Вадим вернулся неожиданно. Обычно его вахта длилась чуть больше месяца — тридцать два дня, иногда тридцать пять. А в этот раз – двадцать три.
Марина как раз стирала шторы и думала, что пора бы уже продумать что приготовить на праздничный ужин к его приезду через неделю, когда за спиной щелкнул замок, и в коридоре раздалось шорканье тяжёлых ботинок.
Она выглянула из комнаты, застыв с мокрой шторой в руках.
— Ты чего так рано? — не скрывая удивления, спросила она.
— Так получилось, — устало выдохнул Вадим, снимая рюкзак с плеча.
Сквозь футболку были видны потные разводы, он был небрит, с каким-то хрустом в спине выпрямился и кивнул на тапки.
— Дай хоть попить. И спать.
— Погоди, я ж не готова! Ты чего даже не предупредил, как снег на голову?
Вадим ничего не ответил, прошёл в кухню, налил себе воды из-под крана и, не подогревая ни еды, ни атмосферы, удалился в спальню.
На его подушке ещё была свежая наволочка, и она вздрогнула, увидев, как он, не снимая штанов, просто рухнул лицом вниз и замер.
Он проспал почти сутки. Катя, их дочь, заглянула в комнату и прошептала:
— Мам, с папой всё нормально?
— Он устал, доча, — буркнула Марина. — Пусть полежит.
Но на второй день он всё ещё лежал. И на третий.
Марина готовила, гладила, смотрела на его спину, поднималась в пять, уходила в магазин, возвращалась – а он всё там же.
На четвёртый день, она села рядом на кровать.
— Так, Вадим, может, хватит уже? Ты бы хоть за хлебом сходил!
Он повернул голову на бок и сказал почти шёпотом:
— Меня сократили.
— Что? — она резко отпрянула.
— Сократили. Всех подряд. Директора менялись, смета не сошлась. Последнюю вахту не оплатили.
— Совсем не оплатили?
— Ты глухая? Совсем. И последняя, возможно, не только у меня.
Он снова отвернулся к стене.
Спустя ещё три дня, Марина зашла в спальню уже не с мягкой интонацией.
— Ну и сколько ты тут лежать собираешься?
— Не знаю, — ответил Вадим. — Я же тебе говорю, устал я. Сильно устал. Как будто внутри — пусто. Ничего не хочется.
— И работать тебе не хочется? — в голосе появился металл.
— И работать тоже. Ничего. Совсем.
— Это депрессия, да? — она фыркнула. — Ты решил, что у нас тут санаторий? А у меня, значит, нет права устать?
— У тебя работа — в тепле. А у меня — в снегу и на высоте. Я десять лет без отпуска. Без выходных.
— И что? Мы все так живём! — резко сказала Марина. — Ты думаешь, я кайфую в этом магазине, как рабыня? А ещё ребёнок, дом, долги. Я не легла, а ты лёг!
Вадим медленно поднялся, сел на краю кровати, смотрел в пол. Он выглядел так, будто состарился за эту неделю. Голос его был хриплый и спокойный, почти мёртвый:
— Я не лег. Я упал.
Марина не выдержала. Встала, вышла и хлопнула дверью так, что зазвенели стекла в серванте.
В этот вечер она долго разговаривала с соседкой. Та подбросила идею:
— У меня племянник дом строит. Ему электрик нужен. Вадим пусть придёт. Деньги хорошие — двадцать тысяч за два дня работы.
Марина оживилась. Утром она сварила кофе, пожарила блины и, улыбаясь, разложила всё на поднос. Зашла к Вадиму в спальню.
— Подъём, солнышко. Есть дело.
— Какое ещё дело?
— Работа. Деньги. Электрика просят. Соседка договорилась. Вадим вернулся неожиданно. Обычно его вахта длилась чуть больше месяца — тридцать два дня, иногда тридцать пять. А в этот раз – двадцать три.
Марина как раз стирала шторы и думала, что пора бы уже начинать готовить борщ к его приезду через неделю, когда за спиной щелкнул замок, и в коридоре раздалось шорканье тяжёлых ботинок.
Она выглянула из комнаты, застыв с мокрой шторой в руках.
— Ты чего так рано? — не скрывая удивления, спросила она.
— Так получилось, — устало выдохнул Вадим, снимая рюкзак с плеча.
Сквозь футболку были видны потные разводы, он был небрит, с каким-то хрустом в спине выпрямился и кивнул на тапки.
— Дай хоть попить. И спать.
— Погоди, я ж не готова! Ты чего как снег на голову?
Вадим ничего не ответил, прошёл в кухню, налил себе воды из-под крана и, не подогревая ни еды, ни атмосферы, удалился в спальню.
На его подушке ещё была свежая наволочка, и она вздрогнула, увидев, как он, не снимая штанов, просто рухнул лицом вниз и замер.
Он проспал почти сутки. Катя, их дочь, заглянула в комнату и прошептала:
— Мам, с папой всё нормально?
— Он устал, доча, — буркнула Марина. — Пусть полежит.
Но на второй день он всё ещё лежал. И на третий.
Марина готовила, гладила, смотрела на его спину, поднималась в пять, уходила в магазин, возвращалась – а он всё там же.
На четвёртый день, она села рядом на кровать.
— Так, Вадим, может, хватит уже? Ты бы хоть за хлебом сходил!
Он повернул голову на бок и сказал почти шёпотом:
— Меня сократили.
— Что? — она резко отпрянула.
— Сократили. Всех подряд. Директора менялись, смета не сошлась. Последнюю вахту не оплатили.
— Совсем не оплатили?
— Ты глухая? Совсем. И последняя, возможно, не только у меня.
Он снова отвернулся к стене.
Спустя ещё три дня, Марина зашла в спальню уже не с мягкой интонацией.
— Ну и сколько ты тут лежать собираешься?
— Не знаю, — ответил Вадим. — Я же тебе говорю, устал я. Сильно устал. Как будто внутри — пусто. Ничего не хочется.
— А работать тебе не хочется? — в голосе появился металл.
— И работать тоже. Ничего. Совсем.
— Это депрессия, да? — она фыркнула. — Ты решил, что у нас тут санаторий? А у меня, значит, нет права устать?
— У тебя работа — в тепле. А у меня — в снегу и на высоте. Я десять лет без отпуска. Без выходных.
— И что? Мы все так живём! — резко сказала Марина. — Ты думаешь, я кайфую в этом магазине, как рабыня? А ещё ребёнок, дом, долги. Я не легла, а ты лёг!
Вадим медленно поднялся, сел на краю кровати, смотрел в пол. Он выглядел так, будто состарился за эту неделю. Голос его был хриплый и спокойный, почти мёртвый:
— Я не лег. Я упал.
Марина не выдержала. Встала, вышла и хлопнула дверью так, что зазвенели стекла в серванте.
В этот вечер она долго разговаривала с соседкой. Та подбросила идею:
— У меня племянник дом строит. Ему электрик нужен. Вадим пусть придёт. Деньги хорошие — двадцать тысяч за два дня работы.
Марина оживилась. Утром она сварила кофе, пожарила блины и, улыбаясь, разложила всё на поднос. Зашла к Вадиму в спальню.
— Подъём, солнышко. Есть дело.
— Какое ещё дело?
— Работа. Деньги. Электрика просят. Соседка договорилась. Тебе только сходить и все сделать.
— Я никуда не пойду.
— Вадим, там — двадцать тысяч!
— Мне даже выйти из дома тяжело. Как будто тело не слушается. Я не притворяюсь, Мари. Я правда — не могу.
Она швырнула поднос на тумбочку, кофе расплескался.
— А я — могу! Значит, я должна! А ты — нет! Отлично!
Он снова лёг.
— Прости меня, — только и сказал он.
Марина вышла, дрожащими руками набрала телефон соседки и процедила:
— Он не идёт. Договаривайся с кем хочешь. У меня — сломанный муж.
***
Марина не привыкла к слабым мужчинам. Она выросла в доме, где отец работал на двух работах, мать варила супы в кастрюле, в которую помещалась маленькая собака, а любовь выражалась не в словах, а в действиях — вынес мусор, заплатил за свет, не проспал смену.
— Устала? Ну и что? На кладбище отдохнёшь! — говорила ей мать, когда та в юности плакалась, что работать тяжело.
Теперь она повторяла это про себя, глядя на мужа, лежащего без движения, как выброшенный на берег кит.
Катя делала вид, что ничего не происходит. Тихо заходила в дом, ела на кухне, смотрела мультики в наушниках. Вадим с ней почти не разговаривал, только изредка гладил по голове. Он словно стекал — не было в нём ни огня, ни упрямства, ни даже боли. Одна только пустота, которая пульсировала в воздухе, как глухой гул.
