Номер превратился в настоящий штаб спецопераций. Если, конечно, в штабах принято прятаться под кроватями, путаться в чужих полотенцах и вести жаркие идеологические споры о качестве уборки.
Я, привыкшая жить в собственном доме, никак не могла смириться с мыслью, что спальня с пристроенным санузлом — это всего лишь номер. Для меня этот гостевой дом был уютным старинным зданием с несколькими просторными спальнями, общей гостиной, террасой и кухней. Каждая деталь, каждая половица дышала приятной стариной, а в мебели чувствовался особенный, тёплый уют.
Сам хозяин занимал крошечную комнатку на первом этаже, в самом дальнем углу, больше напоминавшую уютную каморку. Как только мы переступили порог этого дома, я мгновенно забыла о своих первоначальных претензиях к тому, что это не современный отель. Комната оказалась просторной и светлой, нам с Наталкой такой площади хватило бы с лихвой! Теперь мы проводили импровизированную экскурсию для наших незваных попутчиков.
— Правило номер один, — Наталья начертила в блокноте жирный символ, больше похожий на знак радиоактивной опасности. — На время уборки Прохора Степановича — все прячутся в ванной. И полный молчок!
— В ванной сыро, — тут же проворчал Захар, с отвращением проводя пальцем по раковине и содрогаясь от одной мысли о нарушенном микроклимате. — Конденсат. Беспорядок. И кто это брызгал зубной пастой на зеркало?
— Правило номер два, — невозмутимо продолжила Наталка, не замечая его возмущений, как не замечают шум прибоя за окном. — Никаких громких ворчаний. Особенно под кроватью. Акустика здесь, знаете ли, предательская.
— А тихие ворчания можно? — прошептал Фимка, заворачиваясь в занавеску и превращаясь в подобие призрачного рулета. — Я буду тихонько… чавкать… если найду что-нибудь вкусненькое.
— Можно, — вздохнула я, сидя на подоконнике и с тоской глядя на море, виднеющееся между деревьями. До него было всего метров триста, но казалось — целые световые годы. Моя книга лежала рядом, забытая и одинокая, ожидая своего часа.
Я содрогнулась, вспоминая недавние события. Операция по переносу «контрабанды» в номер прошла на грани провала. Захар наотрез отказался идти «согнувшись в три погибели, как какой-то бесхозный бес» и шествовал по коридору с таким незыблемым достоинством, будто это была его личная барская усадьба, а он — её полноправный владелец, совершающий ежедневный обход владений.
К счастью, кроме тёти Люды, выносившей в это время мусор, нас никто не видел. А тётя Люда, судя по её бормотанию, списала появление домового и чертяку на «новомодные голограммы, от которых у всех глаза квадратные».
— Правило номер три… — начала было Наталья, но её прервал резкий возглас Захара.
— Хозяйка! — Домовой замер у старой тумбочки, стоящей в углу комнаты. Он застыл в позе ищейки, почуявшей добычу. Его нос, словно специально созданный для вынюхивания пыли и беспорядка, мелко подрагивал.
— Что? Призрак? Лихо? — встрепенулся Фимка, с любопытством выглядывая из-за занавески, словно сурок из своей норы.
— Хуже, — мрачно произнёс Захар. — Застоявшийся воздух. Непроветриваемо. И пахнет… забытыми воспоминаниями. Самый трудновыводимый вид пятен.
Он потянул за ручку дверцы тумбочки. Я хотела было остановить его — мало ли что там, в этом старинном хранилище, спрятано? Мы даже не заглядывали туда, нам были выделены шкаф и две тумбочки у кроватей. Но для Захара любая незакрытая щель или непроверенная полка были вызовом, на который он просто не мог не откликнуться. Останавливать его было бесполезно — всё равно что пытаться удержать ураган ладонью.
Дверца открылась со скрипом, который словно рассказал целую историю о возрасте этой старинной мебели. Петли протестующе заныли, будто не желая выдавать тайны, хранившиеся за деревянной преградой.
