Ещё раз напомню самое начало романа, когда вслед за Санькой с печки слезают три её младших брата («все были босы,.. Гаврилка и Артамошка в одних рубашках до пупка»), выскакивают на улицу, потом отогреваются на печке, слушая «страшные сказки» сестры. И именно эти босоногие мальчишки вырастают в верных соратников Петра.
Получив «три рублика» от старшего сына, Иван Бровкин не забывает о младших, и мы узнаём, что «детьми Ивашку Бог не обидел». Причём обучение их начинается практически сразу же. «И сыновья — помощники — подрастали. Яков всю эту зиму ходил в соседнюю деревню к дьячку — учился грамоте, Гаврилка вытягивался в красивого парня, меньшой, Артамошка, тихоня, был тоже не без ума». Отец прекрасно понимает, что, начиная дела, должен иметь грамотных и разбирающихся помощников. А ведь это самое начало. Бровкины ещё живут в деревне, хотя уже и освобождены от барщины.
Какими мы видим их в конце романа? «По случаю приезда из Голландии сына Гаврилы, у Бровкина после обедни за столом собралась вся семья: Алексей, — недавно возведённый в подполковники; Яков — воронежский штурман, мрачный, с грубым голосом, пропахший насквозь трубочным табаком; Артамоша с женой Натальей, — он состоял при Шафирове переводчиком в Посольском приказе». И виновник торжества «Гаврила — степенный молодой человек, окончивший в Амстердаме навигационную школу».
Как складывался путь наверх Якова и Гаврилы, Толстой не расскажет, но подчеркнёт, что они, выражаясь словами царя, «отцовские деньги зря не проедали». Мы увидим экзамен, устроенный Гавриле Петром: «Начал строго расспрашивать, — чему тот научился в Голландии, какие книги прочёл? Велел принести бумагу, перо, — чертить корабельные части, паруса, планы морских фортеций. Один раз заспорил, но Гаврила твёрдо настоял на своём». Яков же расскажет сам о споре с царём: «Как же, дело известное, об этой модели с Петром Алексеевичем мы поспорили. Я говорю: бастион низок, в волну будет пушки заливать, надо его возвысить на двадцать вершков. Он меня и погладил дубинкой. Утресь позвал: "Ты, говорит, Яков, прав, а я не прав". И, значит, мне подносит чарку и крендель. Помирились. Вот эту трубку подарил». Оба брата не только обладают хорошими знаниями, но и не боятся отстаивать свою точку зрения в споре с царём.
Про Артамона нам расскажут немного больше. Когда старшие братья уже служат, а «Гаврила учится в Голландии, на верфях», он («ему шёл двадцать первый годок») «находился при отце для писания писем, ведения счётов, чтения разных книг. Знал он бойко немецкий язык и переводил отцу сочинения по коммерции и — для забавы — гишторию Пуффендорфа. Иван Артемьич, слушая, вздыхал: "А мы-то живём, Господи, на краю света, — свиньи свиньями"». Отец считает, что он – «чистое золото», и заботится об образовании сына: «Учителя ходят,.. мы на виду».
Пока он не бывает на ассамблеях («Молод ещё»), хотя его явно готовят к светской жизни; Санька (простите, не могу не привести её великолепнейшее «Презанте мово младшего брата Артамошу») объяснит: «Батюшка боится — забалуется. Вот женим, тогда пускай... Но танцевать он ужасно ловкий... Не глядите, что робеет... Ему по-французски заговорить, — не знаешь, куда глаза девать». Мы видим, что он уже обучен «политесу»: «Артамон по всей науке попятился, потопал ногой, помахал рукой, будто полоскал белье», хотя ещё и не очень умеет вести светские разговоры: «Осторожно сел к столу. Зажал руки между коленями. На скулах загорелись пятна. С тоской поднял глаза на сестру. Санька угрожающе сдвинула брови». Тема для разговоров всё же найдётся, и «дебют» в свете пройдёт удачно. Явно и с Натальей Буйносовой они друг другу понравятся.
И минута торжества – когда Пётр приезжает к Бровкиным: «Иван, был я раз у тебя сватом. Вдругорядь быть хочу». На вопрос царя «Грамоте разумеешь?» - «Артамошка только чуть побледнел и по-французски без запинки, как горохом, отсыпал:
— Разумею по-французски и по-немецки, пишу и читаю способно... (Петр Алексеевич рот разинул: "Мать честная! Ну-ка ещё!") Артамошка ему то же самое по-немецки. На свечу прищурился и — по-голландски, но уже с запинкой».