Марина пыталась снова и снова:
— Вадим, мы не можем жить без денег. У нас кредит на холодильник, у Кати секция, у меня авансом товар выдали. Если ты не заработаешь, нас просто сожрут.
Он только пожимал плечами. На четвёртую попытку он даже не стал слушать.
— Ты издеваешься? — закричала она, вцепившись в его плечо. — Это саботаж, Вадим! Ты хочешь, чтобы мы с дочкой нищенствовали?
— Я хочу… чтобы хоть кто-то понял, что я сломался. Что я не железный. Что я больше не могу…
— Можешь! Просто не хочешь!
В ответ — тишина.
Через неделю Марина пошла в банк — узнать, можно ли оттянуть платежи. Ей посоветовали «занять у родственников или мужа», и она сдержала только первую слезу. Потом пошла к знакомому, владельцу автомойки, чтобы одолжить деньги. Тот выслушал, положил руку на её бедро и предложил «компромисс».
Марина вернулась домой молча. Сняла куртку, поставила воду и, не оборачиваясь, спросила:
— Ты вообще меня любишь?
Вадим сидел на кухне. Не лежал. Просто сидел, закутавшись в старую кофту, и грел руки об чашку с чаем.
— Раньше — любил. Теперь не знаю.
— Чего ты не знаешь? — её голос стал хрустким, как лёд.
— Любовь — это когда ты чувствуешь, что рядом тебя принимают. А я рядом с тобой чувствую, что я — механизм. Банкнотомёт.
— Я столько лет тянула на себе дом! Я не жаловалась! А теперь я должна ещё и твоего выгорания бояться?
— А я должен бояться твоей ненасытности? Ты всё время хочешь больше: больше денег, больше помощи, больше усилий. Но я не бесконечный.
Она медленно села напротив и произнесла, глядя прямо ему в глаза:
— Тогда так. У тебя есть два дня, чтобы найти работу. Или ты уходишь. Совсем. Это не ультиматум. Это — выживание.
Вадим выдохнул. Поставил чашку. Встал.
— Хорошо.
Марина удивилась, насколько спокойно он это сказал.
— Хорошо? Ты что, собрался уйти?
— Нет. Я собрался выжить. Но по-своему.
И он снова исчез в спальне. На этот раз — не чтобы лечь, а чтобы собрать рюкзак.
Через два часа он вышел из дома. Без слов. Без объятий. Просто вышел.
Катя нашла на столе записку:
"Я не ухожу от вас. Я ухожу от себя прежнего. Дайте мне время. Папа."
***
Марина не очень- то и расстроилась, хотя было обидно. Она просто встала с утра, вытерла пыль, собрала Катю в школу, пошла на работу — и молчала.
Первый день прошёл на автомате. Второй — словно в параллельной реальности. Третий — ударил.
Вечером в дверь постучали. Она открыла и увидела мать Вадима — Галину Михайловну. Та стояла с авоськой в руках и сказала прямо:
— Он у меня. На чердаке спит. Ходит в мастерскую к Коле. Старую мебель чинит. Говорит — "восстанавливаюсь".
Марина отступила в сторону, молча пропуская её на кухню. Свекровь села, как хозяйка, поставила сумку и начала:
— Ты его, конечно, прости, но ты его довела. Это уже не просто усталость. Это когда человек себя теряет. Я ж помню, как у мужа было. Он, как из шахты уволили, тоже лежал и не говорил. А потом… вообще не встал. Инфаркт.
Марина сжала губы. Посмотрела в окно, будто хотела уйти из разговора, но не смогла.
— Я ведь… Я же думала, он просто тянет время. Что манипулирует. А он — правда не мог?
— Мог, Мариночка, но уже — не жить, а выживать. А у тебя ведь как: пока деньги капают — муж есть. Перестали капать — ломается всё. А зачем ты тогда замуж выходила?
Марина опустила голову. Ей вдруг стало стыдно. По-настоящему. Но, как назло, одновременно — злило.
— А он что? Он ушёл! Бросил нас с Катей, как мешки с картошкой!
— Он ушёл, чтобы не умереть, Мариночка. Иногда уход — это не побег. Это попытка остаться в живых. Его же затянуло. Он не человек, он — кошелёк ходячий у тебя был.
— А вы откуда знаете? — тихо спросила Марина.
