Как-то читала статью в Vanity Fair про Джонни Деппа (2011 года), которую написал Ник Тошес – из которой я как раз и узнала, что актер и писатель дружили, – и подумала, что узнала бы этот стиль письма, будь текст и не подписан.
Кратко напомню: Ник Тошес – это журналист, писатель, поэт и биограф. В его библиографии семь художественных произведений, первое опубликовано в 1988 году, последнее – в 2015. Роман “Рукою Данте” был четвертым в этом списке, он вышел в 2002 году.
3 сентября 2025 года на Венецианском кинофестивале состоялась премьера одноименной экранизации. По сюжету писатель Ник Тошес будет нанят преступниками для установления подлинности рукописи “Божественной комедии” Данте Алигьери.
Вообще роман “Рукою Данте” меня впечатлил, хотя сначала шокировал. Во-первых, он начинается не с главного героя Ника, а с главного наемника Луи, который исторгает пошлости в каждой своей реплике и сцене, и по описанию представляется отвратительным человеком. Кстати, Джерард Батлер исполнил эту роль в экранизации просто потрясающе. Это уже такой смирившийся со всей мерзостью мира человек, что сам стал таковым, у которого нет ни семьи, ни любимых людей, а только пистолет, которым он пользуется, особо не анализируя последствий.
Во-вторых, роман не поделен на главы, повествование перетекает от одного к другому действующему лицу и из современного Нью-Йорка в Италию XIV века так, как ему вздумается. В первый раз трудно понять, почему вдруг пошлость и грубость резко сменяются поэтичными формулировками.
В-третьих, в романе есть части, полностью посвященные философским размышлениям о том, как возникают ошибки в понимании каких-либо слов – развороты напоминают учебник забытых языков (ну, не знаю, как это еще назвать).
В-четвертых, размышления Ника кажутся пространными, в первый раз тоже не так просто установить эмоциональную связь с ним.
Пусть это и шокирует поначалу, но плохого в этом ничего нет. В этом стремлении сделать текст, который не пытается кому-то угодить, прослеживается настоящая смелость писателя. Это прямо-таки заявление. И постепенно я втянулась, а при повторном чтении текст стал раскрываться по-новому.
Потому я решила сделать эту заметку с отдельными цитатами из романа. Тем более, мне очень хочется поддержать экранизацию, которая так бесславно была принята в Венеции. Критики оказались очень жестоки и непримиримы. Повторю снова очередной раз – я “за” этот фильм.
Первое появление Ника Тошеса в романе
После того, как текст познакомил читателя с Луи, он перешел к Данте на короткий момент, а потом вступил и сам Ник. Он недалеко ушел от Луи в своем отношении к миру. Разница в языке – Ник все же писатель и он использует более изысканные фразы, в то время как Луи ограничивается по большей части одним словом, чтобы описать свои эмоции.
Мрак. Слово настолько древнее и затертое, что почти утратило смысл. И тем не менее снова и снова меня влечет к нему. [......] Так что и с вами я буду говорить такими вот словами, говорить из древнего затертого мрака, заслоняющего теперь древний затертый свет, древнее затертое счастье, древнюю затертую любовь и древнюю затертую радость.
Так как терять мне уже нечего, то я поворачиваю ключ и распахиваю двери моей церкви, ничего не скрывая и не боясь никакой правды. Я не стану утруждать себя подбором слов. Такой труд, как и прекрасный день, с которого начнется мой рассказ, уже не для меня.
Кстати, фраза “Я не стану утруждать себя подбором слов” удивительным образом отображается во всей экранизации. Как и Джулиан Шнабель, ее режиссер, сказал на пресс-конференции в Венеции, что фильм нужно чувствовать, так и фраза ненавязчиво призывает к этому.
Описания
Выше я сказала, что в романе есть части с философией, но также Тошесу очень здорово удаются описания – природы, чувств и окружающей его среды. Что касается последнего, то вот пример:
Днем я спасался от духоты и зноя, находя убежище в парикмахерской на калье Обиспо, заведении, ведущем свою историю со времен конквистадоров. Разгуливая среди уличных торговцев, теснившихся в тени аркады, я искал следы прежней Гаваны, той, что умерла вместе с режимом Батисты. И в первую очередь меня интересовали fichas casino, фишки из старых казино. Но мои расспросы о такого рода вещах смущали и беспокоили торговцев, потому что сами такого рода вещи являлись артефактами запрещенной истории. В конце концов один смельчак все-таки позвонил куда-то, а потом, получив назначенную плату, дал мне адрес и имя человека, которого охарактеризовал как историка-изгоя и коллекционера.
Еще меня трогали анатомические подробности, мне кажется, Ник Тошес точно подбирает формулировки, чтобы описать то или иное явление:
Однажды, давным-давно, меня пырнули ножом. Лезвие вошло в запястье, но рана меня не встревожила, потому что кровь почти не текла. А потом рука похолодела, распухла и посерела. В больнице врач – или по крайней мере какой-то парень в белом халате – сказал, что все дело в закупорке вен и что от этого можно умереть. И еще он попросил меня свести вместе кончики большого и указательного пальцев моей гротескно распухшей руки.
Я заставил их сблизиться на расстоянии двух дюймов друг от друга, и тогда он сдавил мою руку обеими своими. Кровь ударила в потолок. Потом парень зашил рану.
Стилю Луи тут уделяется внимание. Он и сам неплохо разбирается в одежде (если судить по тому, что он точно определил, какой брэнд костюма и туфель у итальянского библиотекаря), и похоже, это не просто решение портного выбрать какой-либо цвет или фактуру ткани:
Луи зашагал по улице. Он не стал ни застёгивать рубашку, ни заправлять её в брюки. На нём был прекрасный пиджак из прекрасного хлопка и распрекрасного шёлка, тот самый, за который он выложил две штуки в Милане. Пиджак сшил на заказ по мерке один портной – как там его звали? – сшил из сине-зелёного, цвета морской волны, почти невесомого материала. Луи не чувствовал его на плечах, но ощущал оттягивающую карман тяжесть.
Это был его любимый пиджак. Такой можно носить с чем угодно, не замечая, что что-то носишь, и только тот, кто знает толк в классных вещах, мог бы оценить настоящее качество. И ещё пиджак подходил под цвет его глаз.
Ник – жесткий и непримиримый
Литературный Ник Тошес – очень жёсткий, непримиримый, он резко критикует все вокруг. Возможно, не все, что изложено в романе, являлось точной копией мыслей реального Тошеса; возможно, литературный Ник стал безопасным способом высказаться. Но от Ника досталось и Богу. В романе он рассказывает историю, как он обрел и потерял дочь. После того, как ее не стало, он теряет веру во что-то светлое, в Бога в том числе, называя его “жидом в подгузнике”. Джулиан Шнабель смягчил реакцию Ника в экранизации. В фильме лишь считывалось, что он не понимает его действий, а в романе это преподнесено так:
Я стоял перед старинным распятием, тем, что привезла издалека моя бабушка. […] И тогда, глядя на эту штуку на стене, я сказал, очень медленно и без всякой злости: “К чёрту тебя, Бог. Пошёл ты”.
В то время гeрo*н продавали в таких пакетиках, помеченных красными буквами DOA. Через пару дней я обмазал один такой пакетик резиновым клеем и приклеил его к тому месту, где резная повязка прикрывала священные причиндалы висевшего на кресте жида.
Так что, как уже было сказано, с дочерью я примирился. Других кровных родственников у меня не осталось.
Мать умерла. На хрен вас! На хрен того жида в подгузнике, прибитого к кресту.
О любви Тошеса к Данте
К слову, Джулиан Шнабель перенес сцену с разглагольствованиями Ника в самое начало и вставил в нее микрошутку. В романе Левша просто слушал Ника, а в фильме он спросил, кто такой Данте. Может показаться странным, но кто-то и правда не интересуется в наше время этим поэтом и не знает его. Получается, даже память об этом поэте сама по себе может оказаться не меньшей ценностью, как и оригинальная рукопись.
В романе эта сцена описана так:
Левша хорошо знал о моей одержимости Данте. Во времена совместного беспробудного пьянства он нередко сидел, молча кивая и изображая интерес, пока я разглагольствовал о том, что почитал тогда самой прекрасной, блаженной эманацией человеческой души: для него важны лишь он сам и выпивка, а все остальное только часть ничего не значащего мира где-то там, за пределами всепоглощающего напитка. И все же Левша помнил ту пьяную болтовню о Данте.
- Он спросил, не хочу ли я разбогатеть.
- О, такое желание может появиться.
Абрикос в руках Данте
В романе у меня есть два любимых момента – когда Ник качается в гамаке на берегу моря и когда Данте приходит на старое кладбище и любуется игрой света на кожице абрикоса, который прихватил с собой. Если гамак в экранизации есть, чему я очень рада, но вот абрикоса нет (только юный Данте под деревом).
О гамаке я упоминала в статье Портер героя, про абрикос напишу здесь:
Он вдохнул воздух и в этот прекрасный миг почувствовал в себе любовь: к укрывающим от солнца листьям над головой, к траве вокруг и к умершим, покоящимся под ним. И, почувствовав в себе любовь, помолился о том, чтобы она распространилась из него на весь мир, вверх, в стороны и вниз.
В разрыве серого появилось солнце, и его мягкий свет, пройдя меж густой листвой и ветвями, упал на поэта яркими пятнами. Он достал из мятой сумки абрикос и залюбовался игрой света на его кожице, золотистой нежности одного на золотистой мякоти другого. Apricus, самое прекрасное и тонкое из всех латинских слов для обозначения света природы.
На вкус абрикос оказался таким же восхитительным, как и на вид. Наслаждаясь его мякотью, поэт размышлял об истертых временем надгробных камнях, их разнообразных углах наклона, вызванного подземным распространением мощи великого дерева…
Спасибо за внимание.
***
Обзор фильма: