*Необходимое предисловие
На этой неделе в сети появились новые изображения из криминального триллера “Рукою Данте” Джулиана Шнабеля. Они оказались чёрно-белыми (можно полагать, он решил сделать фильм в двух цветовых палитрах, потому что первое официальное изображение для Венеции всё же в цвете).
Благодаря им мне удалось увидеть образы Луи Брунелешеса (в исполнении Джерарда Батлера), Розарио (в исполнении Джейсона Момоа; хотя я думала, что именно он будет Луи), пары Ник и Джульетта (в исполнении Оскара Айзека и Галь Гадот), отдельно Ника Тошеса (Айзек) и дяди Кармина (в исполнении Аля Пачино), но в романе его имя не упоминается. И точнее – в романе это криминальный брат дедушки Ника. “….я нашёл его в гараже. В этом гараже никогда не стояла ни одна машина, а вот брат дедушки пропадал там частенько, хотя сам гараж ему не принадлежал. Мой родственник сидел на стуле, в шортах-бермудах, старых, без шнурков туфлях из крокодиловой кожи, надетых на босу ногу, и в белой рубашке, не застёгнутой и не заправленной. На голове шляпа, сдвинутая не набок, а на затылок. Во рту верёвка. В общем, он выглядел как обычно”.
Я очень жду этот фильм, о чём уже говорила не раз. Меня впечатлило, как Оскар Айзек выглядит в образе Тошеса, передавая всем своим видом настроение героя, которое формируется при чтении романа. Мне захотелось написать статью-знакомство о главном герое романа “Рукою Данте”. Думаю, раз этот фильм наконец получил место в программе фестиваля в Венеции после долгого пути, это будет логично и уместно.
Правда, моя радость омрачилась. На следующий день, 12 августа, после публикации новых изображений я узнала, что это – скриншоты, сделанные из слитого файла фильма (водяной знак for screening only должен был меня насторожить). Кто-то совершил этот неприятный безжалостный поступок за две с половиной недели до премьеры фильма (напомню, она состоится 3 сентября) и ещё до того, как фильм получил дистрибьютора.
Видео на какое-то время в этот день даже появлялось и в двух аккаунтах ВК.
Пусть мой текст в таком случае будет поддержкой этого проекта. Прочитав роман и сопоставив изображения с текстом, могу сказать, что настроение они передают, работа проделана огромная и внимательная.
Для начала – сюжет романа
В руки нью-йоркских бандитов попадает рукопись “Божественной комедии” Данте Алигьери. Конечно, они хотят выгодно её продать, чтобы обеспечить себе безбедное будущее. Но им нужно провести экспертную оценку – подлинная ли это рукопись. За этим они обращаются к писателю Нику.
Особенность повествования в том, что в нём переплетаются прошлое и будущее, XIV и XXI века, но складывается впечатление, что времена не сильно меняются, если говорить исключительно о взаимоотношениях людей.
В романе описывается история Данте Алигьери, его работа над поэмой “Божественная комедия”, его взаимоотношения с Джеммой Донати и Гвидо Кавальканти. Эта история дополнена фантастическим “декором” – божественными видениями, которые Данте получал во время написания своего шедевра.
Писатель Ник Тошес – главный герой романа
Литературный герой Ник Тошес – это дублёр самого писателя. В чём-то он похож на настоящего Ника, но в целом это вымышленная история о писателе, которая служит комментарием к тому, как люди одержимы историческими артефактами и как они превращают их в товар. Но при этом могут открыто осуждать современный мир, ставший заложником капитализма.
Нику Тошесу из романа 53 года, он появляется в повествовании полностью разочаровавшимся в жизни, потерявшим крохи надежд и веры во что-то светлое, при этом он хранит в памяти постыдный секрет, появившийся у него в шестилетнем возрасте, незадолго до первого причастия.
“Жизнь моя на этой земле не была обделена светом, счастьем, любовью и радостью. Но эти слова тоже слишком стары и затерты и почти утратили смысл. Сейчас наконец мне комфортно с ними, я свыкся с ними, как свыкся со всем старым и затертым, со всем, что почти утратило смысл”. А, значит, он стал свободным от оков. “Когда-то я сам думал о мире и человечестве, но то время прошло”. Ник верит, вернее – чувствует, что Бог сохранил его среди живых не просто так, а для чего-то, несмотря на то, что сам он признаёт себя непригодным к употреблению.
Он покинул Нью-Йорк месяц назад, проехал через Юкатан, в Канкун и на некоторое время остановился в Гаване на Кубе, а оттуда отправился дальше на юг, в Кахо-Ларго.
Иногда Ник напоминает Отара Кушанашвили и Чарльза Буковски (неудивительно, что он мне так нравится) – из-за того, как резко он формулирует свои мысли о жизни, себе и профессии, часто переходя в пошлость (дело не в том, что мне так уж хотелось трa*аться – я немало пожил, немало повидал и был к этому времени прожженным трa*альщиком, настоящим знатоком этого дела; но даже если мне не хотелось трa*аться, я хотел быть в состоянии делать это); а иногда Пашу Техника – думаю, лучше аналогии не подобрать, когда прочитаешь опыт выживания литературного Ника после количества употреблённого и реабилитационных центров, где его возвращали к жизни.
Вообще Ник Тошес предстаёт как выживший в жестоком мире, он действительно больше похож на символ, чем на живого человека. Тело Ника постепенно умирает – он сам это признаёт. В молодости его пырнули ножом (на запястье у него шрам); в Кахо-Ларго он сильно травмировал колено, когда катался на мотоцикле, и воспаление дошло до гангрены; у него диабет, который практически отобрал у него мужскую силу, “потом откукарекал мой петушок” или “карандаш больше не пишет”, как об этом говорит Ник. Ему диагностировали диабет на поздней стадии, после того, как он забеспокоился, что за три месяца сбросил почти 23 килограмма, и “решил, что умирает”.
И – годы алкоголизмa и употребления запрещённых веществ. Помимо таблеток и пива он пропускал пару бутылок скотча и употреблял пару пакетиков дyри, при этом он практически не ел, а только перехватывал по чуть-чуть. Еда была для него тем же, что и порошок – средством удержаться на ногах, чтобы больше выпить. “То, что я съедал и ухитрялся удержать, лишь усиливало мою способность принять ещё больше спиртного в последующие ночь и день”. Это уже прямо актёр Ричард Бёртон, не меньше; для того бутылка водки считалась трезвым днём. Ник прошёл множество реабилитационных центров, куда его доставляли в таком состоянии, что врачи готовы были выписать свидетельство о смерти, не дожидаясь, когда он откроет глаза. Они не верили, что он сможет выжить, считая, что это тело покинет центр, будучи покрытым простынёй. В романе есть момент, когда Ник описывает случай, как узнавший его историю употребления наркоман расплакался от жалости; при этом у самого парня анамнез не лучше – у него лопнули почки от передозировки крэкoм и ему пришлось провести долгое время на диализе.
При этом, неся в себе – совсем не старом мужчине – опыт, превышающий цифру возраста, Ник ещё способен замечать прекрасное. Описания мест, где он скрылся от Нью-Йорка, сделаны красиво, и они иллюстрируют его чувство прекрасного и искру жизни в этом полумёртвом теле.
Например (просто мне очень нравится эпизод, когда он качался в гамаке):
“Во мраке ночи, лежа в гамаке, я почувствовал, что странная жажда в крови затихла, как раньше затихла другая жажда, жажда исцеления, утоленная теплым молоком свежесрезанного кокоса, принесенного мне добрым юным незнакомцем. Во мраке ночи, в гамаке, я ощутил море как великого древнего старца, как великого незнакомца, существующего вне понятий добра и зла, чье проникновение в меня неподвластно моей воле и недоступно моему пониманию”.
***
“Покой этого места, прекрасная умиротворённость всего сущего были сродни буйству цвета. Quietus: освобождение от жизни; смерть или то, что приносит смерть. Ни в английском, ни во французском нет слова, которое в достаточной мере передавало бы этот нюанс мягкого освобождения от того, что часто вселяет страх”.
***
“И да, гамак. Каждое утро я неспешно прогуливался по извилистой тропинке, бежавшей между кустами красного хмеля и розовой бугенвиллеи, алых ноготков и белого гибискуса…… и других растений, названий которых я так и не узнал. Так вот, эта-то тропиночка, протоптанная посреди сказочной красоты и очарования и начинавшаяся от мостика, вела к уединённому пляжу, где между мощными деревьями таману висел один-единственный гамак”.
