Нине не спалось. Уже с вечера было как-то тяжко на душе, а ночью проснулась от того, что сдавило грудь. Сдавило так, что не выдохнешь. Непонятная, неосознанная тревога навалилась и не отпускает. И вроде дома не так все плохо. Матвейка подрастает, а хоть и не доедает. Да кто ж сейчас досыта ест? Время сложное, надо потерпеть. И чувство голода, что стало неотъемлемым спутником Нины, она уже научилась гнать прочь. Голод — это ерунда. Пока еще хватает продуктов, чтобы выжить. Так что, не все так плохо.
А про ту похоронку, что пришла на Васю, Нина уже и думать забыла. Не было ее, и все тут! Не правда это. Она бы почувствовала.
Вот как сейчас.... Так тяжко на душе. Значит, Васе там непросто.
Молодая женщина тихонько, стараясь не потревожить спящего рядом сына, поднялась. Накинула на плечи шаль, прямо на тонкую с кружевными лямками ночную сорочку, подарок мужа, и вышла во двор. Посмотрела на звездное небо.
— Где ты там, Васенька мой? Видишь ли эти звезды? Всё ли с тобой ладно? Почему не пишешь? Ранен, наверное, но жив. Я знаю, что ты жив, Вася!!!
А тяжко, что дышать не могу.
Нина положила руку на грудь. Долго стояла, смотрела в небо, чувствуя, как холодит голые лодыжки, как пробирается под шаль ночная прохлада. Легче не становилось, но домой зашла, испугавшись, что Матвейка проснется и расплачется в темноте, не найдя маму. Зашла, легла и так и лежала до утра. Кажется, что без сна, но вздрогнула, вырвавшись из дремы, услышав настойчивый стук в окошко. Кто-то стучал так сильно, что дребезжало под штапиками оконное стекло.
Матвейка спал крепко и лишь кривился во сне от громкого стука, а Нина не успела ни испугаться, ни удивиться. Схватила с пола упавшую ночью шаль и выбежала.
Возле штакетника забора почтальонша с треугольником солдатского письма в руках. Черный пушок над губой взволнованно шевелится, когда изгибаются полные губы.
— К тебе первой спешила, бежала. Вот, смотри, твой ли?
Было у почтальонши опасение, что письмо училке написал не ее муж, а кто-то из его сослуживцев. И такое бывало. Может, описали в нем, как погиб.
Но все равно почтальонша бежала сначала по этому адресу. Так хотелось ей принести добрую весть.
И принесла! Училка увидела подписанный от руки треугольник и засветилась, как солнце, даже ярче. Почтальонша не умела красиво говорить. Она баба простая и мыслить красиво тоже не умела, но пришло в голову, что счастье человеческое может вспыхивать ярче, чем солнце.
— Спасибо! Спасибо! — Нина прижала к груди треугольник, поцеловала его, потом поцеловала почтальоншу, обхватив руками широкие плечи женщины.
Умчалась в дом, на ходу разворачивая треугольник. Матвейка уже проснулся. Он сидел на кровати, сонно потирая кулачками глазки, а потом удивлённо глядел на бегавшую по комнате и кричавшую маму:
— Сынок! Наш папа написал! Папа наш написал!
Нина не могла усидеть на месте. Она читала, бегая по комнате, читала вслух, хоть Матвейка ничего не понимал. Ей хотелось читать громко, даже кричать, чтобы весь мир услышал о ее радости.
Муж написал! А она знала, всегда знала, и в похоронку не поверила. Но какое же это счастье — убедиться.
Письмо не было веселым. Вася не стал описывать жене, как полегла вся его рота. Написал только, что его спасло письмо. То самое письмо, самое сокровенное, в котором написала, что дождется, несмотря ни на что.
Василий не хотел описывать жене страшные события, не хотел писать, как раскапывал тела товарищей, как выл рядом с телом Володи. Но Нина читала это между строк, чувствовала боль мужа.
Потом стиль письма изменился. Василий почти что в шуточной форме описывал, как его чуть не повесили, приняв за немца. Но теперь в партизанском отряде все относятся к нему очень хорошо, все стали для него товарищами. А женщина по имени Лида отнесет письмо на почтамт. Сам пока не дойдет, сил еще маловато после контузии, но как только окрепнет, сразу начнет прибираться к своим.
Дальше Вася писал, что неизвестно, когда получится вновь отправить письмо, но пусть Нина знает — с ним все хорошо.
Нина долго носилась с письмом по комнате, никак не могла оторвать его от себя, выпустить из рук. Одела домашнее платье и засунула за лиф, поближе к сердцу. Но эйфория проходила и задумалась. Сколько прошло с момента написания письма? Почему так тяжело было именно сегодня ночью? Нельзя так радоваться! Накатил суеверный страх.
Если бы Нина знала, как близка она к истине. Ведь именно в эту ночь, когда ей было так плохо, Василий сидел запертый в амбаре. Именно в эту ночь издевательски зачитывалось ее письмо, а утром Васю повели на расстрел.
Чуть позже, когда Нина отошла от эйфории и снова пригорюнилась, Василий пробирался через болото вместе с суровой женщиной по имени Ольга.
Ольга изготовила слегу и, прежде чем наступить, нащупывала ей тропку в зыбких болотистых местах. Василий сзади торопился, дышал спину.
— Быстрее, не успеем, быстрее...
— Я сама знаю, — в сердцах бросала Ольга. — Ну, а ежели засосёт? Никому тогда не поможем. Ты, солдат, не торопыжничай.
Как только миновали болота, Ольга и сама припустила. Бежала, а ветки деревьев цеплялись за одежду, норовили сорвать с головы черный платок.
— Скоро уже... близко, — запыхавшись, говорила женщина. — Сейчас овражек минуем, а там...
Слова её прервались выстрелами. Автоматные очереди прошивали величественный покой леса. Выстрелы, крики и хлопанье крыльев испуганных птиц.
А Вася всё бежал, пока Ольга не дёрнула его за рукав, не заставила опуститься на землю.
— Всё, опоздали, всё, — стянула она с головы растрёпанный платок.
Прижала его к лицу. Долго держала.
— Но мы поможем. Мы зайдём с другой стороны, — Вася рвался вперед.
Его трясло, как в лихорадке. Он не мог больше терять товарищей. Пусть недавно знает партизан, но ведь уже, как родные. Бородатый Митрофан, Лида, они не должны погибнуть!
Ольга вцепилась в предплечье солдата под фланелевой рубашкой, принадлежащей Николаю. Вцепилась крепко, до боли, сильными пальцами.
—Сиди, не поможем мы уже. Чем фрицев убивать будешь? Ветку с дерева сломаешь? Только погибнешь зазря. Расстрел пережил, а тут голову сложишь. Не спроста ведь выжил, значит, так было нужно. Сиди.
Автоматные очереди прекратились. После этого слышались какое-то время редкие одиночные выстрелы.
И снова лес затих. Опустились на свои места потревоженные птицы. Наверное, прошел час, а может даже больше, когда Оля повязала платок на голову, повязала по-старушечьи, прикрыв лоб и крепко обмотав концы вокруг шеи.
— Пойдем, — сказала коротко.
Они медленно перебрались через небольшой овраг. Теперь Вася не торопился. Ноги не хотели идти. Зачем теперь? Спасать больше некого.
Но Ольга упорно шла вперёд. Вася плёлся за ней. Почти что уткнулся в спину, когда застыла женщина в скорбном молчании возле первого тела. Сказала:
— Андрейка, самый молодой из отряда.
Он лежал с открытыми глазами, с удивленным выражением лица, застывшим навечно. Посередине лба аккуратная дырочка. Ольга начала наклоняться, чтобы опустить веки погибшего, но Василий неожиданно дернул женщину.
— Не надо! Это он! Он привел сюда фашистов!
— Не может быть, — отшатнулась Ольга. — Андрейка не мог.
— Я точно знаю. Я с ним был.
Вася отвернулся, не желая смотреть на предателя. Немцы дали Андрею старую одежонку, порванные башмаки. Видимо, он совсем не ожидал, что его тоже не пощадят. Пристрелят, когда станет не нужен. Может быть, рассчитывал работать на немцев.
Василий не хотел этого знать и об этом думать. Осторожно он продвигался дальше.
Следующим был Митрофан. Командир партизанского отряда лежал на боку, нелепо вздернув бороду, а рядом валялась сломанная двустволка. Немцы разломали ее надвое.
Они вообще разгромили в лагере все. Разбили радиостанцию, стоявшую на пеньке, под навесом из тонких стволов и лап ели, уронили котёл, вечно висевший над костром. Сломали шалаши и изрезали палатку, в которой партизаны устроили что-то вроде бани.
Всё было порушено, разбито.
На это смотрел Василий. На тела он старался не глядеть. Так не хотелось увидеть Лиду, женщину, что выходила его после контузии, что отнесла письмо. Но вот она, лежит рядом с разворошенным костром, над которым поднимается тоненькая полосочка белого дыма.
Ольга ходила по лагерю целенаправленно. Она искала своего племянника. Искала и надеялась не найти. Вдруг коротко взвыла, упала на колени, уткнулась головой в чью-то грудь. Нашла!
Поплакала над ним по бабьи, поднялась.
— Ну что ж, солдат, как хоронить-то будем? — спросила застывшего возле тела Лиды Василия.
— Хоронить? — растерялся он, посмотрел вокруг. — Много же их вдвоем, не управимся.
— А как по-другому-то? — вскрикнула Ольга. — Что, оставим на растерзание зверям? Не по-человечески это. Я своего племянника не оставлю.
— Всех не оставим, — уныло кивнул Василий. — Подожди, у Митрофана в землянке сапёрная лопатка была.
— Много мы сапёрной не нароем. Тут и нормальные имеются, я знаю. Как в лесу без лопаты? Подожди, землянка... а что, если мы её углубим, снесём всех туда и...
— Да, так и сделаем. Всё равно, одним днём не управимся, уже вечереет.
— Значит, будем копать и завтра, — хмурилось без того суровое лицо Ольги.
— Значит, будем, — соглашался Василий. — Только, хоть ты чего, а я Андрея вместе с остальными не положу. Может, отдельно зароем, но точно не вместе со всеми! Неправильно это.
Стемнело очень быстро. Небо еще не затянуло, а в лесу уже темень. Василий с Ольгой только-только начали копать. Пришлось выбраться из землянки и отложить найденные лопаты. Костер разводить побоялись, не знали, насколько далеко отошли фашисты. Сидели рядышком, облокотившись спинами об остатки шалаша.
Спать не смогли. Как уснешь, когда вокруг тела убитых товарищей? Василий думал о том, сколько раз обошла его стороной смерть. И не было намека на радость в этих мыслях. Возможно, было бы правильней, если бы остался в окопе, рядом с Володей, или тут, рядом с Митрофаном.
НАЧАЛО ТУТ...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ...