— Стой, кто идёт? Что тут происходит? — окрик по-немецки застал врасплох.
Похоже, плохо всё-таки Андрей осмотрелся, прежде чем идти в деревню Ермолино. В одном он был прав, партизан закрыли в амбаре большого дома. Но не подумал он тогда, что дом настолько велик, что в нём квартируют немецкие офицеры.
Поначалу все шло гладко. Василий с Андреем, стараясь не испачкать без того грязную немецкую форму, проползли через поле, поднялись за крайним домом и, стараясь идти беспечно, двинулись по главной улице. Василий разговаривал по-немецки с ничего не понимающим, но натужно улыбающимся Андреем. Из домов доносился гогот, фашисты изъяли у деревенских самогон и дегустировали его уже не первый день. Немецкий патруль попался сразу, но прошел мимо, не обратив внимания на двух человек в форме рядовых Вермахта.
Василию с молодым партизаном удалось подойти к амбару, и там, казалось, им повезло еще больше. Возле массивной деревянной двери, с железным кольцом вместо ручки, стоял всего один часовой. Скорее всего, он дремал, облокотившись со стену, потому что встрепенулся, заслышав шаги.
Васе удалось отвлечь его внимание, спросив закурить. Это дало возможность подойти к часовому вплотную и оглушить мощным ударом в челюсть. Вася не успел порадоваться, как всё пошло не по плану. Дверь дома неожиданно распахнулась, отбросив прямоугольник света на просторный двор, и из неё выбежал немецкий офицер. Выбежал по нужде, которую справил, не уходя далеко, прямо под окнами дома.
Василий замер, приложил палец к губам, показывая Андрею, что не нужно шуметь. Возможно, пьяный офицер не обратит на них внимания, подумает, что часовые сменились.
Но, как бы не был пьян офицер, он заинтересовался лежавшим возле амбара телом. Собирался подойти, но Вася пошёл на опережение, пошёл навстречу. Он хотел наврать офицеру, что часовому стало плохо, и не дать ему разглядеть свернутую челюсть лежавшего.
— Стой, кто идёт, что там происходит? — крикнул офицер, положив руку на кобуру, прицепленную к ремню.
И даже тогда всё могло бы получиться, Вася уже заготовил речь, собирался красиво наврать. И тут у Андрея сдали нервы. Молодой партизан не бывал в боях, сталкиваться с фашистами «нос к носу» ему не приходилось. Он запаниковал, попытался открыть дверь амбара. Схватился за толстую жердь, вставленную в пазы и служившую запором, и громко закричал:
— Коля, мужики, я тут, я сейчас вас освобожу.
Открыть дверь Андрей не успел, зато офицер успел выхватить люгер из кобуры и выстрелить. Он целился в подходившего к нему Василия, но был слишком пьян. Промазал, попал в дверь амбара, рядом с Андреем. Тот закричал, засуетился еще сильнее, а из дома уже выбегали другие офицеры, с двух сторон, по улице деревни бежали немецкие патрули. Это был полный провал! Тем более, что Андрей уже и не пытался притворяться.
Когда их били возле амбара, били прикладами, пинали кирзовыми сапогами, он кричал про проклятых захватчиков, орал, что русский народ не победить.
Потом избитых завели в дом. В большой комнате за длинным деревянным столом пьянствовали офицеры. Они продолжили это делать, даже после того, как патруль заволок в дом пленников в немецкой форме. Офицерам хотелось поглумиться, а заодно и допросить. Для этого вызвали переводчика — молоденького немца, которому с виду не было еще и двадцати. Тем не менее, русский язык он знал в совершенстве, говорил почти без акцента.
— Вы партизаны? Где находится ваш лагерь? — перевел он вопрос одного из офицеров.
— Мы не партизаны, — заговорил Василий, но тут Андрей перебил его, экзальтированно выкрикнув:
— Да, мы русские партизаны, и мы будем уничтожать вас, проклятых захватчиков! Вам никогда не узнать, где расположен лагерь.
Когда переводчик перевел, офицеры пьяно захохотали. Один из них, опрокинув в глотку шнапс из граненого стакана, пьяно закричал, чтобы пленных раздели. Они не смеют носить форму великой армии Гитлера! Рядовые, что были в патруле, тут же кинулись исполнять приказ. Тыча в лицо автоматами они заставляли раздеваться. Андрей быстро скинул себе форму и, оставшись в одних трусах, задрожал от ночной прохлады. Он кричал, что ему и самому противно носить эту форму. С парнишки никак не сходило истерическое состояние.
— Успокойся, — шептал ему Вася, медленно раздеваясь.
Он очень старался, чтобы из сапога не выпало письмо Нины. Оно было единственном, что взял с собой, когда пошел в Ермолино. Не смог оставить его в отряде, сам не зная, почему. Засунул сапог, а сейчас медленно стягивал обувь. Но один из немецких солдат заметил, как пленный попытался зажать листок в кулаке. Вырвал его у Василия и передал офицерам. Письмо брезгливо развернули и попросили переводчика прочитать.
Молодой переводчик залился краской сразу же, с первых строк. Он никак не мог сказать по-немецки «Свет моих очей». Было видно, что ему морально тяжело озвучивать письмо. А уж как было тяжело Васе!
Офицеры издевательски смеялись после каждого слова. Для Василия это было словно ножом по сердцу. Эти фашистские морды не должны слышать слова Нины, не должны! Не для их ушей предназначены ее мысли, чувства.
— Прекратите немедленно! — не выдержал он и заорал на немецком. — Вы же офицеры, как вам не стыдно? Мы воюем на противоположной стороне, но это так низко! Или у вас нет жен, детей? Нет семей, которые вас ждут? Вы сейчас уподобляетесь животным!
Выкрик достиг своей цели. Он произвел эффект разорвавшейся бомбы. В комнате воцарилась полнейшая тишина. Один из офицеров, уже поднесший стакан со шнапсом ко рту, так и замер с этим стаканом.
Первым пришел в себя тот, кто наткнулся на Васю с Андреем, выйдя по нужде. Сейчас он сидел к ним ближе всех, сначала спиной, но повернулся, когда Василий неожиданно заговорил по-немецки. Офицер встал с деревянной лавки, выхватил у переводчика письмо, скомкал и без того сильный мятый листок. Кинул его Василию в лицо
— Значит, ты говоришь по-немецки? — зашипел он, брызгая слюной и дыша запахом крепкого алкоголя. — Ты немец? Откуда знаешь наш язык?
— Я преподавал в немецкой школе. Восхищался языком, на котором написаны великие произведения Шиллера и Гёте. Но вы обесценили труды этих людей, вы сделали язык ненавистным, фашистским.
Офицер рассвирепел. Выхватил у стоявшего рядом солдата автомат и ударил прикладом по ребрам Василия, добавив к свежим кровоподтёками еще один. У Васи перехватило дыхание, но он не упал. Согнулся, но выстоял, продолжая с вызовом смотреть на немца.
— Тебя я расстреляю лично. Лично! — рявкнул офицер.
Потом скомандовал патрулю:
— Уведите этих к остальным. Мы займемся ими завтра.
Василий не мог выровнять дыхание. Чувствовал, что с ребрами явный непорядок, когда их с Андреем повели в амбар. Он уже не видел, как молодой переводчик наклонился, делая вид, что смахивает с сапога прилипшую травинку, и поднял комочек письма.
Василий подумал, что переводчику около двадцати, и был близок к истине. Молодому немцу было двадцать два года, и звали его Виктор. А мама называла Витенькой, Витюшей. Русская мама дворянского происхождения, эмигрировавшая вместе со своими родителями в Германию, никогда не забывала про свои корни. Она учила Витю русскому языку. Разговаривала с сыном только по-русски, прививала любовь ко всему русскому. Виктор читал русскую литературу, любил русских поэтов и горячо любил маму, которую звали Нина...
Ему и так было очень неловко озвучивать письмо русской женщины к своему мужу, а тут ещё и имя в конце. Виктор вздрогнул, когда наткнулся на него глазами.
Потом пленный, на чистом немецком, начал отчитывать офицеров. Виктор проникся к нему невольным сочувствием. Русский напомнил переводчику ему самого. Он тоже знает язык врага, тоже любил когда-то поэтов и, возможно, тоже не хотел воевать, как и Виктор.
Виктор не хотел становиться захватчиком страны, в которую мечтал когда-то поехать, как на родину мамы. Не хотел, но и отвертеться не смог, потому что отец, считавший себя истинным арийцем, был ярым приверженцем Гитлера. Он часто ссорился на этой почве с русской женой.
Переводчик подобрал письмо, потому что ему не хотелось, чтобы чувства неизвестной ему русской женщины валялись под ногами, чтобы на них наступали грязными сапогами. Она любит и ждет, это достойно уважения!
Виктор знал, что пленных рано или поздно расстреляют, и это не изменить. Но ему захотелось, чтобы письмо, которое русский партизан взял с собой, даже заявившись к врагу, оставалось при нём.
Переводчик поднял его и поспешил за патрулём, ведущим пленных в амбар. Партизаны шли босиком, в одних трусах. Передать письмо весьма затруднительно. Хотя ночная темнота может помочь.
Виктор дождался, пока пленных отведут подальше от дома, от света керосиновой лампы, стоящей на перилах крыльца. Возле самой двери амбара он их нагнал.
— Эй ты, грязный русский, как ты посмел открывать свой рот в присутствии офицера?
Переводчик протиснулся между солдатами, подошёл Василию вплотную. Толкал его в плечо одной рукой, а другой пытался вложить смятый комок письма, в сомкнутую ладонь пленного.
Василий быстро сообразил, разомкнул ладонь. В амбаре он оказался уже с письмом.
Там полная темнота, лишь тяжелое дыхание.
— Андрей-то ты, что ли? Как вы тут оказались? — голос Коли.
— Как, как? Вас пришли выручать! — Андрей колотил зубами, то ли от холода, то ли от запоздалого страха. Сейчас его голос не звучал геройским. — Я знаю, нас повесят. Виселицу освободили для нас. Наверное, прямо с утра....
— Нет, не повесят, — вздохнул Василий. — По крайней мере, не сразу. Я слышал планы офицеров. Нас собираются пытать, чтобы узнать, где расположен партизанский отряд.