Бабушка с собаками
Первый раз Марина увидела её зимним вечером у мусорных баков.
Старенькая женщина в выцветшей серой куртке стояла возле контейнеров с большим мешком в руках. Методично перебирала содержимое, доставала стеклянные бутылки, складывала в мешок. Движения медленные, усталые, но упрямые.
Марина шла мимо, торопилась домой — холодно, темнеет рано. Но что-то заставило её остановиться, обернуться.
Женщина закончила с одним баком, перешла к следующему. Мешок уже тяжёлый — волокла его с трудом, сгорбившись. На голове старый вязаный платок, на ногах стоптанные валенки.
— Бабушка, вам помочь? — окликнула Марина.
Женщина выпрямилась, обернулась. Лицо усталое, морщинистое, но глаза живые, ясные.
— Спасибо, девонька. Справлюсь.
— Тяжело же. Давайте я донесу.
— Не надо. Я привычная.
Она потащила мешок дальше. Марина пошла рядом.
— Далеко вам?
— К пункту приёма. На соседней улице. Да я быстро.
— Зачем? — вырвалось у Марины. — Простите, не моё дело, конечно. Но вы... пенсионерка. Зачем вам это?
Женщина остановилась. Посмотрела на Марину долгим, оценивающим взглядом.
— Собак кормлю. Бездомных. На пустыре за магазином. Восемь штук там живёт. Бутылки сдаю, корм покупаю.
— Восемь собак? Одна кормите?
— А кто ещё? — женщина пожала плечами. — Никому они не нужны. Так бы подохли. Зима холодная. Голодные они.
Она снова потащила мешок. Марина молча шла рядом. Они дошли до пункта приёма. Женщина сдала бутылки, получила сто двадцать рублей. Сложила купюры в старый кошелёк, спрятала в карман.
— Вера Ивановна меня зовут, — сказала она, прощаясь. — Спасибо, что проводила. Темно уже, страшновато одной.
— Марина. А вы... каждый день так?
— Каждый. Собаки ждут.
Она развернулась и пошла в сторону пустыря. Небольшая, сгорбленная фигурка в сумерках. Марина стояла и смотрела ей вслед, чувствуя, как что-то сжимается в груди.
Как это началось
Вера Ивановна жила одна в однушке на первом этаже старой хрущёвки. Муж умер десять лет назад. Дети... дети были когда-то. Дочь уехала в Германию двадцать лет назад, звонит раз в год на Новый год, пять минут поговорят и всё. Сын... сын спился, умер пять лет назад. Сорока трёх лет не было.
Пенсия — четырнадцать тысяч. Коммуналка — пять тысяч. Лекарства — три тысячи. Еда на оставшиеся шесть.
Одиночество было привычным. Вера Ивановна научилась с ним жить. Утром вставала, завтракала — чай с хлебом. Потом выходила гулять. Гулять надо, доктор велел. Давление, ноги болят, если не ходить.
Три года назад, в марте, она шла мимо пустыря за соседним домом. Услышала скулёж. Остановилась, прислушалась.
В кустах лежала собака. Большая, лохматая. Худая до костей. Рядом пятеро щенков — крошечные, слепые. Собака смотрела на Веру Ивановну и скулила. В глазах была мольба.
Вера Ивановна постояла. Потом пошла домой. Вернулась через полчаса с миской воды и остатками вчерашнего супа. Поставила рядом с собакой.
Собака пила жадно. Ела. Щенки сосали молоко. Вера Ивановна сидела рядом на корточках и гладила шершавую голову.
— Ничего, — говорила она. — Ничего, девочка. Выкормим твоих деток.
На следующий день принесла кашу. Через день — снова. Потом каждый день. Покупала в магазине самую дешёвую крупу, варила на костях, носила в мисках.
Щенки росли. Через месяц открыли глаза, начали ползать. Собака-мать окрепла, перестала быть кожей и костями.
К лету щенков разобрали. Вера Ивановна сама пристроила — стояла у магазина с картонкой: "Отдам щенков в добрые руки". Трое нашли дом. Остальных забрали волонтёры.
Осталась собака-мать. Вера Ивановна продолжала её кормить. Назвала Жулькой.
Потом к Жульке прибились ещё двое. Потом трое. К зиме на пустыре жила стая из восьми бездомных собак.
Вера Ивановна кормила их всех. Каждый день. Утром и вечером. Варила каши. Покупала самый дешёвый корм. Приносила остатки со стола.
Пенсии не хватало. Перестала покупать себе мясо. Потом рыбу. Потом вообще всё кроме хлеба и чая. Ела раз в день. Худела. Слабела.
И тогда начала собирать бутылки. Сначала в своём дворе. Потом в соседних. Сдавала, покупала корм для собак.
Соседи стали замечать. Показывать пальцем. Шептаться за спиной.
Но Вера Ивановна не обращала внимания. Собаки ждали. Они бежали к ней, узнавая издалека. Прыгали. Лизали руки. Жулька прижималась боком, тихо скулила от радости.
Они стали её семьёй.
Каждый день
Вера Ивановна вставала в шесть утра. Заваривала чай, отрезала кусок хлеба. Ела стоя у окна, глядя на рассвет.
В семь выходила из дома. На плечах старая сумка — в ней миски, остатки еды, бутылка воды. В руках пакет с кормом — если были деньги. Если нет — шла с пустыми руками, и сердце сжималось от вины.
Пустырь был в пятнадцати минутах ходьбы. Зимой дольше — ноги скользили на льду, боялась упасть. Шла медленно, держась за заборы.
Собаки слышали её издалека. Встречали у края пустыря, все восемь. Жулька впереди, остальные следом. Прыгали, лаяли, крутились вокруг.
— Здравствуйте, мои хорошие, — говорила Вера Ивановна. — Здравствуйте, милые. Как ночь прошла? Холодно небось?
Они шли за ней к старому сараю в глубине пустыря. Там собаки спали — в сарае теплее, ветер не задувает. Вера Ивановна приносила туда старые тряпки, одеяла, картонки. Стелила на пол. Собаки зарывались в них, грелись.
Раскладывала миски. Высыпала корм. Или кашу, если корма не было. Собаки ели жадно, толкая друг друга. Вера Ивановна стояла рядом, следила, чтобы всем досталось. Самых слабых кормила с руки.
Потом наливала воду. Зимой вода в мисках замерзала за ночь. Вера Ивановна долбила лёд палкой, разбивала, наливала новую.
Сидела с собаками, пока они не наедались. Гладила. Разговаривала.
— Вот так, мои родные. Кушайте. Сил набирайтесь. Зима длинная ещё. Надо держаться.
В девять уходила. Дома — домашние дела. Уборка, стирка. Потом шла по дворам, собирала бутылки.
Люди смотрели. Отворачивались. Морщились. Дети показывали пальцами:
— Мама, смотри, бабушка бутылки собирает!
— Не показывай. Невежливо.
Вера Ивановна не обращала внимания. Заходила в каждый двор, заглядывала в каждый бак. К вечеру мешок тяжёлый. Волокла его к пункту приёма.
Сдавала. Сто-сто пятьдесят рублей. Шла в магазин. Покупала самый дешёвый корм. Пять килограммов — двести рублей. Хватало на три дня.
Вечером снова на пустырь. Кормила собак второй раз. Сидела с ними, пока темнело. Жулька клала голову на колени. Вера Ивановна гладила её, смотрела на звёзды.
— Хорошо нам тут, правда? Вместе. Не одни.
В восемь возвращалась домой. Ужинала — чай, хлеб, иногда яйцо. Ложилась спать.
Каждый день. Одинаково. Зима, весна, лето, осень.
Собаки ждали. Она приходила. Всегда.
Чужие судят
Соседи по подъезду шептались.
— Видели? Вера Ивановна опять с собаками. Ненормальная совсем.
— Бутылки собирает. Позорище. В её возрасте.
— Дети есть вроде. Не помогают, что ли?
— Помогают, не помогают — какое наше дело? Она сама виновата. Тратится на шавок бездомных.
На лестничной площадке Вера Ивановну избегали. Встретят — отворачиваются, будто не видят. Здороваться перестали.
Однажды соседка снизу, Зинаида Петровна, остановила её у лифта.
— Вера Ивановна, поговорить надо.
— Слушаю.
— Вы понимаете, что весь подъезд на смех подняли? Бутылки собираете, как... как бомжиха. Нам стыдно.
— Вам стыдно? — Вера Ивановна посмотрела спокойно. — А мне нет. Я собак кормлю. Они живые. Голодные. Кому-то надо о них заботиться.
— Собаки! На себя бы тратили. Вы похудели, больной вид. А собакам всё последнее несёте.
— Я взрослая. Сама решу, на что тратить.
— Вы ненормальная, — Зинаида Петровна повысила голос. — Собаки вам семью не заменят. У вас дети есть. Позвоните им. Попросите помощи.
— Дети далеко. Своя жизнь. Не буду им мешать.
— Тогда не жалуйтесь потом. Помрёте от холода и голода. Из-за своих псин.
Вера Ивановна молчала. Зинаида Петровна фыркнула и ушла.
В магазине продавщица однажды сказала:
— Опять корм собачий? Каждый день покупаете. Себе бы что купили нормальное.
— Мне не надо. Я старая. Мне мало надо. А собакам кушать хочется.
