Кукушки. Глава 53.
Анфим, вместе с младшим сыном, вернулся домой к вечеру. Он паужнал, когда в избу зашёл Никанор весь день, искавший себе сторонников того, что он назавтра задумал.
-Хлеб-соль, тятя -поприветствовал он отца.
-Едим да свой, -откликнулся тот, запуская ложку в варево, -а ты рядом постой! Сказывай, зачем явился? –вынув ложку из чашки Анфим облизал её и положил рядом с ней на стол.
-Приглашение принес тебе на общий сбор, завтрева состоится в избе Митьки Травникова, все старики приглашены, всё, как положено, -доложился гость, проходя к лавке у печи и усаживаясь на неё.
-По какому поводу встречины? – Анфим и сам уже всё знал от жены и Кати, но хотел услышать это из уст сына, всё ещё не веря, что тот пошёл против отца.
-Там и узнаешь, вопросов много, все решать надобно, да спешно, ибо они ждать не могут. Ты вот лучше скажи, где кобыла наша да сани, что прошлой зимой ты изладил? Не видал я их на дворе!
-Была ваша стала наша, -ответил ему отец,- а отчет пред тобой держать я не обязан! Ты говори, да не заговаривайся! Не родился ещё тот человек, кто наперед тяти своего на рожон полезет. Пока что я глава семьи и мне решать, что и кому продавать!
-Ну это-то понятно, тут уж я промолчу. А что, тятя, ты и про дочь свою меньшую ничего не слыхал?
-А что мне до неё? Отрезанный ломоть. Согрешила с иноверным, пусть хлебает теперь полной ложкой!
-Ой, ли? Будто бы и не знаешь, что сбежала дочь твоя? Сама девка из ямы никак выбраться не могла, помощники отыскались и сдается мне, что ты из их числа!
-Феша сбежала? –на лице Анфима ни одной эмоции не появилось, словно каменный идол сидел, -туда ей и дорога! Мороз и волки доделают то, что и положено для отступницы, а ты, Никанор, ступай домой, пристал я нынче, да и к встрече завтрашней отдохнуть надобно!
Ничего пока не мог поделать сын, не ухватишь отца, не прижмёшь. Гнев человеческий он и обратную силу имеет, общинники за отца и его самого покарать могут, лишить надела земли, скажем или предать анафеме. Оттого и ушёл он покорно, готовясь морально к завтрашнему дню. Устинья, как только сын вышел бросилась к мужу, продолжавшему сидеть у стола.
-Это что же получается, Анфимушка, - спросила она, вытирая в миг появившиеся слезы, -завтрева судить тебя люди станут?
-Может и станут, -устало ответил тот –только страшнее собственного суда нет ничего страшнее, голубушка моя! Как же так получилось, что Никанор наш навроде как чужим стал, словно и не от моего семени и не из твоего лона рожденный? Откуда в нём столько злобы и ненависти к людям? Отчего злобится он чисто цепная собака?
-На иное яблоко взглянешь, Анфимушка, -гладкое да красивое так бы и съел, а внутри его гниль да черви. Недолог век такого плода, опадет с дерева, да и сгниёт махом. Никанор не ведает что творит, кажется ему, что благое дело ради веры совершает, семимильными шагами идёт к собственной могиле, -тихо сказала она, утирая глаза, -забыл сын наказы наши, никакое худо до добра не доведёт. Ложись спать Анфимушка, неузнато какое решение завтра утром сход примет и будет ли у нас с тобой ещё утро это. На всё воля Божья, лишь бы ты да доченька моя живы да здоровы были!
Илье и Феше в этом доме были не рады. Изба, в которой они остановились была мала и неказиста, с полатей на гостей таращились глазенки любопытных детишек, пока хозяин не прикрикнул на них, приказав спать. Хозяйка тенью маячила на скамье, на которой спала, с печи выглядывала старуха и старик в сером и ветхом исподнем. В избе стоял полумрак и несколько лучин, которые спешно зажгла хозяйка, бликами выхватывали со всех сторон нищету.
-Сами видите, места у нас не лишка, -развел руками хозяин, -ложитесь спать на пол, поутру разговоры станем, -он показал на солому, настеленную в углу. Илья, до сих пор державший Фешу на руках бережно уложил её, прямо в тулупчике на неё.
