Кукушки. Глава 54.
В избе наставника, собравших мужиков на сходку, было яблоку негде упасть хоть и пришли только самые старые да уважаемые в общине люди. Стояла жара и не только от натопленной с утра печи, сколько от горячих споров и страшных слов, летавших по избе.
Решали судьбу Анфима и Феоктисты и если на последнюю махнули рукой, что мол с девки возьмёшь, как говорится баба с возу кобыле легче, то её отцу простить его непослушание никак не могли. Застила глаза людям зависть. Жили Костоламовы хорошо, имели в хозяйстве не одну лошадь, да и мастерство их приносило хорошие барыши, оттого и цокали сейчас языками, слушая Никанора, в красках описывающего события последних дней.
Хотя и среди них были сторонники Анфима, охотники, у которых он закупал шкуры по справедливой цене, не обманывая и давая людям расчет на месте, просто жители Кокушек, которым он помогал по доброте душевной, и те, кто помнил мать его Любаву и Дмитрия Ивановича. Оттого и было душно сегодня в избе, оттого и расплескивались вокруг жаркие эмоции, грозясь вылиться на улицу, где собрались во дворе кокушенские женщины, дожидаясь вердикта схода.
-Что ж они так долго там судят да рядят? - шмыгнула носом Катя, жена Никанора, закрывая рукой в рукавице раскрасневшееся от мороза лицо, -так и окочуриться недолго! –возмутилась она.
-Шла бы ты домой, Катюша, -ответила ей Устинья, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из дома, -чего нам тут вдвоём морозиться? Новости мимо твоей избы никак не пройдут, рано или поздно узнаешь всё.
-Нет, маменька, я с вами постою, в доме-то и вовсе тяжко станет, нет ничего хуже неизвестности, поди уж вскоре выйдут мужики-то наши! И судят, и судят, нет чтобы чем полезным заняться! Ох, чую, Никанор мой наделает дел!
Устинья промолчала в ответ. А что тут скажешь? Оказалась она меж двух огней: с одной стороны, Анфим, с которым не одна пара лаптей истоптана с другой родной сын, кровиночка, рожденный в муках да выпестованный. Не материнское сердце родное дитя враз отринуть, за каждого ребятёнка оно болит. Незнамо ещё жива ли Феша, куда ни кинь всё клин, бедной Устинье всюду камушки.
А в избе в это время ответное слово взял Анфим. Встал он со скамьи, поклонился иконам, перекрестился и начал свою речь, обращаясь к старикам. Говорил он сдержанно. Чуток волнуясь и останавливаясь, чтобы сглотнуть слюну
- Предками нашими сказано: всякий отец дитё своё защищать должен. Взять к примеру волков, али медведей, те потомство своё не только рожают, но и охотиться и добывать пищу учат. А когда время приходит уходят их детёныши в свободную жизнь. Так и людей происходит пришло время отделиться от семьи моей Феоктисте. Ну и что ж, что сердце её выбрало иноверца, все мы одним местом деланы, имеем руки и ноги одинаково что ж за это теперь и в яму сажать? Сами знаете браки такие теперь разрешены всюду, за что же тогда я её наказал? За попрание веры, за ослушание, ибо Бог до людей, а отец до детей!
Но! –он поднял вверх палец и глядя в упор на сына продолжил:
- Киньте в меня камень, кто сам без греха? Нет таковых, я так думаю, что ж вы теперь меня судите? Дочь моя и без того наказана была, епитимью в одиночестве блюла на хлебе и воде, только сын мой Никанор вдруг решил, что этого мало, а вы его поддержали! Конечно, легче за стадом ходить, чем стадо водить, но вы же не телки бессловесные? Посему прошу вас дочь мою простить, погони за ней не снаряжать, а я готов понести вместо неё любое наказание!
-А нам любого не надо, - вклинился в его речь Никанор, выходя в центр избы, -отправляйся в яму заместо свой разлюбезной доченьки! Неси её наказание сам! А мы уж верно и погони снаряжать не станем, да и прощена она будет! Верно я говорю, мужики! –обратился он к присутствующим, те согласно закивали ему в ответ.
-В яму, так в яму –согласился Анфим,- лишь бы Феше Бог улыбнулся. Он, Бог-то, -пояснил Анфим, - со мной завсегда, он поможет, а вы призадумайтесь на досуге, тому ли вы согласно киваете, соглашаясь во всём и не пожалеете ли вы об энтом? Бог вам судья, кокушенцы, а я, как на духу, готов за дочь свою пострадать!
-Жаль, что за меня ты так не страдаешь, -не удержался от злых слов Никанор.
-Делая зло, на добро не надейся, сын, -ответил ему Анфим, снимая с себя одежду и обувь.
Когда люди стали выходить из избы на свежий воздух Устинья даже не всколыхнулась, хотя сердцем сразу почувствовала неладное, а увидев Анфима в одной рубахе и голыми ногами забилась в истерике, бросившись на колени перед ним.
-Это что же делается, люди! Да за какие такие прегрешения мужа моего заарестовали? Креста на вас нет?! –выла она, обнимая того за ноги.
-Встань, Устиньюшка, -попросил её Анфим, -застудишься, -сказал он, пытаясь связанными руками поднять жену.
-Никанор! –выкрикнула женщина, поднимаясь на ноги, -что ж ты делаешь, сынок! Отец ведь он тебе!