— Потому что он ко мне перестал приходить. Я ж не дура. Знала, что ты его отговариваешь. Сначала — мягко, потом — колко. Ты не хотела, чтобы он помогал родне. Только тебе. Только вам. Только в дом. Как будто сердце у человека в одном месте должно быть.
Вадим тем временем действительно жил у матери. Спал под одеялами своего детства, пил шиповниковый чай, слушал радио и чинил всё, что приносили соседи.
Он впервые за много лет ложился спать не от изнеможения, а от того, что просто хотел спать.
Пил воду не на ходу. Ел не из контейнеров. Дышал — глубоко.
Однажды он пошёл в школу, где училась Катя, и тихо подождал её у выхода. Когда она вышла, он помахал.
— Папа?! — девочка кинулась к нему.
— Тсс, только не громко. Не хочу, чтобы у тебя потом допрос был.
— Ты где был? Ты правда ушёл? — в её голосе смешались страх и облегчение.
— Я был там, где меня ещё помнят живым. Где не требуют всё, а просто… спрашивают, как я.
Катя прижалась к нему.
— Мама плачет. Не вслух. Но я вижу. Она тебя ждёт. Только гордость не даёт сказать.
— Я тоже жду. Только сил пока нет.
На следующий день Вадим получил СМС от неизвестного номера:
"Вадим, это Артём с участка. Слышал, ты без работы. Есть объект — баня, надо проводку всю сделать. Плачу сразу. Без вопросов. Если хочешь — звони."
Он не спешил отвечать. Но подумал: возможно, пришло время снова что-то сделать. Но не ради криков. Не ради шантажа. Ради себя. И ради дочки.
***
Работа у Артёма оказалась простой — на день. Нужно было довести электрику до ума в пристроенной бане. Вадим работал неспешно, с вниманием, с тем внутренним молчанием, которое раньше наступало только в ночную смену, когда был один и никто не дёргал. Только тогда он чувствовал себя живым. Как и сейчас.
В кармане лежала оплата — честная, без доказательств ценности, без унижения. Но больше всего в нём появилась — сила. Немного. Но достаточно, чтобы подняться по знакомым ступенькам и постоять у двери своей квартиры.
Он не звонил. Просто постоял.
И вдруг — дверь открылась. На пороге стояла Марина. Не на взводе, не в спешке, не с отрешённым видом. Просто стояла. И просто ждала.
— Я слышала, ты у Артёма работал, — произнесла она первой.
— Было дело.
— Он сказал, ты цену не назвал. Просто сделал и ушёл.
— Мне нужно было починить. Не только проводку.
Она отступила, пропуская его в прихожую. Он прошёл, будто в чужой дом. На кухне всё было знакомо: кружка с трещинкой, кресло у окна, сковорода с толстым дном. Марина села напротив.
— Я не прошу вернуться. Не прошу забыть. Но я прошу… попробовать снова быть рядом. По-честному. Без героизма и надрыва, — сказала она, подбирая слова. — Мне не нужно, чтобы ты снова рвал жилы. Я не про это. Я про то, чтобы ты был. Не где-то в комнате, с выключенными эмоциями. А здесь. Со мной. С Катей. Иногда даже не делами, а просто — плечом. Словом. Тишиной, в которой ты не исчезаешь.
Вадим слушал, не перебивая. Потом кивнул. Медленно. Уверенно.
— Я не вернулся — я пришёл. Потому что хочу. Без «должен». Потому что могу. И, наверное, — уже не совсем пустой.
Она вдруг вздохнула — не тяжело, а как человек, который впервые за долгое время перестал держать спину идеально ровно.
— А кашу на завтрак будешь? — усмехнулась она.
— Если не гречка. Я там у матери клялся, что её больше в жизни не ем.
И она рассмеялась. Сначала сдержанно, потом по-настоящему. Лёгкий смех, почти шепот. Живой.
Через месяц они снова стали семьёй.
Марина — с новым хобби, которое понемногу начало приносить доход: пироги, булочки, слоёные рулеты — сначала по праздникам, потом — по заказам. Катя помогала ей с оформлением, делала фото.
Вадим — с простыми подработками. Без обязательств, но с интересом. Он снова вернулся в дом — не как добытчик, а как человек, которого ждали. Даже если он не приносил ничего, кроме себя.
А по утрам они пили чай втроём. Без скандалов. Без крика. Без надрыва. Просто вместе.
***
Спасибо, что прочитали эту историю. Если она вам откликнулась — поставьте лайк и поделитесь в комментариях своим мнением.