кого были счеты с Советской властью: кто-нибудь из «бывших», и чаще всего из бывших кулаков.
Анатолий Калинин художественно проследил этот типичный путь бывшего кулака в немецкие прислужники.
Так вот, Варвара жарит блины, а в избу входят четыре советских разведчика. Они связывают пьяного Жорку и, увидав блины на столе, усталые, намерзшиеся, садятся закусывать. Всем строем мыслей, всем ее языком показывает автор, до чего же ненавистны Варваре эти люди – советские солдаты. Они для нее «бугаи», они «жрут», глотают «в четыре горла», «по морде видно – из трактористов», «ламают»...
Варвара узнает из разговоров, что среди разведчиков двое – родные братья. Это только пуще заставляет ее думать о других братьях – о своих сыновьях.
И она не просто думает, она действует. Чтобы спасти сына Жорку, Варвара посылает внучонка в соседнее село, где находится Павел, где стоят немцы, чтобы оповестил тех и чтобы поскорее пришли они на помощь.
Они и приходят. Начинается перестрелка. Большинству разведчиков удается отойти. Один же, прикрывавший их отход, успевает только спрятаться в сарае, где стоит корова.
Варвара увидела его там. Он просит ее:
«Мамаша... молчите про меня. У меня тоже есть мать».
Варвара выходит из сарая и молча, рукой, указывает немцам и своим озверелым сынкам на сарай. Ее жест с ужасом видит сквозь забор соседка.
Сарай поджигают. Разведчик пытается, отстреливаясь, уйти. Но Павел убивает его в упор из карабина. Жорка мертвого, с остервенением толчет ногами.
Проходит время, наступают советские войска. Жорка и Павел участвуют в боях против них, заняв удобную позицию, косят наших солдат из пулемета. Варвара несла своим сыночкам провизию, залегла на поле под огнем и все видит. Она молит бога, чтобы победили не русские, а немцы.
В этом бою погибает брат убитого Павлом разведчика. Его убил тот же Павел. Но убивают и Павла. Жорка сдается в плен.
Убитых хоронят. Жорку судят, ссылают, может быть, туда же, куда и родители его были когда-то сосланы.
А как быть с Варварой? Она выдала разведчика.
Долго идет следствие. Жест ее видела только соседка, да и та стала мало-помалу сомневаться: уж верно ли Варвара указывала на сарай? Может, за ухом почесала. Трудно в такое поверить, чтобы советская женщина предала советского человека немцам.
Так дело и замялось. И вновь бы пошла Варвара поить нестойких ревизоров и финансистов вином, и жили бы счастливо дочь ее Ольга Табунщикова с мужем своим, сержантом Отечественной войны Дмитрием Кравцовым, если бы...
Если бы на хутор, навестить могилки своих сыновей, тех братьев-разведчиков, что были убиты Павлом Табунщиковым, выданных Варварой Табунщиковой, не приехала откуда-то издалека их мать. Она вошла во двор к Варваре – ей показали этот двор, – спросила:
«Здесь живет Табунщикова Варвара?»
Может быть, впервые в жизни по-настоящему страшно стало кулачке Варваре. Уж очень просто и вместе с тем страшно смотрели на нее чем-то знакомые глаза за стеклами очков.
Пришедшая пояснила:
«Говорят, у нее во дворе убили моего сына, и я хотела ее расспросить...»
Кулак может подкупить одних, обмануть, обвести вокруг пальца других, предать третьих... Но есть такое, перед чем и он не выстоит. Варвара рухнула наземь перед матерью двух сыновей-разведчиков. Ее разбил паралич.
Она лежит теперь, неподвижная, пригвожденная своими преступлениями, всей своей жизнью к постели. Но сколько еще может, столько и причиняет неприятностей зятю и дочери, которую в отличие от сыновей не так уж сильно любила. Ольга и Дмитрий выносят за нею горшки. Бывает, фронтовик Дмитрий кричит на свою ни в чем не повинную жену: «Я тут с тобой и с твоей проклятой матерью своих погибших товарищей предаю!» Доходит дело до побоев, до звонков в милицию.
Такова повесть, написанная отличным, точным, выразительным языком, написанная с тех же единственно верных позиций, с каких смотрел на жизнь и автор романа «Мать», – с позиций борьбы классов. Отсюда неопровержимая жизненная и художественная логика повести, ее подлинная народность и партийность, закономерность изображенных в ней судеб.
Представляю, что бы на таком жизненном материале могли насочинять проповедники «общечеловечности» в литературе и искусстве: «Варвара – женщина. Варвара – мать. Даже зверь защищает своих детей. А уж человеку, Варваре Табунщиковой, – ну, как не понять ее, как не простить?» То, что она выдала разведчика, – об этом бы, пожалуй, не помянули, а если бы и помянули, то нашли бы, как оправдать ее: женская слабость, дескать. Наговорили бы о «гуманизме», о человеческой «доброте». Еще бы сказали, что она за сыновей не отвечает, и т. д. и т. п. Словом, все мы люди, все мы человеки.
А мы, пока мир разделен надвое, не просто люди и человеки, мы все принадлежим к тому или иному классу, к тому или иному социальному миру, и эта принадлежность определяет все: и наши поступки, и логику нашей жизни, и наши судьбы.
Под пером писателя, смотрящего на жизнь с «общечеловеческих» позиций, Варвара легко может быть превращена в страдалицу, страстотерпицу, почти в святую, на каких-де держится вся жизнь на земле. Казалось бы, и верно: труженица, накопительница, любящая мать, не знающая ни сна, ни покоя...
А очерченная пером писателя, метод которого – социалистический реализм. Варвара встала перед нами во всей своей правде. Это, я бы сказал, не эхо войны, а эхо не таких уж и давних классовых битв в нашей стране. Класс кулаков перестал существовать – это одна из крупнейших побед Советской власти, – но частицы кулацкой души то там, то здесь еще могут портить нашу общественную атмосферу.
Повесть Анатолия Калинина учит видеть их, эти частицы, не забывать о них. Это не добренькая, не благостная повесть. Она суровая. Но в каждой строке ее – правда.