-Подожди чуток, -шепнул он ей, -я кобылу приберу да на место определю. Хозяин пошёл с ним, чтобы указать на навес, под которым можно было оставить лошадь. Распряженное животное с благодарностью уткнулось в торбу с сеном, а мужчины вернулись в дом. На полу было холодно, солома не спасала, и Илья укрыл их овчинкой, которую прихватил из саней.
Спали не раздеваясь, да и сон ли это был? Феша стонала от боли, прикусывая губы и стараясь сдержать звуки, чтобы не мешать окружающим. Чуткий Илья так и не уснул, сам страдая от её боли, словно чувствовал её на себе. Вскоре хозяйка поднялась со своей скамьи, засуетилась у печи, грохоча ухватом и чугунками, изба быстро наполнилась дымом, печь дымила. Кряхтя и кашляя с печи сползли старики, поднялся хозяин и лишь ребятишки, привычном образом спали себе на полатях. Пришлось встать и Илье.
Хозяин был неразговорчив и угрюм, но принесенные Ильей гостинцы вызвали на его лице слабую улыбку.
-Как Анфим Савинович поживает? Как семья его, все ли живы-здоровы? –спросил он его, делая приглашающий жест к столу.
-Живы-здоровы и привет вам, Михаил Кондратьевич передают, вместе с пожеланиями доброго здоровьица вам и вашим домочадцам, -ответил ему Илья, выкладывая на стол замороженные продукты: молоко кругляшом, сало, чутка мяса, крупу. От такого богатства на лице хозяйки проступил румянец, и она ещё быстрее засуетилась у печи заправляя принесенные гостем продукты в чугунки на кашу и кулеш.
-Куда путь-дорогу держите? –продолжал интересоваться хозяин, -по делу или без дела?
-По делу, -коротко ответил Илья, вглядываясь в полутьме избы в угол, где лежала Феша, -в Тобольск едем на постоянное житьё, Михаил Кондратьевич. Тот отмолчался, по известной привычке –не лезть без надобности в чужие дела, ведь за любопытство и спрос может быть.
-Дорога дальняя, да вроде как жена твоя не в себе малость? Слышишь, как стонет? –спросил он.
-Обморозилась слегка, боль покоя не даёт, -пояснил гость, отдохнём с вашего дозволения чуток и дальше поедем.
-Да разве ж так можно? –вмешалась в их разговор хозяйка, -вы на руки её гляньте- кожа черная, не сегодня-завтра помрет жена ваша! Тут без деда Семёна никак не обойтись, только чужаков он вряд ли примет, -сказала она.
-Кто таков этот дед Семён? –Илья обеспокоенно посмотрел на Фешу, которая в очередной раз сильно застонала от боли.
-Ведун местный, -неохотно ответил ему отец хозяина, который спустившись с печи пристроился на скамье у стола, -не всякого привечает иным от ворот поворот показывает, бирюком живёт, на отшибе у леса. Охотой промышляет в основном, тем и живёт, -пояснил он.
-Примет ли нас? –спросил Илья, обращаясь к Михаилу Кондратьевичу.
-Не могу познать, –пожал плечами тот в ответ, -что у него на уме одному Богу известно, уж очень он нелюдим, но люди сказывают, что с того света иного возвращает!
-А я всё же попытаюсь с ним договориться, -решительно сказал Илья, вставая, -мне бы только дорогу указать, да за женой моей присмотреть пока я отсутствовать буду, а уж я в долгу не останусь, -пообещал он.
Ведун действительно жил на отшибе и ни одного следа не было к его дому, словно никто и никогда и не приходил сюда. Пробираясь по сугробам и проваливаясь в снег Илья наконец-то добрался до его избы. Двор ведуна был обихожен, снег убран, крыльцо подметено, а в самой избе было свежо и чисто: деревянные полы и стол были выскоблены добела, печь побелена, вдоль стены и под потолком развешены были пучки трав и холщовые мешочки с чем-то тяжелым.
Зайдя в дом, Илья по привычке перекрестил лоб и лишь только после этого взглянул на хозяина. Дедом его назвали преждевременно, видимо из-за густых седых бровей и окладистой белоснежной бороды, скрывающей возраст человека, стоявшего перед ним. На нём была простая, с вышивкой рубаха, портки и могучий крест на толстой веревке, теряющейся под длинными волосами на массивной шее.
