Яркий свет на финишной прямой
Три месяца пролетели быстро. Осень на удивление выдалась сухая и теплая вплоть до самого ноября, но затем заморосили дожди, похолодало, а в конце месяца выпал первый снежок. Татьяна уже оправилась от своих недугов, тошнота ее больше не мучила, чувствовала она себя превосходно.
Округлость ее фигуры была уже хорошо заметна, но это только радовало будущую маму, которая не оставляла своего малыша без присмотра. Еженедельное посещение врача, контроль за состоянием здоровья – все это стало ее повседневной рутиной. Первая беременность, да и возраст за тридцать требовали особой тщательности и осторожности.
В магазине она появлялась не каждый день, хотя и старалась как можно чаще. Изольда Миллер вела дела уверенно, она справлялась, хотя в особо трудных случаях она обращалась к Татьяне, которая продолжала вести бухгалтерию. Но это ее сильно не напрягало.
Изольда сияла от счастья, на пальце у нее красовалось колечко с изумрудом, подаренное Франко в знак помолвки, а свадьба была назначена на июнь и в Милане. Магазин на этот месяц закрывался на ремонт и переучет, а на самом деле должна была решаться его судьба: кто встанет во главе.
У Татьяны на этот счет было два мнения: либо они с Максимом выкупают этот бизнес, как она уже предлагала ранее, и тогда судьба бутика полностью переходит в ее руки, либо Изольда возвращается после свадьбы и продолжает дела сама пока у Татьяны с Максимом не подрастет малыш.
Оба эти варианта вполне устраивали будущую маму. Только при любом раскладе предстояло найти достойную замену своей помощнице. К тому же Изольде еще нужно слетать в Милан для подачи заявления.
Так что пока вопрос с магазином оставался открытым, Франко никакого решения еще не принял, но обещал подумать и сообщить в ближайшие месяцы.
Но на самом деле все эти проблемы мало волновали Татьяну. Перед ней сейчас стояла другая задача – переезд мамы в Москву и определение ее в «санаторий», как они между собой называли это «элитное», по словам Эдика, заведение, чтобы выражение «дом престарелых» не резало слух.
За неделю до приезда Татьяна с Максимом посетили этот поистине чудесный уголок, вдали от шума городского, уютно расположившийся в чудесном парке, где даже зимой щебетали птицы и был слышен звон церковных колоколов.
Им показали отдельную палату, которую за первые месяцы уже проплатил любящий сын. Окна выходили в парк, все сияло чистотой и свежестью, все необходимое под рукой и в шаговой доступности.
- Ваша мама будет здесь в полной безопасности и под круглосуточным присмотром. Вы не волнуйтесь. Посмотрите наше меню, - сказала ей сестра, сопровождавшая их, но Татьяна отказалась.
- Спасибо, я уже в курсе, что здесь отменно кормят. Мне очень хотелось бы, чтобы мама не чувствовала себя здесь одиноко. Я смогу навещать ее в любое время?
- Конечно, Татьяна Георгиевна. Мне понятны ваши тревоги, но поверьте, вашей маме будет у нас хорошо. Ни один, даже самый любящий сын или дочь, не смогут оказать ей столько внимания и заботы…
- Сколько смогут чужие люди, - закончила Татьяна ее мысль.
- Я боюсь, вы не совсем правы. Я не это имею в виду. Ухаживать за такими людьми – это огромная физическая нагрузка прежде всего. Вы все-таки в положении, вам надо беречь себя. Поэтому эту работу возьмут на себя наши профессиональные медработники, а моральную поддержку вы сможете оказывать ей сами. Вы будете видеть счастливые глаза вашей мамы, когда будете приходить к ней! Уверяю вас. И скажу вам по секрету, иногда, в особых случаях, мы разрешаем детям даже ночевать с родителями. У нас есть раскладные кровати.
- Спасибо, я все поняла, - сказала Татьяна невесело, а молчавший до этого Максим добавил:
- Мы постараемся приезжать почаще. Нужно, чтобы она не забывала нас, память-то слабеет. Этому можно как-то помочь?
- Ну, терапия особая есть, конечно, но по правде говоря, обещать что-либо трудно. Главное не это, важно, чтобы ее не покидали силы, чтобы она двигалась, общалась с людьми, одним словом жила, а не доживала. Это основное направление нашей деятельности здесь.
На этом Татьяна с Максимом распрощались с приветливой женщиной и направились к машине.
- Действительно, райский уголок, - заметил Максим. – Ну чего ты такая хмурая, все же хорошо. Мы ведь ее не в богадельню отдаем, в конце-то концов. Посмотри, какая красота вокруг!
- Это ее финишная прямая, понимаешь? Мне просто очень тяжело это осознавать.
- А ты хочешь эту прямую сократить, держа больную маму у себя в доме без надлежащего ухода и присмотра? Но зато честно выполняя свой дочерний долг. Кому от этого будет лучше? Тебе? А может, ей, кое-как помытой, кое-как поевшей, кое-как поспавшей?
Максим говорил от души, не со злом, и Татьяна не сердилась на его слова.
После этого посещения Таня немного успокоилась. Она понимала в глубине души, что Максим прав, и это все же выход из положения.
Даже если бы Эдик с Ликой не уезжали в Грецию и продолжали держать больную маму у себя, прибегнув к помощи сиделок и санитаров, она все равно бы испытывала чувство вины, что не в состоянии помочь. А так она будет рядом, будет стараться навещать ее как можно чаще, не оставлять надолго одну.
А когда родится малыш, она принесет его маме и скажет, что это ее внук или внучка, мама обрадуется и будет ждать этого малыша в гости. Все образуется как-нибудь. Только бы она не потеряла память окончательно, еще хотя бы пару лет продержалась с теми просветлениями, которые у нее порой случаются.
Неожиданно для себя Таня расплакалась. Она понимала, что лучше, чем сейчас, маме уже не будет, и никто на свете не в состоянии помочь.
***
Когда Эдик с Ликой привезли маму в «санаторий», Таня с Максимом встречали их там. Елизавета Тимофеевна сама вышла из машины, огляделась вокруг и произнесла:
- Это что за лес? Я забыла, Эдик, куда мы приехали?
Тут к ней подошла ее дочь и попыталась обнять. Мама слегка отстранилась, но вырываться не стала.
- Здравствуй, мамочка, - сказала Таня. – Мы очень рады тебя видеть.
Елизавета Тимофеевна оглядела их с Максимом с ног до головы и наконец произнесла довольно громко:
- Знакомые все лица. Имен не помню, извините. Эдик, здесь твои друзья!
Эдуард уже спешил к ним, он обнял мать и сказал:
- Это не друзья, моя дорогая. Это родня. Как доктор нас учил? Тренируем память. Итак, это Танюша и Максим, твоя дочь и ее супруг. Запоминай.
При этом Эдуард поглаживал маму по плечу, она смотрела на всех по очереди, затем вдруг подхватила свою сумочку и спросила:
- Куда мы идем?
Но навстречу им уже спешили доктора, они радушно поздоровались и увели маму с Эдуардом оформляться.
- Вы можете подождать в фойе, вам подадут чай, - сказала им уже знакомая сестра, когда они все вместе двинулись в сторону санаторного корпуса.
Ну а дальше события развивались довольно однообразно. Эдик с Ликой улетели в Грецию, мама осталась под присмотром докторов и санитаров, а Татьяна с Максимом вернулись к своим делам.
Навещали они маму часто. Ее настроение нельзя было предугадать, но они знали, что каждый раз, перед тем как пройти к ней в палату, сестра заходила и предупреждала, что приехала ее дочь Таня с зятем Максимом.
Это была обязательная процедура, направленная на тренировку памяти, но каждый раз реакция мамы была непредсказуема.
«У меня уже были врачи сегодня», - могла сказать она, или еще хуже: «Мне не надо ничего, милочка. Пусть сестра заберет все это. Мне дочь приносит и апельсины, и соки. Куда мне все это девать?»
И однажды между Татьяной и уборщицей, которая случайно заметила, как мать не узнает дочь, произошел такой разговор в коридоре:
- Что же в положении и так изводите себя, приезжаете постоянно, а она и не помнит, кто вы такая?
Таня строго глянула на нее и ответила:
- Зато я помню, кто она такая. Она моя мать, поэтому и приезжаю.
Женщина лишь покачала головой, но как-то очень по-доброму взглянула на Таню и сказала, что присматривает за ней тоже, убирает ее палату.
- Она тут у нас самая спокойная. Тихая женщина, незлобивая.
Татьяна поблагодарила и отошла от словоохотливой собеседницы.
Вот и в этот приезд ясным апрельским днем, Елизавета Тимофеевна вдруг заявила пришедшим Тане и Максиму:
- Ну вот и явились наконец! Сколько же я тебя не видела, сынок, - при этом она протянула Максиму свои довольно ухоженные руки, и он взял их в свои ладони. – А она была пару раз, все толстеет и толстеет.
При этом Елизавета Тимофеевна захихикала и слегка ткнула Таню в живот.
- Ей рожать скоро, мама, - ответил Максим.
- Ну вот и славно, - сказала та, и одинокая слезинка пробежала по тоненькой бороздке на ее щеке и капнула на кружевную блузку.
Татьяна родила в срок. И роды были не такими уж страшными, как ей предрекали, а точнее, пытались предостеречь. Все прошло хорошо, здоровый организм справился отлично, и во время сильной майской грозы, под шумом грома и весеннего ливня раздался всепобеждающий крик новорожденного малыша, долгожданного сына!
И счастье захлестнуло молодую мать так сильно, что она подалась вперед, насколько это было возможно, притянула новорожденного мальчика к себе и тихо заплакала.
Сейчас она уже знала, что жизнь ее сложилась, у нее прекрасная семья, муж, ее опора и тыл, а теперь еще и сын, любовь к которому разливалась внутри теплыми, благодатными струями.
И она тут же вспомнила про маму, женщину, которая вскормила, вырастила и воспитала ее, неродную дочь, а любила или не любила – разве это так уж важно. Она всегда была ее мамой, и этого никто, никогда не отнимет.
Они с Максимом хранили эту тайну друг от друга. Он никогда не рассказывал жене о разговоре с Елизаветой Тимофеевной, а она никогда не говорила ему, что подслушала его. Должны же быть у мужа и жены маленькие тайны. Может быть потом, попозже, но не сейчас.
***
Первый визит счастливых родителей с сыном к новоявленной бабушке состоялся через месяц после выписки из роддома. До этого Максим, который так и превратился в глазах его тещи в сына Эдика, навещал ее пару раз, но она никогда, ни разу не спросила его о Татьяне, лишь единожды проронив:
- Какое счастье, что у меня есть ты, сынок. А нерадивая дочь, что с нее взять. Муж, работа дороже матери. Но я не ропщу, Эдик, ты не подумай. Ты скоро меня заберешь домой? Меня ведь выпишут отсюда когда-нибудь?
Максим не нашелся тогда, что сказать. Он накинул своей теще кардиган на плечи и увел ее из парка в палату. Вечер был прохладный, и стал накрапывать дождь.
А вот сегодня все семейство Красновых с маленьким сыночком явилось на встречу с бабушкой. Какой реакции ждать от нее, сказать было трудно, поэтому об этом и не задумывались.
Сияло майское солнце, благоухали кусты сирени, на многочисленных клумбах почти до земли склонили свои тяжелые головки ярко-бордовые и густо-розовые пионы, пахло цветами, свежей зеленью и весной.
Молодая чета с малышом на руках проследовала в палату Елизаветы Тимофеевны Садовской. Та сидела в кресле у распахнутого окна, затянутого сеткой и безразлично взирала на весеннюю красоту цветущего парка. Сиделка быстро вышла из комнаты, оставив их одних.
- Мамочка, - осторожно позвала ее Татьяна, - посмотри, кого мы тебе принесли.
Та тяжело поднялась, одернула юбку и направилась к ним, излишне, как показалось Тане, шаркая ногами, обутыми в мягкие сандалеты.
Она подошла к дочери, посмотрела на нее в упор и сказала:
- Вам же тяжело, наверное. Присядьте, - при этом она указала на стул, на котором только что сидела медсестра.
Но Татьяна не послушалась ее, она твердым шагом направилась к кровати, и положила на нее свой драгоценный сверток. Пока Максим взял тещу под руку и повел ее к внуку, Таня уже успела развязать голубую шелковую ленточку и развернула чудесного розовощекого карапуза, который тут же начал агукать, болтать ручками и ножками.
И когда Елизавета Тимофеевна наконец увидела его, она тут же опустилась на колени, ласково потрогала его тепленькие ступни и проговорила:
- Ленечка… это же мой Ленечка, сыночек родненький. А я думала…
С этими словами она зарылась лицом в одеяльце и горько заплакала. Максим вышел из палаты, а Татьяна присела рядом с мамой, обняла ее за плечи и сказала в самое ухо:
- Мамочка, любимая моя, да, это Ленечка, твой сыночек, мой сыночек, какая разница. Ты только люби его, узнавай. Помни, что у тебя есть мы, твои дети, Эдик, Ленечка и твоя нерадивая дочь Таня. Мы никогда не бросим и не оставим тебя. А если хочешь, мы сейчас возьмем и уедем вместе домой, хочешь?
Елизавета Тимофеевна посмотрела на дочь сквозь пелену слез, затем снова с нежностью воззрилась на младенца и сказала:
- Ты Танечка, да? Ты живи теперь ради него, а я свое уже отжила. Только приносите мне Ленечку иногда. Я его никогда не забывала, всегда помнила. А мне здесь хорошо. Эдик навещает, кормят вкусно. А вот перед дочерью своей приемной я виновата. Недолюбила. Пусть она меня простит.
В дверях палаты стоял Максим, он смотрел на эту картину слезных признаний и волновался за Таню, как она отреагирует на все. Но она посмотрела на мужа, подмигнула с улыбкой, приподнялась сама и помогла встать маме.
- Ничего, я этого и не заметила, - сказала она, затем взяла маму за плечи, посмотрела ей прямо в глаза и произнесла: - Бог простит, а мне тебя прощать не за что. Дочери, может быть, и бывают приемные, а мамы нет.
На город спустился вечер, весенний, слегка прохладный. Красновы возвращались домой. Максим молча вел машину, Татьяна сидела на заднем сидении с сыночком на руках, который мирно спал, и думала о том, что самое большое, что она смогла сделать для мамы, она сделала.
Она возродила в ее памяти, даже нет, в сознании, ту огромную утрату, которая когда-то сделала эту женщину несчастной на всю жизнь.
Она не верила в то, что мама совсем не любила ее, она просто не могла смириться с подменой. Теперь, сама став матерью, Татьяна отчетливо поняла, как это страшно потерять своего ребенка.
Не может быть и места никаким обидам к той женщине, которая, превозмогая свою душевную боль, вырастила и воспитала чужую девочку, нерадивую, может быть, и не горячо любимую, но не брошенную на произвол судьбы на руках несчастного отца-вдовца.
И пусть остаток жизни ее мамы будет освещен лишь светом воспоминаний, но в то же время пусть в ее угасающем сознании вновь возродится яркий огонек материнского счастья, которое она когда-то утратила, как ей казалось, навсегда.
И не важно, что она, Татьяна, не смогла восполнить этой утраты, но зато ее маленький сын Ленечка стал той самой яркой звездочкой, которая еще посветит на жизненном пути этой настрадавшейся женщины.
А я добавлю, вернее, повторю цитату Антуана да Сент-Экзюпери, приведенную к первой главе:
Зорко одно лишь сердце.
Самого главного глазами не увидишь.
Человеческая доброта, душевность, искреннее желание помочь, полюбить - вот те основные человеческие черты, которые делают мире чище и светлее. Пусть у каждого в душе зажжется огонек сострадания к ближнему, нуждающемуся в помощи, а протянутая рука почувствует ответное тепло.
Всем счастья, мира и добра на долгие годы! Здоровья, благополучия и ответной любви от окружающего мира, родных и близких!
Всегда ваша, Лариса Джейкман
Эпилог к роману: