Кукушки. Глава 59
Савва долго корячился, пытаясь выбраться по пологому склону оврага. Ноги скользили, да и уцепиться было не за что, жалкие остатки желтой травы оставались в его руках, когда раз за разом съезжал он вниз на снег.
-Ах, же ты чертовка рогатая, -ругался он на Катю, тяжело дыша и отпыхиваясь, поднимаясь снова и снова. Поверх оврага послышались голоса, ребятишки шли мимо, один из них услышал крики Саввы и все они замерли на краю балки.
-А что дядька Савва ты там делаешь? –удивленно спросил тот, кто первым услышал его крики о помощи.
-Рыбу ловлю, - зло ответил тот, сердясь за то, что застали его ребятишки в столь неприглядном виде: грязного, взлохмаченного, в расхристанном зипуне и потерянным поясом.
-Вот уж не знал, что здесь рыба водится! –рассмеялся мальчишка и остальные залились смехом, показывая на Савву пальцем. Его не любили в Кокушках, был Савва спесив, ленив, злопамятен и не забывал указывать человеку на его недостатки, высмеивая того прилюдно.
Отсмеявшись, ребятишки двинулись было дальше, но переселив себя Савва попросил их остановиться, пообещав награду за помощь.
-Обманешь ведь! –подозрительно сказал один из них, шмыгая носом и пальцем утирая влагу под ним.
-Вот те крест, одарю каждого пряником, только помогите выбраться отсюда, -взмолился мужчина.
-Так давно бы по снегу прошёл вон в ту сторону, -сопливый мальчишка махнул ладонью вправо, -там склон кустами зарос да деревьями, держась за них легко выбраться можно!
Савва повернулся в указанную сторону и снова чертыхнулся, вот уж действительно, Панкрат лезет на небо, а чёрт тянет за ноги, как это он не увидел этого места и глупо пытался подняться по голому склону?
-Когда за пряниками приходить? – спросил его всё тот же мальчишка, но он уже не слышал его, пробираясь по снегу к заросшему склону.
-Говорил же, обманет, -разочаровано сказал кто-то из них, и вся ватага со свистом и криками умелась по своим делам не дождавшись Савву, который наконец-то выбрался из оврага. Когда он весь в земле, снегу, с мокрыми под шапкой волосами и красными щеками ворвался в свою избу, Катя и Епифарья мирно разговаривали, и только дрожащая рука гостьи выдавала её волнение.
Недаром славилась хозяйка дома своими умениями не только тело лечить, но и душу, мигом развязала язык гостьи заставив рассказать и про Фешу и про Илью, и про то, что творится сейчас на их подворье.
-Вот значит оно как, не стало Анфима и всё в тартарары полетело, Никанор твой ещё мальчонкой зубы показывал, всё лихоимствовал , всюду выгоду свою искал. Уж Анфим его и наказывал и епитимью нести велел да всё без толка. Такие люди, Катя, хуже зверей, ибо звери, насытившись, более не устремляются на животных, а эти никогда насытиться не могут, но всегда алчут и жаждут чужого добра и чем более собирают, тем более желают и похищают, - Епифарья перемалывавшая травы в ступе вздохнула.
-Савва хоть и сын мне, но вижу в нем влияние Никанора, от того и болит моё материнское сердце, ибо чую беду я, Катенька. Ждет их Божий суд, а каков он будет, то мне неведомо. Блуднику али пьянице стоит только отстать от грехов своих да покаяться, чтобы спастись, а лихоимец похищенное возвратить должен тому, у кого похитил или, если этого сделать невозможно, расточить то, что во зле собрал, и так каяться. Ибо иначе каяться ему невозможно.
-Но Никанор не такой, -попыталась возразить ведунье гостья, -да и дети у нас, они как же? Но та, не слыша её продолжала монотонно, словно разговаривала не с Катей, а с кем-то невидимым:
-Чем более кто лихоимствует и похищает тем более беззакония и погибели себе собирает. По жесткости и нераскаянному сердцу Никанор твой себе собирает гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, который воздаст каждому по делам его. Не нам его судить, но будет Бог судить его и всех тех, кто за ним пойдет. Избежите вы человеческой казни, но не избежите Божьей, временного, но не вечного наказания.
Не укажешь тогда на него вот - де и он делал, не заступится за тебя человек, и ничто не поможет тебе, когда Бог будет судить тебя и представит пред лицом твоим грехи твои Тот, чьи слова ты отвергла и видя вора следовала за ним, ведунья закончила и долго сидела молча, уставившись в угол, но потом встрепенувшись сказала:
-Оттого и не пускаю сына к твоему мужу, он по скользкой дорожке идёт и вас за собой тянет, вы же как слепые кутята и не видите ничего.
-Жена я ему, пред Богом жена, разве могу я против мужа своего пойти? Да, не агнец он, но не тот, что ты сейчас описала! – растерянная Катя и не знала, что сказать, с детства ей внушали мысль, что всякому мужу глава Христос, жене глава – муж.
-Не агнец говоришь? А родного отца в ямы упёк, это как? Родной сестре жизни не дал? Да и у тебя жизнь ли?
-Когда предстану пред Богом тогда и отвечу, а сейчас я мужу верна и до смерти моей такой и останусь! Как Господь говорил: посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей и будут двое одна плоть, -договорить она не успела, пришел Савва.
-Сидите? –глупо спросил он, бросая мокрую шапку на скамью у печи.
-Мы-то сидим, -откликнулась Епифарья, -а за тобой словно волки гнались, где умудрился так изгваздаться?
-Там, где был меня уже нет, а ты подсобирывайся, Никанор велел тебя и на обратной дороге проводить, -велел он Кате, спешно отпивая воду из ковша, поданного матерью.
Выйдя за ворота Савва обиженно сказал Кате:
-Что ж вы, Екатерина Перфильевна такая неловкая. Из-за вас я в овраг скатился!
-Да где? –деланно удивилась женщина, - неча на меня пенять, коли сам неповоротливый, -усмехнулась она, спеша по дороге. Обратно они шли молча, Савва сердито пыхтел, Катя сосредоточено обдумывала слова Епифарьи. Была в них всё же доля правды. Никанор часто обманывал кокушенцев, брал шкурки животных по низкой цене, всё норовил оторвать себе кусок получше, хоть в земле, хоть в покосах, хоть в деляне или пастбище. Да и за общим столом не стеснялся, начиная трапезу первым всегда стремился подхватить ложкой погуще.
На подворье Костоламовых, где всё ещё кипела работа. Катя не задержалась, под внимательным взглядом мужа быстро шмыгнула в дом. После её ухода Никанор дотошно допросил Савву, но тот клялся и божился, что его жена была только у ведуньи. О том, что он бесславно боролся с оврагом Савва благоразумно умолчал, справедливо опасаясь гнева наставника и облегченно выдохнул, когда тот потерял к нему всякий интерес, вернулся к работе.
Устинья всё это время не находила себе места, а услышав рассказ невестки кулем обвалилась на скамью у стола. Слез не было. Был дикий страх за дочь, негодование на Илью, а чуть позже появилась злость и за ней пришла надежда.
-Жива! Жива моя донюшка, кровиночка моя, ласточка моя, сизокрылая! Услышал Господь мои молитвы! Были бы крылья, хоть сейчас полетела бы к ней! –женщина прижала ладони друг другу, сидела на скамье, покачиваясь вперед, назад.
-Тише, матушка, услышит кто, -предостерегла её Катя, -нам совсем не надобно, чтобы Никанор про то прознал, да и Феше спокойнее будет. Как вот только она в чужом доме да без рук жить станет?
-Господь не оставит мою девочку, я уверена! Я молиться за неё стану, материнская молитва со дня моря достать может. Я вымолю своё дитя. Ступай, Катя, к себе, да скажи во дворе, что мол легче мне стало, пусть не беспокоятся, -ответила ей Устинья.
-А с Ильёй что же? Попустимся этому делом? –спросила её невестка.
-Всё Господь управит, не стоит и рук своих марать. А мы жить надеждою станем, что увидим ещё нашу Фешу в добром здравии. Ступай, ступай, Катюша, отдохнуть надо бы мне, помолиться хочу, -женщина встала со скамьи и преклонила колени у икон. Катя. Чтобы не мешать ей, тихо вышла из избы.
-Господи Иисусе Христе, буди милость Твоя на дитё моё Феоктисту, сохрани её под кровом Твоим, покрый от всякаго лукаваго похотения, отжени от неё всякаго врага и супостата, отверзи ей уши и очи сердечныя, даруй умиление и смирение сердцу её. Господи, все мы создание Твое, пожалей дитя моё Феоктисту ,и обрати её на покаяние. Спаси, Господи, и помилуй дитя моё Феоктисту, и просвети ей ум светом разума Евангелия Твоего, и наставь её на стезю заповедей Твоих, и научи её, Спасе, творити волю Твою, яко Ты еси Бог наш, -шептала Устинья, перебирая лестовку.
Миновала зима, проскочила весна настало короткое зауральское лето. То ли материнская молитва уберегла, то ли сам Господь так распорядился, но весть о Феше так и не дошла до Никанора. Уберегся и Илья, который спустя несколько дней покинул родительский дом и уехал с попутными санями в Тобольск.
Впрочем, Никанору было не до него. Управлять большой общиной непросто, приходится решать много вопросов, судить споры односельчан, общаться с представителями официальной власти, периодически навещавшими их деревню. А тут православные решили строить свой храм, уж и место выбрали для него и деньги собрали на строительство и мастера пригласили. Тут уж Никанора понесло, разве ж дело это, православный храм да посреди деревни?
А главное Илья вернулся, да не один, в сопровождении священника и солдат, присланных губернатором для решения возникающих споров между православными и толками. Ах, как страдал Никанор от того, что не может расправиться единолично с мальчишкой, посягнувшим на его власть, когда помогал он бежать сестре наставника из ям.
Собственными руками расправился бы он с гадёнышем, но открыто выступать против него и строительства храма поостерегся, всё ж никонианцы силу за собой имели немалую и строительство храма благословил сам митрополит, епископ Тобольский и Сибирский. Немало не сомневаясь продолжил он свою излюбленную тактику, гадить врагам своим исподтишка, да так, чтобы им небо в овчинку казалось.
Росли постепенно стены деревянного храма имени Власия и Модеста и вместе с ними росла ненависть Никанора.