Добрый вечер!
Ленинград, конец 1946-го — начало 1947-го. Рынки гудят низкими голосами: «обменяю часы на картошку», «возьму патефон за несколько килограмм крупы». Город ещё отходит от блокады, у заводских проходных пахнет супом из столовой, и в этой бытовой какофонии появляется человек, которого позже назовут коротко и страшно — Филипп Кровавый. Он улыбается, обещает «столько картошки, сколько унесёте», везёт к себе. Только вот оттуда уже не возвращаются.
Филипп Тюрин родился в 1910 году в деревне Сумерки (ныне Рязанская область) в обычной крестьянской семье. До войны его жизнь укладывалась в привычный ритм: ухаживал за скотиной, работал на пашне, помогал по хозяйству. Всё изменил фронт. После ранения его комиссовали и направили долечиваться в Ленинград. Возвращаться в Сумерки смысла не видел: семьи не обрёл, а жить снова с родителями не хотел.
В северной столице как будто сама судьба подбросила ему «хлебное место»: на заводе «Большевик» Тюрина взяли извозчиком, выделили повозку с лошадью и маленькую комнату в бараке прямо на территории предприятия. В голодном послевоенном городе это было сродни выигрышу: стабильная работа, крыша над головой, пусть и у заводской стены.
Но спокойной жизни ему оказалось мало. Он часто бывал на рынках, видел, как люди несут последние ценности в обмен на еду, и быстро понял, как превратить чужую нужду в собственную добычу.
Своих клиентов Тюрин высматривал на укромных, не особо популярных рынках — на Смоленском и Предтеченском. Там милиция появлялась реже, а разговор завести было проще. Он присматривался к прилично одетым людям, у кого в руках были деньги или ценная вещь. Дальше шла короткая легенда: «картошка по выгодной цене у меня дома, мешки дам, всё рядом». Для тех, у кого карточки пусты, доводы звучали убедительно.
Дорога была отработана: рынок, повозка, барак извозчика на «Большевике». Внутри он указывал на погреб и предлагал гостю спуститься и «самому насыпать». Когда человек наклонялся, следовал удар топором по голове. Тела Тюрин связывал, нередко заранее раздевал, чтобы не испачкать одежду кровью, и чаще всего топил в затоне Невы у Уткиной Заводи, привязывая к жертвам тяжёлые железки. Иногда наглел, пряча убитых прямо на заводской территории, рассчитывая на военные остатки и общую неразбериху.
Поначалу в сводках это выглядело как отдельные пропажи. В ноябре 1946-го исчез молодой рабочий, который поехал «за дешёвой картошкой». Через несколько дней пропала 62-летняя женщина: она безуспешно продавала патефон и согласилась на обмен «у продавца дома». Ещё через двое суток — 25-летний фронтовик с таким же патефоном, которому пообещали «столько картошки, сколько унесёт». В начале декабря — молодая пара, готовившаяся к свадьбе: они тоже решили расплатиться патефоном, а вдвоём, казалось, безопаснее. Во всех эпизодах финал был один и тот же: короткая дорога, погреб, удар, вода. Позже на следствии Тюрин скажет, что начал ещё весной 1945 года, но тогда эти исчезновения пока никто в цепочку не складывал.
Милиция сначала искала «по ближнему кругу»: прочёсывала закоулки вокруг рынков, чердаки, подвалы, пустующие дома. Ходили слухи про каннибалов — память о блокаде была слишком свежа.
Ошибка Тюрина всё изменила. В конце 1946-го он спрятал два тела прямо на «Большевике» — в заброшенной деревоземляной огневой точке времён войны. В январе 1947-го туда за металлоломом заглянули сборщики и наткнулись на связанную, раздетую пару с проломленными черепами. Эксперты заметили на теле одного погибшего старые пулевые шрамы — вероятно, фронтовик. Тогда район вокруг «Большевика» стали прочёсывать уже системно и ужаснулись.
