Нина шла домой, расстроенно опустив голову. В одной руке крошечная теплая ладошка Матвейки, а в другой — «драгоценная» сетка с молочной кухни. Шла она очень медленно, внимательно приглядывая, как сынишка вышагивает по брусчатке тротуара и следя, чтобы он ни обо что не спотыкнулся.
Матвей рано встал на ножки. Ему еще и девяти месяцев не было, как мальчик начал делать первые робкие шажки. Нина замерла, увидев, как ребенок поднялся и попытался ходить, неуверенно покачиваясь. Оторвал ручонки от железного столбика кровати и сделал шаг. Конечно, сразу начал падать. Нина подхватила, прижала его к себе с радостью и горечью одновременно. Горечь от того, что Вася не видит, как его сын начинает ходить. Вася всегда в мыслях и в сердце!
Нина все еще кормила Матвейку грудью, но, понятное дело, молока не хватало. В городе начались перебои с продовольствием и молодая женщина не доедала, старалась экономить. Худенькая от природы, она уже не могла прокормить своим молоком такого крепыша, как Матвейка.
Вся надежда на молочную кухню. Там, по-прежнему, по справке педиатра выдавали простерилизованное молоко, полпачки смеси на неделю, творожок и фруктовые смеси. Однако сегодня серьезная женщина в белом халате и чепце, что была на раздаче, выдала лишь половину нормы. Увидев справку от педиатра, которую настойчиво показывала молодая мамаша, устало пожала плечами.
— Знаю я все, знаю! Но у нас тоже с поставками сейчас туго. Выдам вам всю норму, другие останутся вообще без ничего.
— Но как же? Тут же на неделю. Нам не хватит! — испуганно вопрошала Нина.
— Тяните! Что я могу для вас сделать? У меня у самой внучка, и она тоже получила неполный паёк. Ходят слухи, что дальше будет ещё хуже.
Понятное дело, Нина очень расстроилась. Осторожно несла сетку со стеклянной тарой с питанием для Матвейки, и иногда, когда ребёнок уставал, брала его на руки. Они уже подходили к своему дому с резными узорами на ставеньках. Вася сам вырезал, неумело, кое-где неровно, но он очень старался сделать их дом красивым. Дом, в котором жило счастье до прошлого лета.
Нина глянула на дом и заторопилась, увидев, что возле окошка стоит знакомая почтальонша — крепко сбитая женщина с темным пушком над верхней губой и огромной сумкой из коричневого кожзама через плечо.
Нина заспешила, схватила Матвейку на руки, не обратив внимание на недовольный писк ребёнка. Он хотел идти ножками. Но не сейчас! Сейчас они заберут у усатой почтальонши письмо от папы!
Нина уже ликовала, уже представляла, как впивается глазами в знакомый почерк любимого, как впитывает каждую строчку, каждое слово.
Почтальонша всегда улыбалась, отдавая треугольники солдатских писем. Ей нравилось приносить весточки с фронта, нравилось видеть загоравшиеся радостью глаза. И то, что сейчас эта крепкая женщина с сильными ногами, отматывающими километры в течение дня, хмуро отводит глаза, Нина не заметила. Она уже поставила на брусчатку ребенка, уже тянула свободную руку, в которую почтальонша положила конверт вместо треугольника.
Конверт с напечатанными на печатной машинкой буквами адреса и фамилии.
Почтальонша прекрасно знала, что в этом конверте, поэтому заторопилась, спеша уйти от чужой беды. Как любила она приносить солдатские письма, так же не любила приносить похоронки.
Нина покрутила конверт в руках, сунула его в карман широкой юбки с плетеным ремешком на худенькой талии и завела ребенка в дом. Она грамотный человек, учительница, знает, в какое время живет. Представляла себе, что может оказаться в конверте. Представляла, но отказывалась принимать. Только не это! Там что-то другое. Возможно, Вася ранен, и письмо из госпиталя.
Всё, что угодно, только не похоронка!
Она аккуратно поставила сетку с молочной продукцией на стол, сунула Матвейке в руки деревянную лошадку, что выстругал сосед, дед Митяй, и только после этого, осторожно, словно боясь обжечься об него, надорвала конверт. Вытащила похоронку, пошатнулась. Чтобы не рухнуть на пол, опёрлась двумя руками о край стала. Худенькие плечи дрогнули, дрожь волной прошлась по всему телу, и Нину заколотило, словно в лихорадке. Она сдерживала сдавленный крик, что рвался из груди. Сдерживала, чтобы не напугать Матвейку. Похоронка, выроненная из рук, спланировала на выдраенные до блеска деревянные половицы. Матвейка отбросил лошадку и заковырял к заинтересовавшему его белому листку. Мальчик попытался взять его своей пухлой ладошкой, и тут Нина уже не выдержала.
— Нет, не трогай это! Нельзя! — утробно застонала, хватая похоронку.
Схватила и вдруг остервенело начала рвать её на мелкие, мельчайшие клочки. Рвала, разбрасывая их по столу и повторяя:
— Неправда! Это всё неправда! Это ошибка! Наш папка жив, слышишь, Матвейка? Он жив, твоя мама это точно знает! Ты даже не сомневайся.
Мальчик озадаченно смотрел на маму. Она не дала ему поиграть листочком, к тому же говорит очень необычно, словно чужим голосом.
Нина убеждала саму себя. Матвей не понимал сказанных ею слов, но проговорить нужно было вслух. Все проговорить, что думала.
— Я бы почувствовала. Я бы наверняка почувствовала! Мой Вася вот тут, — Нина постучала кулачком по груди. — Он в самом сердце, и если бы его не стало, сердце бы заболело, заныло, остановилось, в конце концов! Не было этого, значит, Вася жив. Слышишь меня, Матвейка? Наш папка жив, он обязательно к нам вернется. Он еще возьмет тебя на руки, подкинет в воздух. Ты знаешь, какой он у нас хороший, самый хороший на свете! Он жив, он ходит сейчас по нашей земле, дышит одним с нами воздухом, я это чувствую. А это, это всё ошибка.
Нина суетливо начала собирать со стола обрывки похоронки. Всё, до самого крошечного клочка отнесла к холодной, нетопленной несколько месяцев, в связи с тёплым временем года, печи. Вытряхнула обрывки в неё. Однако, этого молодой женщине показалось мало. Она суетливо забегала по комнате, ища спички.
—Это надо сжечь, обязательно сжечь! Я сожгу, и мы с тобой, Матвейка, будем дальше ждать нашего папу. Мы никому не скажем об этой бумажке. Люди-то, гляди, поверят. Но мы-то с тобой точно знаем, что наш папка вернется. Будем жить и ждать его, как и раньше. И обязательно дождёмся.
Нина сожгла обрывки и сразу успокоилась. Вытерла с глаз невольно набежавшие слёзы и принялась кормить сына. А потом села писать мужу очередное письмо. Письмо на адрес несуществующей, разбитой роты, которому не судьба была дойти до адресата. Выживших в роте не было.
Так телеграфировали партизаны, вышедшие из леса на место недавнего боя. Территория была оккупирована немцами, и все, что могли сделать партизаны, это глубокой ночью устроить из полуобвалившегося окопа братскую могилу. Захоронить погибших красноармейцев хотя бы так, в ночное время, воровато озираясь и все время ожидая гула немецкой техники.
И уже потом, спустя три дня, партизаны наткнулись в лесу на контуженного обессиленного солдата с обезвоживанием. Они сделали волокуши и доставили бойца до своего лагеря.
Молодой солдат был без сознания и вдруг начал бредить, прямо в шалаше, где пыталась оказать ему помощь женщина средних лет по имени Лида.
Лида овдовела еще до войны и всей ее семьей был двадцатилетний сынок, удравший добровольцем, не дождавшись повестки. Месяца не прошло, как Лида получила похоронку и ушла к партизанам. Не было у неё медицинских знаний, но именно она, умудрённая жизнью, оказывала помощь раненым партизанам. Найденным в лесу солдатиком занялась тоже она. Поняв, что у него жар, положила на лоб мокрую холодную тряпку, старалась напоить травяным отваром из железной кружки.
Выпала эта кружка из рук женщины, когда солдатик начал бредить. Громко, на весь лагерь, хорошо поставленным голосом, он начал говорить по-немецки.
Содрогнулись партизаны.
Командиром у них был бородатый Митрофан, тот, что нашёл солдата в лесу. Партизаны кинулись к нему.
— Ты кого приволок, Митрофан? Это же фриц. Слышишь, как гавкает?
— А я его ещё обтирала, травками напоить пыталась. Тьфу! — сплюнула на землю Лида, горячо ненавидевшая фашистов.
— Да как же фриц-то? — оправдывался Митрофан. — Быть того не может. Я ж его карманы проверил, документик нашел. Вот, смотрите, рядовой Алексеев. Тут и фотокарточка имеется. Я сверил, это он.
— Подумаешь, фотокарточка! Фотокарточку и переклеить можно. Немец это, диверсант, под нашего косит. Мужики, тащите его из шалаша. Сейчас мы расстреливать фашиста будем.
— А может, лучше повесим? Вздёрнем на дереве, как они наших в Ермолино?
— Подождите вешать, — скомандовал Митрофан. — Дайте ему в себя прийти, объясниться. До того, как в беспамятство впасть, он пить просил, что-то ещё говорил на чистом русском. К тому же, вот, в кармане штанов письмо от жены. Я сверил, по документу он Василий, и жёнка в письмеце Васей называет.
— Да что ж тут удивительного-то? — вскрикнула Лида. — Он же форму с нашего солдата снял, с настоящего Василия. Вот тебе и документик, и письмецо. Да и по-русски балакать его учили, прежде чем диверсантом стал. Мужики, тащите его из шалаша.
Сразу несколько партизан кинулись в шалаш, схватили солдата за ноги, выволокли, как куль.
Партизаны были очень злы и расстроены. Несколько из них недавно вернулись из деревни Ермолино. В саму деревню пробраться не удалось, там уже командовали немцы. Но видели партизаны, как казнили фашисты несколько человек. Вздернули, без суда и следствия, двух жен красноармейцев, бывшего председателя и еще одного мужика, партийного. Тот партийный был братом одного из партизан, Николая.
Коля бесновался больше всех. Пнул контуженного солдата по рёбрам и закричал:
— Верёвка, есть у нас верёвка? Я самолично сейчас его вздёрну. Это же надо, фрица в лагерь притащили, через лес волокли! Не впал бы в беспамятство, так и не поняли бы, что фашист. Вот ведь гнида, как под нашего рядится.
Солдат, поморщившись от пинка, продолжал находиться без сознания. И продолжал четко выговаривать немецкие слова, от которых партизан кидало в яростную дрожь.
А Василий их не видел, в своей голове он ввел урок немецкого языка в мирное время. Не было войны, только внимательные лица старшеклассников. Они пытались повторять немецкие слова, выходило очень коряво, и Василий поправлял, снова и снова повторяя одно и то же. А на самом деле он ждал звонка не меньше своих учеников, ведь там, в коридоре, давно дожидалась его освободившаяся раньше Ниночка. Она уже приоткрывала дверь и заглядывала в щелку.
Вася волновался, сегодня он собирался сделать Нине предложение. Но пока не прозвенел звонок, нужно вести урок. И Вася его вел, не видя, как над ним уже закинута на толстый сук веревка, уже сделана для него петля.