И именно после этого будет знаменитое, уже процитированное мной: «Ну, спасибо, Иван, за подарок. С мальчишкой простись, брат, теперь. Но не пожалеете: погодите, скоро за ум графами стану жаловать».
Напомню, что в конце романа Артамон – переводчик в Посольском приказе. Кстати, самый младший Бровкин – пока единственный из братьев, нашедший своё счастье: «Наталья в третий раз была брюхата, стала красивая, ленивая, раздалась вширь, — Иван Артемьич не мог наглядеться на сноху», - сообщит нам автор.
И будет ещё одна линия в романе, едва намеченная, хотя, видимо, Толстой собирался её развить. Три брата Бровкиных сходятся в строящемся Петербурге («Случай был редкий по теперешним временам, чтобы так свидеться, душевно поговорить за чаркой вина»). И Алексей горько заметит: «Вот нас три брата, три горьких бобыля». О нём речь будет особая, Яков о себе скажет, что он «отпетый»: «На дуре какой-нибудь неграмотной не женюсь, мне с такой разговаривать не о чем. А с белыми ручками боярышня, которую вертишь на ассамблее да ей кумплименты говоришь по приказу Петра Алексеевича, сама за меня не пойдёт». А вот Гаврила станет вспоминать о встрече с царевной Натальей в Москве, когда он был вызван для помощи в устройстве театра. Встречи продолжались не слишком долго (впервые был вызван к царевне «перед самым Рождеством», приказ ехать в Петербург получил «Великим постом»), но любовь вспыхнула, вызвав и предостережение отца: «Одно скажу, одно, Гаврюшка, — близко огня ходишь, поостерегись...» - и память: «И не хочу такое забывать, хоть мне плахой грози...» А затем будет ещё одна встреча, завершившаяся сначала едва ли не ссорой, а затем… «Повторяя, — иди, иди, — подняла руки — оттолкнуть его, но то ли поняла, что эдакого верзилу не оттолкнёшь, положила руки, звякнувшие семирамидиными запястьями, ему на плечи и низко — всё ниже стала клонить голову. Гаврила, также не понимая, что делает, принялся, чуть прикасаясь, целовать её в тёплый пробор»…
Судя по авторским наброскам, эта линия должна была получить продолжение, но каким оно могло быть?
О царевне Наталье известно, что эта единственная его родная сестра (ещё одна умерла совсем маленькой) действительно и поддерживала начинания брата (в частности, по некоторым данным, ездила с ним в Немецкую слободу), и пыталась организовать театральные представления, и воспитывала царевича Алексея после высылки Евдокии в монастырь (в начале ХХ века был опубликован «Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна», где встречается упоминание, что у царицы Натальи «кроме Петра, есть ещё очень красивая девятилетняя дочь, тоже Наталия, отличающаяся замечательной красотой, по уму и вежливости, она вся в мать»). Наталья умерла незамужней в 1716 году. Ни о каких планах Петра насчёт брака сестры нам не известно.
Как хотел Толстой повернуть эту линию? Не собирался ли он «объединить» двух царевен, вспомнив единственный в те годы морганатический брак в царской семье, когда царевна Прасковья (дочь Ивана Алексеевича) обвенчалась с И.И.Дмитриевым-Мамоновым (тот, правда, был Рюриковичем)? Кто знает…
Поначалу Толстой хотел писать о событиях восемнадцатого века, захватывая и время после смерти Петра (даже М.В.Ломоносова намеревался в финале романа вывести). Но незадолго до смерти в одном из писем сообщал: «Роман хочу довести только до Полтавы, может быть до Прутского похода, ещё не знаю. Не хочется, чтобы люди в нём состарились, - что мне с ними, со старыми, делать?» Как должны были себя вести молодые Наталья и Гаврила Бровкин? Увы, не узнаем никогда…
Но в том, что автор успел написать, есть фраза Бровкина-отца: «Связал нас Бог одной верёвочкой, Пётр Алексеевич, куда ты, туда и мы». Мне кажется, она подходит ко всем членам этой семьи.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
