Река была узкой, глубокой, прохладно й. Бурная весна напоила ее водой, снег с полей таял быстро, вода неслась вниз по долам потоками, и хотя еще утренние морозы сковывали землю до звона, но солнце буйствовало к полудню, можно было скинуть телогрею, и, присев на поваленный ствол дерева, подставить лицо теплу и так, замерев, даже чуть придремать. Виринея, сделав дела по дому, накормив кур, шла на этот крутой бережок, спускалась по скользкой тропке вниз, держась за крепкие ивовые ветки, мостилась у воды, сидела так до полудня - пока не надо было идти ставить тесто. Убрать в дому, накормить кур, помыть посуду, да замесить тесто - других дел ей пока не доверяли, мало ли что. Да и этому приходилось учиться. Всему училась, все постигала заново - то ли память совсем отшибло, то ли и не умела никогда - в последнее время Вирин стала все чаще задумываться об этом. Откуда она…Почему ничего не помнит? Где ее настоящий дом? Почему она ползла по зимнему лесу совсем нагая, умирала там, не помня как она попала в этот проклятый лес…
А тут еще услышала разговор - у палисадника громко болтали две бабы - противная Матрена - злая, скандальная, вечно стригущая злобным взглядом из-под набрякших век, и от натуги дергающая толстым животом, плотно обтянутым засаленными полами старого ватника и хозяйка лабаза Ираида. Эта высокая и гибкая, как змея, когда-то, видно красивая женщина до сих пор молодилась, строила глазки мужикам, не разбираясь кому, и обожала сплетни. Каждый раз, когда Виринея приходила за солью или сахаром, она выгибалась, как кошка, опиралась чуть сутуловатой спиной на полку позади прилавка и цедила ласково
- Оооой. А что же ты бидон не высушила? Сахар отмокнет… А денег что много принесла? Ты разве не знаешь сколько? А спичек дать? Ты что? Не знаешь есть ли спички в дому?
Виринея смущалась, исправляла свои ошибки, но Ираида в следующий раз находила что-то еще, и конца и края этому не было. Вот и тогда, под окном они судачили, и Виринея поняла - о ней.
- Притащил безродную из лесу, она может порченная, а у самого сестрица девка на выданье. Выгнал бы, пусть шла бы, натворит чего. А может, вообще, ведьма. Вон, с рожи Настька пропавшая. Сожжет нам деревню, на кол ее надо. Или на костер.
Голос Матрены аж срывался в визг, Виринее даже показалось, что он сейчас проникнет в дом, как тонкий острый прут и проткнет ее насквозь. Она спряталась за комод, стоящий у самого окна, прикрылась занавеской. Но не уходила, слушала.
- Ага. И не знает ничего, не умеет. Бидон под сахар принесла, а воду не стерла. Говорят, баба, а косу плетет, да платок кое-как вяжет, все волосья на виду. Уж, прямо. Как с неба свалилась. И тетка Анна совсем зашлась, вечор видела ее, трясется.
Ираида говорила не так зло, но с обидой. Любавка рассказывала Виринее, что она очень замуж за Захара хотела, но тот на баб и девок не смотрит, жениться не собирается.
Очень ее этот разговор задел. И, может быть, потому, что они говорили правду. Никто не знал откуда Виринея явилась, а главное, что она и сама не знала. А значит, ей некуда было идти.
Солнце пригревало уже не на шутку. Виринея, удобно устроившись в развилке двух стволов старой ивы, развязала платок, расстегнула душегрею и плыла в теплом ласковом потоке речного воздуха, как будто он нес ее на своих плотных крыльях. Она даже задремала, посильнее прижмурив веки, потому что свет мелькал, отражаясь от ярко-синей воды, ослепляя, даже через закрытые глаза. И вдруг…
Вдруг Виринея так ясно увидела, что если сейчас спуститься к самой воде, протиснуться сквозь кусты, слегка замочив ноги, то она попадет в лагуну. Там будет чистый белый песок, ивы образовав шатер, спрячут это место от всех, а чуть выше будут цвести ковром белые и голубые колокольчики. И Вирин вдруг ясно вспомнила их название… Они назвались “Подснежники”...
Сняв сапожки, чтобы не замочить, уж больно хороши они были - новенькие, блестящие, черные, их Захар на днях привез им с Любавкой с ярмарки, Виринея оставила душегрею и платок на дереве, и скользнула вниз. Попробовала ногой воду - ледяная. Но все равно решилась, прыгнула, кое-как справившись с подпрыгнувшим к горлу сердцем пробежала несколько шагов по воде и выскочила на теплый песок. Все было так, как ей привиделось. Белый песок, чистая вода, сквозь которую было видно каждую песчинку, поднимающаяся наверх тропка сквозь зеленый ковер, начинающей прорастать травы. Колокольчики еще не распустились, но нежные бутоны уже кивали в ответ легкому ветерку - вот-вот брызнут бело-голубой пеной.
На песке были следы. Кто-то совсем недавно спустился с тропки к воде - человек был большой и тяжелый, видно было по величине следа. И Виринея почему-то опустившись на корточки, коснулась пальцами песка - там где он уже начинал осыпаться, стирая след. И ей показалось, что это уже было в ее жизни…
… Петли были непослушными, а пальцы неуклюжими. На той неделе Любавка вдруг открыла сундук, покопалась там, вытащила серый пушистый тяжелый шар, назначение которого Виринея не поняла даже, и две длинные тонкие деревянные палочки. Усадила подругу рядышком, кое как приладила в ее руки эти палки, сообщила.
- Это спицы, Ринка. А это пряжа. Будешь учиться вязать.
Виринея покрутила шар, от него отделилась и намоталась на пальцы пушистая тоненькая нитка. В принципе, идея была ясна, с помощью этих штук надо было что-то делать с нитками.
- А зачем?
Любавка хлопнула себя ладошками по бедрам, охнула
- Ну ты прямо совсем. Все девки и бабы любому шарфы вяжут. К зиме. Вот и ты. Давай покажу.
И вот сейчас Виринея неуклюже нанизывала петельку на петельку. И у нее стало получаться - вдруг, неожиданно, да быстро. Связав несколько рядов, она, крадучись, подошла к окну, посмотрела нет ли кого, и, быстренько приложила вязанье в тулупу Захара.
- Ой-ей. Ты что, влюбилась, что ли? А ну, признавайся, что покраснела?
Виринея отскочила в сторону, скомкала вязанье, сунула его в корзинку.
- Брось, Люба, ерунду говорить. Он свою женщину, эту, как ее - жену любил. Стыдно тебе.
Любавка расправила на ладошках вязание, пощелкала языком.
- Получается, глянь-ко. Может ты вязала, да забыла?
И положив все на место, села на лавку у стола, взяла пряник.
- Да не ее он любил, Рин. Потом обскажу.