— Странная вы.
Участковый приходил. Жаловались жильцы — собаки на пустыре, мол, опасные, кусаются.
— Вера Ивановна, вы этих собак кормите?
— Кормлю.
— Жалобы поступают. Говорят, стая агрессивная.
— Не агрессивные они. Просто голодные были. Сейчас спокойные. Никого не трогают.
— Всё равно. Нельзя так. Понимаете? Бродячие собаки — это антисанитария. Их отлавливать надо.
— Куда отлавливать? В приют?
— Таков закон.
— Не дам я их отлавливать. Они мои.
Участковый вздохнул.
— Делайте как знаете. Но если покусают кого — отвечать будете.
Вера Ивановна кивнула. Участковый ушёл. Собак пока не трогали.
Но Вера Ивановна знала — рано или поздно придут. Отловят. Увезут.
И поэтому продолжала кормить. Каждый день. Пока может.
Последняя зима
Зима выдалась жестокой. Морозы ударили в ноябре и не отпускали. Минус двадцать. Минус двадцать пять. Снег по колено.
Вера Ивановна ходила к собакам дважды в день. Утром и вечером. Носила не только корм, но и старые одеяла, тряпки. Утепляла сарай, затыкала щели картонками.
Собаки прижимались друг к другу, грелись. Жулька уже старая была. Плохо видела, зубы выпали. Но всё равно встречала Веру Ивановну, хвостом виляла.
В декабре Вера Ивановна простыла. Кашель. Температура. Лежала два дня, пила чай с малиной.
На третий день встала. Кашель не прошёл, голова кружилась. Но надо идти. Собаки ждут. Два дня не кормила — голодные они.
Оделась. Вышла. Мороз минус двадцать восемь. Дорога скользкая. Шла медленно. Упала один раз. Поднялась. Шла дальше.
На пустыре собаки встретили тихо. Не прыгали. Жалась, скулили. Голодные.
Вера Ивановна покормила их. Сидела с ними в сарае. Холод забирался под куртку. Кашель раздирал грудь.
— Ничего, — говорила она Жульке. — Ничего, родная. Я завтра приду. Обязательно.
Вернулась домой. Легла. Температура поднялась. Сорок. Бред.
Соседи не заходили. Не звонили. Не знали, что она больна.
Через три дня её нашла Марина. Та самая девушка, которая проводила её к пункту приёма.
Марина несколько раз видела Веру Ивановну зимой. Здоровалась. Иногда помогала нести мешок с бутылками. Узнала про собак. Про то, что Вера Ивановна одна, что денег нет.
В тот день Марина не увидела Веру Ивановну ни утром, ни вечером. Забеспокоилась. Пришла к её квартире. Позвонила. Не открывают.
Вызвала участкового. Взломали дверь.
Вера Ивановна лежала на диване. Без сознания. Скорая. Больница. Воспаление лёгких.
Через неделю её не стало. Сердце не выдержало. Семьдесят два года. Слабость. Истощение.
Хоронили скромно. Марина организовала. Несколько соседей пришли. Из вежливости.
Дочь из Германии не приехала. Позвонила: «Извините, не могу. Работа. Вышлю деньги на памятник».
Деньги так и не выслала.
После похорон Марина поехала на пустырь. Посмотреть на собак. Что с ними теперь?
Собаки сидели в сарае. Жались друг к другу. Худые. Голодные. Жулька лежала отдельно. Старая. Слабая.
Марина привезла корм. Покормила их. Собаки ели жадно. Жулька почти не ела. Смотрела в сторону дороги. Ждала.
Марина приезжала каждый день неделю. Кормила. Потом нашла волонтёров. Они забрали собак в приют. Всех восьмерых.
Жулька умерла через три дня после того, как её забрали. Старость. Тоска. Ждала хозяйку. Не дождалась.
Остальных семерых пристроили. Нашли дома. Добрые руки.
На могиле Веры Ивановны нет памятника. Простой крест. Табличка: «Вера Ивановна Соколова. 1951-2023».
Марина приходит иногда. Приносит цветы. Стоит, молчит.
Думает о том, что никто не знал, какая это была женщина. Добрая. Самоотверженная. Отдавала последнее не людям — животным. Потому что людям она была не нужна. А животные нуждались в ней.
Она умерла одинокой. Но не одинокой на самом деле.
Восемь собак любили её. Ждали. Помнили.
И это, может быть, дороже, чем любовь людей, которые отвернулись.
А вы знаете таких людей — тех, кто отдаёт последнее не себе, а другим? Чужим. Беззащитным. Поделитесь их историями в комментариях. Пусть о них знают.
Если вам понравилось — ставьте лайк и поделитесь в соцсетях с помощью стрелки. С уважением, @Алекс Котов.