Внутри царил пыльный мир прошлого. Каждая вещь здесь хранила свою историю. Стопка пожелтевших газет «Труд» лежала аккуратно, словно страж времени, охраняющий другие сокровища. Старая карта побережья, истрёпанная по сгибам, будто много раз разворачивалась и сворачивалась чьими-то заботливыми руками. Коробка от фотоаппарата «Зенит» — символ ушедшей эпохи — соседствовала с толстой папкой, перетянутой грубой бечёвкой, словно оберегая её содержимое от посторонних глаз.
Любопытство толкнуло меня вперёд. Я осторожно, почти благоговейно, достала верхний лист из папки. Передо мной открылся удивительный портрет, запечатлённый карандашом.
На рисунке была изображена женщина. Не фотография, а живой, дышащий портрет, созданный уверенной, но трепетной рукой художника. Она смеялась, запрокинув голову, а ветер играл с непослушной прядью её волос. На полях листа старательным почерком было выведено: «Моя Катюша. 40 лет назад. Маяк ещё наш».
— Я так понимаю, рисовал он, — прошептала я, чувствуя, как комок подступает к горлу от нахлынувших эмоций. — Прохор Степанович.
Наталка заглянула через моё плечо в папку.
— Здесь не только она… Много людей… И маяк… Смотри, маяк совсем другой был, новый. А сейчас он руины.
В этот момент снизу донёсся отчётливый скрип половиц и тяжёлые, неторопливые шаги. Время словно остановилось, превратившись в тягучую патоку.
— Он идёт! Быстро! На места! — скомандовала Наталка, мгновенно включаясь в режим паники.
Наступил полнейший хаос, достойный сцены из немого кино! Захар, с видом оскорблённого достоинства отверг идею спрятаться под кроватью, назвав это «неприличным и пыльным пристанищем для всякой нечисти», и с важным видом шмыгнул в платяной шкаф, прихватив с собой папку с рисунками — «для экспертной оценки обстановки и выявления возможных нарушений порядка».
Фимка, решив последовать за ним, запутался в моих ногах, как котёнок в клубке ниток. С жалобным писком он шлёпнулся на пол, кубарем укатился под кровать и тут же чихнул от поднявшейся пыли, разразившись целой серией «апчхи!», которые, казалось, могли разбудить даже мёртвого.
Я, стараясь сохранить достоинство, плюхнулась на кровать и схватила первую попавшуюся книгу, мысленно молясь, чтобы её страницы не начали перелистываться сами по себе от моего волнения. Наталка же, демонстрируя чудеса актёрского мастерства, устремилась к розетке, делая вид, что с невероятным интересом заряжает телефон, хотя я была уверена — внутри она хохотала как безумная.
В этот момент в дверь постучали. Три вежливых, но твёрдых стука, от которых моё сердце совершило кульбит.
— Девоньки, всё в порядке? Ничего не нужно? — донёсся спокойный голос Прохора Степановича, в котором, как мне показалось, звучала лёгкая усмешка.
— Всё хорошо, Прохор Степанович! — почти пропела я, стараясь, чтобы голос не дрожал, а книга на моих коленях не начала самопроизвольно листаться, выдавая моё волнение.
Из шкафа донеслось приглушённое, но отчётливое ворчание:
—Портится дерево, сушка неправильная, моль заведётся… моль! И кто это оставил эти ужасные шлёпанцы на полке?
— Хорошо, хорошо, — послышалось из-за двери после короткой паузы. — Кстати, если будете гулять к старому маяку — будьте осторожны. Место там… неспокойное. С тех пор как его забросили. Слухи ходят всякие…
Шаги медленно удалились, а я не могла сдержать облегчённого вздоха. В этот момент из-под кровати донёсся приглушённый голос Фимки:
— А что такое маяк? Может, там есть пряники?
Я едва сдержала смех, представив, как это звучит со стороны.
Не успели мы с подругой перевести дух, как из-под кровати донеслось приглушённое шуршание. Фимка появился на свет божий весь облепленный пыльными комками, словно маленький пушистый клубок, и снова оглушительно чихнул. От этого внезапного «апчхи!» с верхней полки, заставленной фигурками и прочими безделушками для интерьера, сорвался маленький пузырёк. Он описал в воздухе дугу и приземлился прямо на рисунок, который я продолжала держать в руках поверх книги.
Зеленоватая мутная жидкость из пузырька мгновенно впиталась в бумагу, оставив тёмное влажное пятно. И тут произошло нечто невероятное — контуры старого маяка на рисунке засветились мягким, фосфоресцирующим зелено-голубым светом. Они проступали сквозь нанесённые штрихи карандаша, словно призрак, материализующийся из тумана.
— Ой, — виновато пропищал Фимка, потирая нос. — Это я не специально. На меня что-то чихнулось.
Мы замерли, не в силах оторвать взгляд от светящегося рисунка. Даже Захар, забыв о своём снобизме, приоткрыл дверцу шкафа и теперь наблюдал за этим чудом, забыв про своё вечное ворчание. Его обычно критикующее выражение лица сменилось на выражение искреннего изумления.
— Странное место, — медленно произнесла Наталья, щёлкая резинкой на запястье с такой силой, что та угрожающе натягивалась готовая была вот-вот лопнуть. — Заброшенный маяк. Скисшее молоко у всех постояльцев. Светящиеся чернила… Это уже не совпадение.
Я неотрывно смотрела на медленно угасающее свечение, которое оставляло на бумаге лишь бледный, едва заметный след. Где-то глубоко внутри, под слоем усталости и раздражения, начало просыпаться давно забытое чувство — азарт исследователя, жаждущего разгадать тайну….
День медленно клонился к закату, окрашивая море в расплавленное золото. Мы с Наталкой, сгибаясь под тяжестью огромных пляжных сумок, пробирались по узкой тропинке к уединённому пляжу. В каждой сумке, помимо полотенец, масла для загара и напитков, прятались наши незваные попутчики.
Сумки были вдвое тяжелее обычного. Они недовольно покачивались при каждом шаге, а изнутри доносились приглушённые возмущения домового и хихиканье чертёнка. Захар то и дело напоминал о своём «достоинстве», а Фимка, напротив, пытался превратить путешествие в игру, устраивая внутри сумки настоящий переполох.
Когда мы наконец достигли уединённого уголка пляжа, я замерла, не в силах отвести взгляд от моря. Оно раскинулось передо мной — бескрайнее, манящее, с бирюзовыми волнами, которые лениво накатывали на берег. Этот вид был настолько прекрасен, что на мгновение все тревоги и заботы отступили.
Разложив вещи, мы наконец выпустили наших «пассажиров». Захар немедленно начал критиковать чистоту пляжа, а Фимка, забыв обо всех правилах конспирации, принялся носиться по песку, поднимая тучи песчинок.
Я вошла в воду, и прохлада моря окутала меня, даря удивительное ощущение свободы. Плавая, я чувствовала, как напряжение покидает тело, как каждая клеточка наполняется энергией. Выйдя на берег, я растянулась на тёплом песке, подставляя лицо ласковым лучам солнца.
Рядом разворачивалась забавная сцена: Захар, пыхтя от возмущения, пытался урезонить Фимку, который, видимо, решил устроить песчаный замок с помощью магии. Домовой то и дело всплескивал руками, а чертёнок только хихикал, создавая маленькие песчаные смерчи.
Наблюдая за этой картиной, я поймала себя на мысли, что никогда не думала, что мой отпуск может превратиться в такое приключение. Сейчас, лёжа на тёплом песке и глядя на эту комичную сцену, я невольно улыбнулась. Отпуск без моих домочадцев был бы скучным…
Но вдруг моё сердце кольнуло чувство вины. Я вспомнила о своём верном волке, оставшемся дома. Интуитивно потянулась к нему, пытаясь уловить его настроение. И сквозь расстояние почувствовала — он был счастлив, окружён заботой Ивана Сергеевича, но в глубине души таилась грусть и тоска по мне.
Эта новость согрела моё сердце. Значит, он в порядке. Значит, я могу наслаждаться отдыхом, зная, что мой верный друг ждёт моего возвращения.
Волны продолжали накатывать на берег, солнце медленно клонилось к горизонту, окрашивая море в пурпурные тона. А я лежала, впитывая этот момент всем существом, понимая, что этот день навсегда останется в моей памяти. День знакомства с морем просто невозможно забыть.
Друзья, не стесняйтесь ставить лайки и делиться своими эмоциями и мыслями в комментариях! Спасибо за поддержку! 😊
Также вы можете поддержать автора любой суммой доната