Если бы Андрей Белый жил в наше время, ему точно посоветовали бы обратиться к психологу – и, скорее всего, не один раз. Гениальный поэт, который не различал чернила и соус, общался с Единорогом, целовал руки мужчинам, дрался с ученицей за внимание любимого учителя, не выходил из любовных треугольников, всегда вёл себя как человек «не от мира сего».
Его считали сумасшедшим не только современники, но и собственная мать. Его витиеватая речь напоминала бессвязный пророческий поток, его настроение скакало от экстаза до истерики, он мог взорваться в споре или надолго уйти в себя, одержимый мистическими видениями. Зинаида Гиппиус вспоминала, что Белый будто бы играл в безумие, но временами это было пугающе убедительно. Некоторым он казался гением, другим – человеком, окончательно утратившим связь с реальностью. Но равнодушным он не оставлял никого.
Не Борис, а Андрей, не Бугаев, а Белый
Андрей Белый родился в 1880 году в интеллигентной московской семье: его отец – известный математик Николай Бугаев, преподавал в университете, а мать увлекалась музыкой, литературой и мистикой. При рождении мальчику дали имя Борис. Семья жила на Арбате, в доме, где постоянно обсуждали философию, математику, литературу. Среди гостей были писатели, поэты, мыслители. Мальчик рос на стыке двух стихий: строгой научной и тонко чувствующей художественной.
Родители боролись за влияние на сына: отец пытался воспитать рационального ученого, мать – тонкую душу. Ссоры были постоянными, и, возможно, именно это раннее напряжение и раздвоенность стали истоком всех будущих внутренних драм Белого. С ранних лет у него были странности. Он мог часами молчать, смотреть в одну точку или внезапно начинать говорить с «невидимыми сущностями». В 15 лет он уже писал стихи, взяв псевдоним Андрей Белый. В этом имени для него слились и символ чистоты, и снежная отстранённость, и, возможно, ощущение собственной инаковости.
Университет, Будда и путь в символизм
После Поливановской гимназии Белый поступил в Московский университет на физико-математический факультет, где преподавал его отец. Казалось бы, мечта отца сбылась. Но Белый пришёл туда не за логарифмами, а за внутренним развитием. Он говорил, что точные науки дисциплинируют мышление, но его интерес был всегда где-то за пределами формул. Именно в эти годы Белый увлёкся философией, буддизмом, оккультизмом. Он подружился с Сергеем Соловьёвым, братом религиозного философа Владимира Соловьёва. Вместе они увлечённо спорили о смысле мира, о символах, о «тайной музыке Вселенной».
Белый всё глубже уходил в мир мистики, начал воспринимать реальность как ткань смыслов, знаков, энергий. Так он оказался в кругу символистов – литературного движения, ставившего целью через художественный образ приоткрыть «истинную суть» мира. Он дружил с Брюсовым, Мережковским, Гиппиус, позже и с Блоком. В этом кругу Белый сразу выделялся. Белый был не только поэтом, но и экспериментатором, который превращал прозу в музыкальную симфонию. Его тексты – это потоки образов, ассоциаций, странных ритмов и зарифмованных абзацев. Самая известная его вещь – роман «Петербург», который по сей день считают чуть ли не самым сложным произведением русской прозы XX века.
Этот роман не о Петербурге, не о политике, не о революции. Это город как чувство, как шизофренический сон, как внутренний космос. Сюжет там почти растворён, зато есть ритмы, цветовые повторы, символы. Это роман, который читают с карандашом, чтобы потом собирать пометки в единый смысл, который никак не сводится. Именно из-за таких текстов Белого любили и ненавидели. Его считали гением и в то же время недоступным для нормального восприятия. Даже современники признавались, что не всегда понимали, что он им говорит. Но ощущение «силы», «озарения» рядом с ним возникало у многих.
Целовать руки мужчинам и есть суп с чернилами
Странности Белого не ограничивались литературой. Он и в жизни вёл себя так, что окружающие терялись. Он мог на полном серьёзе поцеловать мужчине руку при прощании – как будто расставался с дамой. Это была не насмешка и не флирт, он просто «чувствовал, что так будет правильно». Он мог с полной серьёзностью приправить суп чернилами, перепутав их с чем-то съедобным, и не заметить ничего странного на вкус. Мог начать речь на литературном вечере так, что уже через три минуты никто его не понимал. И всё же его слушали до конца, загипнотизированные его голосом, паузами, странной музыкой слов.
Он почти не ориентировался в бытовых вещах. Однажды он явился на важную встречу в шлёпанцах на босу ногу, просто потому что ушёл из дома, полностью поглощённый своими мыслями, не заметив, что на нём. Он мог неделями носить одну и ту же одежду, забывая, что её нужно менять, или вдруг начать читать вслух собственные письма, чтобы «услышать их смысл». Порой он стучал пальцами по столу в ритме собственных строк, как бы проверяя текст на вибрацию. Говорили, что он на полном серьёзе воспринимал музыкальные ритмы как структуру мышления, и даже ходил по комнате с метрономом, стараясь «вписаться в универсальный ритм мира».