-Мир вашему дому, - склонил голову перед хозяином Илья.
-С миром принимаем, -ответил ему хозяин, отступая назад и делая шаг назад, -давненько ко мне гости не жаловали, да ещё и не с наших краёв, -сказал он, жестом указывая, что гость может присесть.
-А как догадались вы что я не из вашинских? –спросил Илья.
-Хоть в усторонке живу, но все вижу, -ответил ему Семён, -а вот по этой вышивке сужу, из Кокушек ты пожаловал, только там такой орнамент имеется. Говори по какой надобности ко мне заглянул, да врать не смей, я ложь и под землёй вижу!
Запинаясь, без утайки, Илья рассказал всё как есть. Хозяин слушал внимательно, задавая по ходу рассказа свои вопросы, а когда тот закончил спросил:
-А жил при семье Костоламовых дед Дмитрий Иванович? Илья кивком подтвердил свой ответ.
-Не в оплатном долгу я пред ним, жизнью обязан, видать пришёл и мой черед долг свой вернуть. Он помолчал, потом, спустя минуту, добавил:
-У кого сила-у того и власть. Видать Никанор этот много силы заимел, раз против отца пошёл. Девицу твою я посмотрю, только сдаётся мне, что ей уже ничего не поможет. Ты вот что, возвращайся к Михаилу, да вези её сюда. Накажи ему, кто спрашивать станет вас, чтоб молчал, да пригрози, мол, если язык распустит дед Семён проказу нашлёт на всю семью его, так надёжнее будет. Человек слаб, а язык враг его, впереди ног бежит, дело догоняет. Да с лошадью по снегу поаккуратнее, она тебе ещё понадобится, -сказал он, поднимаясь со скамьи.
С трудом, распрощавшись с хозяевами и передав им слова ведуна, те были рады избавиться от таких гостей он перевез Фешу в новый дом. Увидев её тело тот лишь вздохнул, счет шёл на часы девушка была очень плоха. Он распорядился положить гостью на скамью, затем, раздев до нижней рубахи они вдвоем переложили её на стол. К счастью Феша находилась без сознания и Илье казалось, что и дышала она через раз.
Ведун достал острозаточенный топор, белые тряпицы, ещё какие-то инструменты, от одного вида которых ему стало дурно, но дальнейшее происходило без него, ведун выгнал Илью во двор, и он не видел, как отделил Семён от тела пораженные кисти и как обработал менее пострадавшие ноги и тело. Слышал лишь, как заходилась страшным криком Феша и как замолчала, провалившись в спасительное беспамятно.
Когда ведун вышел на крыльцо вслед за ним на морозный воздух выползло и белое облака пара, пахнущее болью, кровью и травами. Ведун был спокоен и только мокрая рубаха, прилипшая к его спине, говорила о том, как нелегко ему далось действо, что проходило в избе. В руках он держал бадейку, прикрытую сверху тряпицей, которую поставил возле крыльца. После он распрямился, вдохнул полной грудью, наслаждаясь морозным воздухом.
-Быть твоей невесте без рук, - Илья при этих словах вздрогнул и передернул плечами, - ноги, дай Бог сохраним, да молиться станем, чтобы хуже не стало, боюсь зараза уже по крови ходит, как бы не померла девица-то! А ты не стой, не стой, голубчик, заходи в избу-то, спит она, маковым отваром уморенная. Если к утру жива останется, значит жить долго будет, хоть и без рук, а ежели нет, то в Шорохово навеки останется. Да ты слёзы то утри, мужик всё же, да молись, чтоб жива твоя зазноба осталась!
-Как же она без рук жить станет? – растеряно спросил его Илья с дуру поднимая тряпицу на бадейке и заглядывая в неё. От увиденного ему стало дурно, и он осел в сугроб, пытаясь вдохнуть в себя воздух.
- Руки что? Руки те не главное, лишь бы человек хороший был, -сказал ведун, подхватывая руками снег и вытирая им взмокшее лицо.
-А человек ко всему приспособится, было бы желание. А ты, парень хорошенько подумай, да сам выбери себе дальнейшую судьбу, время у тебя ещё есть. Озяб я, идём в избу, почаевничаем малость, -сказал он и развернувшись на ступенях крыльца зашел в дом. Спустя минуту за ним поплелся и Илья.