Кстати, любопытная вещь получается: роль Ника Тошеса в грядущей адаптации исполняет Оскар Айзек, и в этом же году выходит ещё один фильм с ним в главной роли – “Франкенштейн”, в котором он воплотит образ учёного Виктора Франкенштейна. Виктор был одержим идеей оживления мёртвого тела, зарождения в ней искры жизни. То есть в одном фильме он будет оживлять мёртвую плоть, а в другом – он сам будет этой плотью, в которой чудом жизнь всё же упорно теплится.
Что точно совпадает в образах настоящего и литературного Ников Тошесов, так это профессия писателя и увлечение поэмой “Божественная комедия” Данте Алигьери (и личностью поэта) и, разумеется, почитание их. В романе говорится: “Писательское ремесло становится привычкой, от которой не так-то просто избавиться. Этот погонщик не слезет с вас до смертных мук. Возьмите хотя бы умирающего Генри Джеймса. Разбитый параличом, пускающий слюни, бормочущий нечленораздельно: “Ну, наконец-то что достойное”.
Ник пришёл к выводу: “большая часть написанного, самое важное и самое почитаемое – это не более, чем искусная продажа себя”.
Личная жизнь литературного Ника
Ник Тошес был один раз женат (это совпадает с настоящим писателем). Но в романе даже не упоминается имя бывшей жены, так как Ник называет ту женитьбу одним из наименее значимых и памятных событий в его жизни, мимолётным увлечением. Он пишет “увлечение”, потому что даже в период писательства “никогда не опускался до употребления слова “отношения”, ставшего для меня частью стерильно скучного Словаря Стиля Жизни сегодняшнего человечества, совершившего гигантский прыжок к посредственности и убогости”.
До женитьбы Ник встречался с женщиной, которая от него забеременела. Он с лёгкостью бросил её, сказав, “что твоё, то твоё”. Имени той женщины он тоже не назвал, но точно помнил, что зачатие произошло 20 июля 1969 года, когда американцы высадились на Луну – когда человек и человечество осквернили Луну.
Со своей дочерью Ник всё же познакомился через шестнадцать лет (согласно биографии настоящего Тошеса, у него не было детей). “Она была дочерью Божьей милости и материнской доброты. От меня ей досталась лишь смутная меланхолия, безымянный призрак давнего летнего дня, призрак чего-то, в чём не было ни милости, ни доброты”. Он называл её ангелом и полюбил безмерно. И решил выплатить на её счет все деньги, которые заработал благодаря своей писательской деятельности. Тем не менее, его счастье отцовства длилось мало. Девочка поступила в Принстон; а вскоре её убили. Убийцу так и не нашли. “Я поцеловал ее, и гроб закрыли”.
На момент, когда развиваются события в романе, у Ника Тошеса есть Джульетта, девушка из Милана. Его любовь с первого взгляда. Жизнь после смерти. Эта сюжетная линия – как луч света в его тёмной жизни. Как просвет оптимизма, что Бог действительно готов подарить последний шанс на счастье.
Ник Тошес и “Божественная комедия”
В этом настоящий писатель и его литературный двойник совпадают. Они оба одержимы Данте Алигьери. Ник работал над собственным переводом поэмы более двенадцати лет. За это время он начал неплохо разбираться в Данте, как в человеке.
И за это время он рассмотрел недостатки и в авторе, и в поэме. Данте не был ангелом, а у поэмы был недостаток в форме. Данте выбрал такую ритмическую и метровую клетку, в которой просто не могло существовать никакое величественное творение. Постепенно Ник пришёл к выводу, что эпопея с Беатриче – “банальная, смешная и нудная тягомотина. Похоже, такого же взгляда придерживался и Ботичелли: в его набросках “Рая” фигура Беатриче становится все более и более чудовищной, разрастаясь до неприличных размеров, и сам Данте кажется рядом с ней карликом”.
В итоге, став для него менее величественно как поэтическое произведение, “Божественная комедия” предстала как величественный монумент недостижимости и тщетности самых возвышенных и благородных творческих устремлений человека. “Когда-то я ее любил. Теперь она мне нравится”.
Кстати, момент с гамаком взят из реальной жизни самого писателя. В интервью он рассказал, что однажды загорал на полуобитаемом пляже и ему в голову пришла идея соединить две истории, разделённые 700 годами. Две истории, связанные с Данте, и сделать это так же своеобразно, как сам Данте.