При этом Белый был болезненно раним и вспыльчив. Он бросался в конфликты, вызывал людей на дуэли, а потом не приходил, присылая сопернику длинные письма об устройстве мира и души. Его психика была нестабильной, и это знали все. Мать считала его неуправляемым, одержимым, болезненно чувствительным, находящимся под влиянием мракобесия (особенно после увлечения Штайнером). Их отношения были натянутыми, и она, как и отец, не принимала его «символистские» поиски. Сам же Белый уверял, что живёт в постоянном контакте с высшими силами. В частности, с Единорогом – мистическим существом, которое, по его словам, «внедрило» ему талант.
Любовные треугольники «вечного мальчика»
Белый легко влюблялся, быстро впадал в зависимость и втягивался в болезненные сюжеты. Самый известный треугольник – Белый, Брюсов и Нина Петровская. Она была тонкой, нервной, умной и влюблённой в литературу. Белый писал ей десятки писем, засыпал признаниями, устраивал сцены ревности. Брюсов держался холодно и даже цинично – он демонстративно позволял себе связи на стороне и вёл себя так, будто ревность Белого его забавляла. В конце концов страсти накалились до абсурда: Петровская выстрелила в Белого. Пуля лишь оцарапала его, но скандал был грандиозный. Петровскую считали «роковой женщиной» символистского круга, а Белый позже утверждал, что «вынес из этого не смерть, а опыт бессмертия».
Параллельно развивалась другая история – влечение Белого к жене Блока, Любови Менделеевой, дочери знаменитого химика. Для Белого она была воплощением мистического идеала: чистая, холодная, недосягаемая. Он буквально осаждал её письмами, в которых смешивались философия и страсть. Блок, поначалу близкий друг, реагировал на это с яростью. Их переписка полна яда и сарказма, речь шла даже о дуэли. Современники вспоминали, что в тот период троица довела себя до истерик и нервных срывов. Белый позже говорил, что пережил «интимную смерть» в этом треугольнике. После разрыва он уехал за границу.
Несколько лет спустя Белый женился на актрисе Асe Тургеневой, родственнице Ивана Сергеевича, получившей имя в честь его литературной героини. Их брак начинался как попытка обрести новую жизнь: Ася даже стала прототипом Кати в романе «Серебряный голубь». Она терпела его вспышки, но с иронией называла мужа «вечным мальчиком». Когда началась Гражданская война и Белый собрался вернуться в Россию, Тургенева отказалась и вскоре ушла от него. Последней его спутницей стала Клавдия Васильева, женщина тихая и далёкая от богемы. Она ухаживала за ним в последние годы болезни. После бурь и скандалов в духе символистов этот союз стал тихой гаванью.
Очарование Штайнером и драка с его ученицей
Находясь в Европе после разрыва с Блок и Менделеевой, Белый оказался в кругу Рудольфа Штайнера – основателя антропософии. Для поэта, одержимого символами и тайными знаками, это было как попадание в собственный миф. Он слушал лекции Штайнера, называл его «солнечным духом» и «учителем нового человечества». Белый настолько увлёкся, что друзья в России начали считать его фанатиком. В письмах он описывал встречи с Штайнером как духовные откровения и признавался, что видит в нём проводника космических сил.
Но в этой преданности было и много личного. Современники вспоминали, что Белый ревниво относился к другим ученицам и однажды даже сцепился с одной из них, потому что ему казалось: она «отвлекает лучи учителя». Он вёл себя с Штайнером так же, как с любимыми женщинами: зависимо, болезненно, на грани истерики.
С началом Первой мировой войны Белый вынужден был вернуться в Россию. Революцию он воспринял как знак «мирового очищения», но участия в политике не принимал. Жил бедно, замкнуто, почти отшельником, скитался по съёмным квартирам, зарабатывал лекциями. Последние годы он посвятил мемуарам – огромному трёхтомнику, где описал Серебряный век и свои личные драмы. Здесь не было уже символистских туманов: это была проза оголённого человека, который пишет так, будто исповедуется перед вечностью.
Рядом с ним в это время была Клавдия Васильева. В 1934 году Белый умер от инсульта в своей квартире на Арбате. Ему было всего 54 года. Сегодня там находится его музей – место, где до сих пор ощущается странная, густая атмосфера, как будто Белый и правда всё ещё рядом – со своим Единорогом, мистической музыкой и неразгаданной тайной.
Заинтересовала тема? Эти книги помогут углубиться:
- «Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики», Коллектив авторов
- «Петербург», Андрей Белый
- «Символисты», сборник стихов
- «Голоса, зазвучавшие вновь. Записи 1908-1950 годов», Коллектив авторов
Читайте похожие материалы: