Озеро умирало медленно.
Сначала отступила вода у берегов, обнажив полосу чёрного ила, усеянного ракушками и обломками лодочных вёсел. Потом обнажилось дно — серое, потрескавшееся, словно кожа старика. К концу августа посреди котловины торчали только лужи мутной воды, в которых задыхалась мелкая рыба. Местные говорили, что такой засухи не было лет сорок. Старухи крестились и шептали о знаке.
Дмитрий Корсак приехал в деревню Светлое на рассвете, когда над озером ещё стлался туман. Судебный эксперт-криминалист, тридцать восемь лет, разведён, специализация — экспертиза необычных вещественных доказательств. Именно поэтому ему позвонили из районной прокуратуры: «Там нашли что-то странное. Часы. Нужно разобраться».
Машина съехала с асфальта на грунтовку. Деревня встретила его тишиной — не мёртвой, а настороженной, словно все жители замерли за занавесками и следили за чужаком. Дома облезлые, с отваливающейся штукатуркой цвета старой горчицы. Огороды заросшие. Единственная лавка закрыта фанерным щитом.
Корсак припарковался у сельской администрации — покосившегося здания с треснувшей вывеской. Вышел. Воздух пах илом и чем-то кислым, органическим — запахом разложения. Туман не рассеивался, а наоборот, будто густел, обволакивая всё вокруг молочной пеленой.
— Вы из области?
Корсак обернулся. На крыльце администрации стоял мужчина лет пятидесяти, в мятой рубашке и с папкой под мышкой. Глаза усталые, на скулах проступала седая щетина.
— Дмитрий Корсак, судебный эксперт, — представился он. — Вы мэр?
— Михаил Петрович Сурин. Проходите.
Внутри пахло сыростью и старой бумагой. На стенах — пожелтевшие карты местности, стенды с выцветшими фотографиями, где молодые колхозники улыбались в камеру. Сурин провёл его в кабинет, достал из ящика стола бутылку минеральной воды, налил в два пластиковых стакана.
— Спасибо, что приехали быстро, — сказал он, садясь. — Мне нужно понять, что мы нашли. Люди нервничают.
— Расскажите подробнее.
Сурин потёр переносицу.
— Озеро начало пересыхать в июне. Мы наняли рабочих — убрать мусор со дна, пока вода совсем не ушла. Может, колодец выкопать для полива. Вчера утром бригада наткнулась на них. На часы.
— Какие именно часы?
— Огромные. Настенные. Метра полтора в высоту. Корпус деревянный, тёмный, резной. Циферблат фарфоровый, с римскими цифрами. Стрелки из латуни. Лежали на дне, под слоем ила сантиметров в двадцать. Рабочие сначала подумали, что это сундук или гроб.
Корсак записывал в блокнот.
— И что странного?
Сурин помолчал, глядя в окно, где туман заслонял всё, кроме силуэтов ближайших домов.
— Они идут, — тихо сказал он. — Стрелки двигаются. Хотя часы пролежали под водой бог знает сколько лет.
Пауза затянулась. Где-то капала вода из крана.
— Покажете? — спросил Корсак.
К озеру шли пешком. Грунтовая дорога петляла между покосившимися заборами и зарослями бурьяна. Туман не отступал — он словно полз следом, густой и липкий, оседал на коже холодной плёнкой. Корсак слышал собственные шаги, скрип калиток, далёкий лай собаки, но голосов — ни одного.
— Здесь всегда так тихо? — спросил он.
— Не всегда, — ответил Сурин, не оборачиваясь. — Но с тех пор как нашли часы — да.
Озеро открылось неожиданно. Котловина ушла вниз метров на пять, склоны поросли камышом и ольхой. Дно — серая, потрескавшаяся глина, местами ещё влажная, чёрная. Посреди этой мёртвой пустыни виднелась группа людей — трое рабочих в резиновых сапогах и кто-то ещё, кутающийся в тёмный плащ.
Часы стояли вертикально, словно их кто-то специально установил. Корсак спускался по склону, не сводя с них глаз.
Они были огромны. Корпус из тёмного, почти чёрного дерева, покрытого резьбой — узоры, напоминающие волны или языки пламени. Циферблат молочно-белый, фарфоровый, с трещинами, как паутина. Римские цифры нарисованы чёрной краской, выцветшей, но различимой. Стрелки — часовая короткая и широкая, минутная длинная и изящная — из потемневшей латуни.
И они двигались.
Медленно, почти незаметно, но двигались. Минутная стрелка дрогнула, сместилась на миллиметр вперёд. Тиканья не было — только абсолютная тишина и это почти неуловимое движение металла.
— Господи, — пробормотал Корсак.
Он подошёл ближе. Ил ещё лежал на некоторых участках корпуса — чёрный, маслянистый, пахнущий гнилью и чем-то металлическим. На циферблате, в центре, была гравировка — крохотные буквы, едва различимые. Корсак достал фонарик, подсветил.
«J. Hartmann. 1891».
— Немецкий мастер, — сказал кто-то рядом.
Корсак вздрогнул. Рядом стояла старуха — маленькая, сгорбленная, с лицом, изборождённым морщинами. Глаза серые, водянистые, но острые. Она смотрела не на него, а на часы.
— Вы их знаете? — спросил Корсак.
— Все их знают, — ответила старуха. — Только забыли. Эти часы висели в доме Харламова. Он был часовщик. Жил тут, на берегу, ещё до войны. Говорят, что эти часы он сделал сам. Для кого-то важного. Потом случилось несчастье.
— Какое несчастье?
Старуха помолчала. Потом повернулась к нему.
— Харламов утонул. В этом самом озере. Зимой, когда лёд ещё был тонкий. Его нашли через два дня. А дом его сгорел. Странно сгорел — зимой, в мороз, будто сам по себе. От дома ничего не осталось. Думали, что и часы сгорели. А они, выходит, тут лежали. Под водой.
— Когда это было?
— Тридцать седьмой год, — ответила старуха. — Я тогда девчонкой была. Помню, как тело из проруби вытаскивали. Лицо у него… — она запнулась, — не расскажешь.
Корсак снова посмотрел на часы. Стрелки показывали 10:47. Он машинально глянул на свои наручные — 10:47. Совпадение.
— Кто их завёл? — спросил он у рабочих.
Те переглянулись. Один, молодой парень лет двадцати пяти, шагнул вперёд.
— Никто, — сказал он глухо. — Мы их подняли, отчистили от ила. Они уже шли. Сами.
— Как «сами»?
— Вот так. Стрелки двигались, когда мы их нашли. Под водой они шли, понимаете? Мы их подняли — они и дальше пошли.
Корсак почувствовал холодок у основания черепа. Он сделал шаг вперёд, присел на корточки рядом с часами. Дерево холодное, влажное. Резьба грубая, но мастерская — каждая волна, каждый изгиб выполнен с точностью. На задней стенке корпуса — металлическая дверца, запертая на крохотный замок.
— Внутрь кто-нибудь заглядывал?
— Нет, — ответил Сурин. — Ждали вас.
Корсак достал из кармана отмычку — тонкую, стальную, часть его рабочего набора. Замок поддался легко, словно был смазан недавно. Дверца открылась с тихим скрипом.
Внутри — механизм. Шестерёнки, пружины, маятник. Всё покрыто патиной, но работает — движется, цепляется зубцами, вращается. Корсак протянул руку, коснулся одной из шестерёнок пальцем.
Мир исчез.
Он стоял в комнате.
Тесной, с низким потолком. Запах керосина и табака. Стол, заваленный инструментами — пинцеты, лупы, крохотные винтики. На стене — эти же часы, только новые, полированные, сияющие. Стрелки показывают 11:58.
Кто-то дышит рядом. Тяжело, с хрипом. Корсак обернулся — в углу сидит человек. Мужчина, лет пятидесяти, в тёмном костюме. Лицо в тени. В руках — топор.
— Время вышло, Харламов, — говорит мужчина. Голос спокойный, почти ласковый.
Часы бьют полночь. Двенадцать ударов, глухих, раскатистых, словно похоронный колокол.
После последнего удара — темнота.
Корсак дёрнулся, отшатнулся. Упал на спину, в грязь. Дышал часто, рвано. Сердце колотилось о рёбра. Вокруг — лица. Сурин, старуха, рабочие.
— Вы в порядке? — спросил кто-то.
Корсак медленно сел. Посмотрел на часы. Стрелки показывали 10:52. Прошло всего пять минут.
— Что вы видели? — спросила старуха тихо.
Корсак молчал. Потом встал, отряхнул брюки.
— Ничего, — сказал он. — Просто закружилась голова.
Но он лгал. Потому что в этом видении было что-то ещё. Что-то, что он не успел разглядеть, но почувствовал. В последнее мгновение, перед темнотой, он услышал звук. Звук заводящихся часов.
И понял: механизм не остановился в тридцать седьмом. Он продолжал идти. Под водой, во тьме, на дне мёртвого озера.
Но самое страшное было не это.
Самое страшное — что стрелки часов совпадали с настоящим временем. Будто часы не просто шли. Будто они ждали.
Ждали, когда их снова найдут.
Продолжение следует...