Но тот, пряча глаза молча тащил Анфима по двору. Душе его было радостно и маятно. Радостно от того, что выбрали его только что на сборе мужики старостой и наставником, маятно от того, что отец в яме сидеть станет, а ну, как не помрет и разделит хозяйство своё меж всеми сыновьями? Не быть тогда Никанору единоличным владельцем отцовских капиталов. Разные люди на свете живут и ценности у всех разные.
Иные в детях своих души не чают, другие в ремесле, а кто-то жизни своей не мыслит без богатства. Деньги дают им чувство уверенности, защищенности, деньги дают им власть. Что скрывать, богат был Анфим, держали они с Устиньей в своих руках мастерство, приносящее доход. Но более этого всего любили они собственных детей своих. Вот и сейчас не было в Анфиме злости к сыну, смиренно простил он ему прегрешения его и спокойно шагал по снегу к месту своего последнего пристанища.
Яму он не переживёт и на третий день не отзовется на зов сторожа, караулящего его. Никанор не станет противиться и разрешит матери похоронить отца как полагается в собственной домовине, излаженной им много лет назад и которая давно дожидалась своей очереди в сарае. На похороны придёт много кокушенцев, многие жалели Анфима и в тайне проклинали Никанора, успев почувствовать на себе уже норов нового старосты. Устинью, ослепшую от слёз, будут водить по кладбищу под руки, жалея и утешая, но никакие слова не смогут унять её горя.
Вот уже несколько месяцев Феша находилась в забытом Богом месте в доме шороховского ведуна, к которому и дороги особо никакой не было. Первые дни хозяин не отходил от гостьи, пытаясь справиться с жаром, сотрясавшим тело девушки сильной дрожью и лишь когда он спал и ей стало легче выдохнул с облегчением. Он боялся, что раны загноятся, повязки промокали, поэтому тряпки, которыми он укрыл культи менялись каждый день, перед этим они кипятились и тщательно просушивались у печи.
Каждый день Семён осматривал швы ища в них признаки воспаления, расхождения краев или других осложнений, но Бог миловал и отвар трав помогал их избежать. Он заставлял Илью мягкой тряпочкой очищать кожу вокруг швов и через две недели как на них появился струп. Тогда уж Илья начал по указке ведуна легкое увлажнение вокруг шва, чтобы не появились в будущем грубые рубцы на нежной коже девушки.
А ещё Семен изладил кожаный бандаж, чтобы сформировать культи и делал легкий массаж, чтобы улучшить кровообращение в руках Феши. Два месяца жизнь в этом доме крутилась лишь возле неё. Феша страдала и её страдания вызывали в нём физическую боль. Даже в болезни она была хороша, а главное, ему ещё не встречалась в жизни столь упрямая девица, которая стойко переносила все тяготы своего увечья. Девушка испытывала фантомные боли, но при этом улыбалась и старалась быть полезной.
Семён замер, увидев перед собой косулю. Свежее мясо не помешало бы им, хотя запасливые Костоламовы снабдили беглецов в дорогу и в охоте особой нужды не было, но ему было невыносимо в собственном доме. Наблюдая за Ильёй со стороны, он видел, как быстро исчезла вся его любовь. И если поначалу тот, словно на что-то надеясь, неистово ухаживал за Фешей, то после вестей из Кокушек о том, что её отец умер и ему ничто не угрожает и вовсе сник, сдулся всё чаще заговаривая о том, что неплохо бы было им вернуться в родную деревню.
-Станем жить в нашем доме, -неуверенно говорил он, -родители мои помогать тебе станут, обживёмся как-нибудь.
-У меня свой дом имеется, -дергала плечом в ответ девушка, -только дороги нам туда нет, да и твои родители вряд ли примут меня с распростертыми объятиями, зачем им ещё один бесполезный рот, когда свои прокормить не могут? Вас там как горошин в стручке понапихано, детей мал мала, да ещё старики обретаются.
-Так у тебя приданное имеется, деньги, шкуры, тем жить станем, не с пустыми руками явимся, - шёпотом отвечал ей Илья, оглядываясь не слышит ли Семён.
-Надолго ли? Да на такую ораву в твоём доме? У твоего тяти забора хорошего нету, не сподобился изладить, хотя лес под боком, а уж моего приданного на один жевок, -возражала ему Феша, - в отчий дом мне путь закрыт, Никанор не допустит, сам он никогда не успокоится, слишком мстителен, чтобы простить, остаётся только Тобольск.
-Уж лучше синица в руках, чем журавль в небе, -бункал парень, -что мне Тобольск энтот, когда собственный дом имеется?
-Так уж и собственный? –ехидничала девушка, но энтузиазма и оптимизма в её словах с каждым таким разговором становилось всё меньше и меньше. Умная девочка понимала, она калека, обуза и не всякий человек может взвалить её себе на плечи. Одними разговорами сыт не будешь и надо ей как-то учиться, приспосабливаться в тех условиях, что она оказалась. Феша ещё жила надеждами и цеплялась за призрачную свою любовь, но вот Семёну давно всё было ясно.
Оттого и ушёл он сегодня в лес, чтобы не видеть её потухшего взгляда и не слышать умоляющих ноток в голосе девушки. Несколько дней они вели меж собой разговоры, спорили, ссорились, но конец, на его взгляд, был уже предрешён, но Илья всё никак не мог собраться с силами, чтобы взять и уехать. Мучился сам и мучал Фешу и от того было тошно даже ему, Семёну, много повидавшему и казалось ставившему черствым и сухим.
Под его ногой хрустнул сучок, и чуткое животное рвануло прочь, лишая охотника добычи. Вдохнув остро-морозного воздуха, он ударил по березе и зажмурился под отрезвляющем водопаде снега, обрушившегося на него сверху.