Водолазы подняли из пруда тело женщины, затем нашли ещё троих — мужчину и двух женщин. Позже пошли в затон Невы у Уткиной Заводи, и вода отдала новые находки. К этому моменту Тюрин уже исчез: в начале декабря 1946-го он уволился и уехал в Сумерки, а сам «Большевик» закрылся в январе. Но картина начала сходиться. Извозчик жил буквально в шаге от мест, где вытаскивали тела. Свидетели с рынков описывали «продавца картошки» примерно как Тюрина. Коллеги вспоминали, что, уезжая, он вывез одиннадцать чемоданов с вещами: патефоны, мужские часы, одежда... слишком много для обычного работника, не находите?
Следователи вломились в комнату Тюрина в бараке и кусочки пазла сложились окончательно. Помещение выглядело так, будто здесь жил не просто торговец, а работал мясник: брызги на стенах, полу, столе. Во дворе нашли таз с застывшей кровью. Экспертиза остудила такие горячие выводы: на стенах кровь принадлежала свиньям, которых мужчина резал, чтобы поесть. А в тазу... человеческая.
За подозреваемым отправились в Сумерки, привезли в Ленинград вместе с его «добром». Сначала он держался в глухом отказе. Но когда родственники пропавших стали узнавать вещи, Тюрин заговорил. Рассказал, что начал в 1945-м, убил двадцать девять человек, действуя по одной схеме: домой «за картошкой», удар топором, утопление.
Слова звучали страшно, но следователи опирались на факты. На предметах одежды, найденных у Тюрина, крови не было — это означало, что жертв раздевали заранее. Эксперты установили у многих признаки связывания при жизни — это уже не внезапный удар, а подготовленная процедура, почти казнь. Таз с кровью говорил о том, что убийца сознательно собирал её в посуду, чтобы не оставлять следов на полу.
В результате громкая цифра «двадцать девять» осталась в протоколах признательных показаний, а в обвинение пошли только подтверждённые эпизоды — по числу найденных тел. Таких оказалось четырнадцать.
4 мая 1947 года начались слушания. Доказательная база — подъёмы тел из воды, находки в ДЗОТ на «Большевике», человеческая кровь в тазу, опознанные родственниками вещи. Приговор сформулировали кратко: высшая мера наказания с конфискацией имущества. Казнь привели в исполнение в том же году. Сколько жизней унёс этот человек на самом деле, город так и не узнал.
Мотивы Тюрина так и остались «чёрным ящиком». Следствие перебирало версии: война, которая опустила планку к насилию; корысть — на рынках он охотился за патефонами, часами и наличными; возможный сексуальный интерес — слишком много женщин среди жертв, да и признаки подготовки (связывание при жизни, раздетые тела) наводили на тревожные мысли. Но прямых доказательств последнего не нашли: на одежде, изъятой у него, не было крови, он, по-видимому, заранее заставлял раздеваться и даже собирал кровь в таз — скорее холодный расчёт по сокрытию следов, чем фетиш.
При этом жестокость явно не соотносилась с «добычей»: ради пары вещей он стабильно шёл на убийство, а затем методично топил тела в Уткиной Заводи или прятал их в военных дотах. Сам Тюрин объяснял только технологию — «домой, погреб, топор, вода» — и никогда не раскрывал, зачем. Поэтому в материалах дела зафиксировано лишь одно: схема понятна, мотив — нет.
И, пожалуй, главный сухой вывод здесь в том, что даже в «лихом времени» убийства редко бывают «случайным злом по дороге». Это почти всегда повторяемая схема, завязанная на понятную приманку, на точно выбранные места и на способность преступника растворяться в знакомом быту. В этом деле приманкой стала картошка, местом — вода и заводская территория, а маскировкой — обычность человека, которому по доверию открывают дверь.
Если вам была интересна эта история, то подписывайтесь на канал, чтобы не пропускать другие:
Также предлагаем прочитать наши предыдущие материалы: